— Сеньор! — возмущенно воскликнул Мартин Алонсо.— Разве для наречения новых земель не хватает имен наших повелителей? А когда они иссякнут, нет ли в нашем распоряжении имен всех святых? Хватит об этом! Вы нанесете реку на мою карту, и мы подберем ей подходящее название. Значит, вы нашли немало золота. Что вы с ним сделали?
Мартин Алонсо переступил с ноги на ногу.
— Половину роздал команде, половину оставил себе и готов поделить ее с вами. Ваша доля — почти тысяча песо.
Если Мартин Алонсо и рассчитывал, что таким щедрым даром вернет себе расположение адмирала, он ошибся. Колон сухо улыбнулся.
— Неужели вы не слышали моего установления, что все найденное золото принадлежит короне?
— О, слышал. Но ведь и мне принадлежит определенная доля добычи. Не забывайте, что я субсидировал экспедицию и имею право на восьмую часть.
— Поэтому вы оставляете себе, сколько хочется, до того, как подсчитана вся добыча. Интересная у вас логика, сеньор.
Мартин Алонсо сдался.
— Я сожалею, что заслужил ваше неудовольствие.
— Я тоже. Что касается золота, то с ним мы разберемся по возвращении в Испанию, где я потребую у вас точного отчета. Вскорости мы отправимся туда. Но сначала взглянем на открытую вами реку, — и саркастически добавил: — Реку Мартина Алонсо.
Они вошли в устье на следующий день. Колон, разумеется, тут же переименовал ее в Рио де ла Грасиа, немало задев этим гордость Мартина Алонсо. Но его беды этим не кончились, потому что в тот же день адмирал, кипя от гнева, поднялся на борт «Пинты».
Туземцы при появлении кораблей бросились в лес, точно так же, как и в тот раз, когда эскадра впервые подошла к Эспаньоле, прежде чем стало известно, что испанцы пришли с миром. Один из лукаянцев, посланный вдогонку, доложил Колону, что причина тому — грубое обращение с индейцами Пинсона, который силой захватил и увел на «Пинту» четырех мужчин и двух женщин. Поэтому и отправился адмирал на корабль Мартина Алонсо.
— Действительно ли вы держите в трюме шестерых туземцев, захваченных против их воли? — сурово спросил Колон.
— Ну и что из этого? — вскинулся Пинсон. — Или вы отказываете мне в праве взять нескольких рабов?
— А кому я давал такое право?
— Кому? Святой боже! Да и сейчас на «Нинье» с дюжину индейцев.
— Но не рабов. Не взятых на корабль насильно. Все они плывут с нами по доброй воле. Я приказывал, и вам хорошо об этом известно, держаться с индейцами учтиво, чтобы те считали нас своими друзьями. Только тогда я могу оставить в Ла-Новидад сорок человек, не опасаясь за их жизни. А насилием вы только показываете им, что от христианина добра не жди. Вы учите их не доверять, но остерегаться нас. За такие действия, учитