И разбросало же их по свету, бывших наших соотечественников. Имена — лишь на крестах русских кладбищ. Имя же Нестора Ивановича Махно — на вывеске одного из самых популярных ресторанов в Западной Африке. Ну, и удивился бы батька! Исколесил на тачанке Украину и Россию, умер во Франции, а помнят его и в Африке!
На Черном континенте, когда готовят гарнир к мясу ли, рыбе, — соль, перец, специи не кладут. Их заменяет соус. Такой, что скулы сводит. Это — из обычной африканской экзотики. А есть и необычная — блюда, одни названия которых у русского человека вызывают ассоциации, далекие от кулинарии.
...Ресторанчик утопал в зелени и манил запахами. За порогом — прохладный полумрак и неторопливая умиротворенность. Слева, за кирпичной стенкой в человеческий рост, белые колпаки резали, жарили, парили. В проеме крыши под открытым небом — сцена: танцплощадка в тени акаций и столики вокруг. Справа, в затемненном углу, — бар с доброй сотней разнокалиберных бутылок. За стойкой мрачным идолом застыло женоподобное существо с длинными до плеч волосами, крупными чертами лица и колючими глазами.
«Он, точно он! Махновец!— мелькнуло в голове, и я оторопело в знак приветствия кивнул. Он ответил поспешной улыбкой. — Сразу подойти или оглядеться?»
— Что желает мсье? — нежданно пришла на выручку африканка — прическа рожками — в белом переднике.
— Пива и перекусить.
Полупустой зал. Несколько одиноких посетителей дремали в глубоких плетеных креслах. Полуденный зной едва сюда проникал. Стены, будто музейные, от пола до потолка уставились стоочием грозных, безразличных, радостных ритуальных масок. На все лады заливались в акациях крохотные попугайчики — голубые, желтые, зеленые. Их веселый треск растворялся в неторопливой, европеизированной для «белого уха» африканской мелодии, нанизанной на гулкое соло тамтамов. Сам «махновец» не замечал даже двух мальчуганов, с дикими воплями носившихся меж низких плетеных столиков.
— Бернар, — обратился к стоявшему за стойкой их папаша. — Я выберу что-нибудь, их занять.
— Конечно. Новинки в левой. Игрушки внизу, в коробке.
На стойке с краю лежали две высокие стопки книжек и журналов для самых маленьких. И через минуту дети погрузились в мир комиксов.
— Ваше пиво, мсье. — Африканка элегантно, как хрустальную вазу, поставила бутылку на картонку с загадочным орнаментом. — И меню.
А бармен? Пребывал в той же отрешенной позе: кулаки в подбородок, взгляд — в кирпичи.
...Впервые я услышал о нем сразу после приезда в Буркина-Фасо, еще в начале 1985 года. Рассказы озадачили, уж больно походили на сочиненные кем-то байки. Какой-то белый держит в Бобо-Диулассо, втором по величине городе страны, ресторанчик с эпатирующим названием «Махно».
С тех пор мысль о том, чтобы побывать в ресторанчике и собственными глазами посмотреть на обраставшего легендами диковинного африканского махновца-ресторатора, не оставляла меня. Правда, осуществлять ее знакомые дружелюбно-наставительно не советовали: жди подвоха от последователя батьки.
Не послушался! И вот сижу в ресторанчике, что рядом с центральной площадью.
А пока, что подают? На закуску набор для Африки самый обычный: салат зеленый, рыба капитан — соус особый, салат с авокадо... И вдруг буквы запрыгали: «закуска «Бакунинская», «салат «Кропоткинский»... Ресторатор-то не так прост, как кажется. Наверняка с двойным дном: не просто стихийный махновец какой, а образованный анархист. Догадка заставила меня подняться с кресла и пересесть на высокий одноногий табурет у стойки.
Худое скуластое лицо бармена мгновенно подобрело, глаза оживились. Тряхнул смоляными волосами чуть постаревшего — за сорок — хиппи, заправил пряди за уши. И выпрямился над стойкой.
— Будьте как дома. Русским рад, но они — редкие гости.
Искренность и радушие хозяина рассеяли опасения. Не успел поведать о цели визита...
— Мы еще поговорим, — положил он руку на мою. — Вам накрывают. Приятного аппетита!
Минут через пятнадцать он сел напротив. Улыбающийся и добродушный. Оказалось, вовсе и не батькин сын. И родители не эмигранты из России. Француз на все сто. Как попал сюда? По воле случая. Услышал как-то от знакомых об этом райском местечке на земле.
И еще очень запала в его душу легенда: город Бобо-Диулассо основан по божественному наитию. В XI веке предок народности бобо Умару Моло спускался вниз по реке Уз и оказался на живописной поляне. На ней построил дом, вокруг которого и разрослось государство Сиа — «Одна нация». Так сбылись предсказания марабута-оракула: «На месте том соберутся и свободно жить одной большой семьей будут многие народы!»
— И что из этого следует?
— Поехал туда, где люди живут на изначально свободной земле. Они — свободны и должны всегда жить в мире с соседями. Ведь свобода — это моя религия. К ней меня приобщили... русские анархисты.
Крутой поворот в жизни Бернара наступил накануне студенческих волнений 1968 года во Франции. Тогда многим казалось, что рушились устои общества. Вполне благополучный студент, как и большинство его сверстников, почувствовал, что задыхается от невидимых пут. Где выход? Ведущие партии с их идеологиями вроде обанкротились и не способны были вселить надежду в души разочаровавшихся. Случайно попала к нему в руки брошюра о русских анархистах. Потом перечитал все, что сумел достать из анархо-революционной обоймы, вплоть до «Бесов» Достоевского. Получив такое домашнее образование, Бернар неожиданно для близких спрыгнул с лесенки, ведущей к карьере госслужащего, и ушел в коммерцию.
— Именно торговля разрушит государственные границы, похоронит государственный аппарат, армию, снесет всех тех, кто сидит на шее производителей, посредников и потребителей.
Его познания оказались на удивление глубокими. Бернар быстро проглатывал вопросы и отвечал не задумываясь, смешно по-французски пришептывая отчества анархистов, народовольцев, боевиков и большевиков... У него зажглись глаза, когда он разразился речью в защиту анархистских идеалов.
— Ваш народ, пожалуй, единственный из великих народов Европы, давший миру гениев во всех областях знаний, не был свободным и в начале двадцатого века, несколько десятилетий спустя после отмены крепостничества. Эта неуемная тяга широкой русской души к свободе и воплотилась в буме анархизма в России, когда его мозговой центр переместился с Запада на Восток. И неудивительно, что именно в России анархизм стал популярным, как нигде. Настоящий анархизм зиждется на трех столпах: неприменении силы, свободе и ответственности...
— Бернар, лед привезли, — кликнули хозяина с кухни.
— Наконец-то, — глянул он на часы. — Прости. Хочешь, приходи вечером, будет настоящий джаз.
За первой встречей последовали другие. В ресторанчик я стал захаживать, как оказывался в Бобо. С Бернаром у нас установились добрые отношения, не раз мы оказывали друг другу мелкие услуги и знаки внимания. Об официальном отношении к Махно в СССР он осведомлен. Незлобиво, с пониманием посмеивался над «напуганными советскими» и точно обрисовывал причины, по которым они к нему носа не кажут. Так и возникла идея... доставлять удовольствие моим соотечественникам невинным розыгрышем.
Кто бы это ни был, все равно предлагался один и тот же сценарий хождения по кругам психологического ада. Вроде между прочим заговорщическим тоном я сообщал гостю, что здесь, в Бобо, есть одно сомнительное заведение, которое держит не то родственник Махно, не то сынок какого-то махновца. За почти пять лет работы в Буркина-Фасо нашелся всего один человек, который с ходу, не задумываясь, согласился ехать. Остальных приходилось убеждать: «Одному, конечно, соваться туда не стоит, но в компании опасаться нечего».
В ресторанчике посетители чувствовали себя явно не в своей тарелке.
Официантка расставляла приборы и отходила. И тут незаметно евроафриканский шлягер замирал в динамиках, и вместо него, как и было договорено с Бернаром, на полную мощность вырывалась разудало-душевная: «Любо, братцы, любо...» Застывали на полдороге вилки, вытягивались в недоумении лица. Эффект — ошеломляющий. Подходил хозяин, встряхивая длинными космами, и, желая приятного аппетита, присаживался за стол.
— Никакой он не антисоветчик, — быстро объяснял я.— Наоборот, русским за наше вечное стремление к свободе очень симпатизирует. А если что, сам наших в обиду не даст.
— А почему ресторан назвал именно «Махно»?
— Мне близки и Бакунин, и Кропоткин. Вклад анархистов, особенно в начало революции 1917 года, был весомым. Махно — первый практик анархизма — произвел очень сильное впечатление. Я много знаю о жизни Нестора Ивановича. И сторонники свободы во Франции восхищаются Махно, который и похоронен у нас, на Пер-Лашез, в 1934 году.
— Неужели блюда в ресторане приготовлены по рецептам анархистов?
— Нет, рецепты мои, — Бернар смеется. — Как кулинар-ресторатор может обозначить свои духовные привязанности? В названии ресторана и блюд. Я так и поступил. Так что свой ресторан с полной уверенностью называю «французско-советским предприятием».
После таких признаний атмосфера, разумеется, разряжалась. Кстати, расскажу об одной действительно неприятной ситуации, из которой всех выручил Бернар.
Однажды группа наших киношников снимала в ресторане выступление известного в стране танцевального ансамбля. Ее менеджер, человек, как все бизнесмены, не лишенный хитрого лукавства, подождал, пока мы завязнем в съемках, а потом подошел и заявил: «Ансамбль вынужден выставить счет за съемку выступления, включая оплату морального ущерба, нанесенного артистам: они не были готовы работать в свете юпитера». И назвал солидную сумму.
Отшутиться не удалось. Менеджер был неумолим: лично он ничего не имел против, но речь-то об интересах артистов. Сопровождавшие его, обычно такие доброжелательные африканцы, но под «градусом» усмотревшие в действиях белых киношников былые колонизаторские замашки, подпевали угрожающе: «Платите, камеру разобьем!» Нас окружили со всех сторон. Наконец протиснулся сквозь толпу Бернар. Мрачно выслушал суть дела и резко бросил оторопевшему менеджеру: «Русские — мои гости, я повторяю, мои. Если к ним есть претензии, то прошу завтра утром ко мне. Сейчас мне некогда». Инцидент был исчерпан.
Разумеется, Бернар нисколько не был заинтересован в скандале. Его ресторан высоко котируется среди подобных заведений города, тем более он — единственный, демонстрирующий настоящую африканскую экзотику. И западные туристы предпочитают «Махно», а не чопорно-официальную «Ло вив» — «Живую воду» с молитвенным песнопением монашенок.
Четыре дня в неделю в ресторанчике яблоку негде упасть. Несмотря даже на то, что вход становится платным. Танцплощадка превращается в сцену. Бернар приглашает музыкантов, танцоров, певцов, «живые маски», заклинателей змей.
— Организация таких вечеров — это что, стремление собрать побольше едоков?
— Начнем с того, что я приглашаю далеко не всех. Лишь тех, кто проходит мой внутренний конкурс. Круг постоянно выступающих исполнителей в основном давно сложился. На сцене то, что люблю сам, — традиционные африканские танцы. Это впечатляющее зрелище, особенно так называемые «силовые танцы».
Сколько здоровья, силы, свободы в движениях танцоров-атлетов! Но они подчинены одному - ритму, одной идее... Скажешь, опять намекаю на свободу, на анархию? Но что делать, видимо, так устроен.
Часто слетающее с уст Бернара слово «свобода» — отнюдь не пустой звук. Для него — это образ жизни. Примерил здесь просторную местную рубаху-безрукавку с широким вырезом: удобно, не стесняет движений, и ему уже кажется, что европейские рубашки на пуговицах — допотопное изобретение. Если он с кем-нибудь впервые общается, то сам предлагает быстро перейти на «ты», чтобы отличать тех, кого стоит держать на расстоянии безразличным «вы». Не потому ли и душа у него не лежит к автомобилям, а любит с ветерком пронестись по зеленым улицам на мощном, дорогом «Ямахе».
— А какая нравится музыка?
— Конечно, джаз. Он близок всем, кто ощущает тягу к полному самовыражению, поиску собственного «я», не связанного предрассудками писаных и неписаных законов нотных партитур. Джаз — это процесс мучительного рождения собственной свободы, своего «я» через поступательное движение вперед к гармонии с другими «я». Но мне нравится и другая музыка.
— Какая?
— Украинские народные песни. Тут я действительно опешил, не поверив ушам:
— Почему вдруг?
— Их любил батька Махно...
Сергей Кондаков / Фото автора
Бобо — Диулассо
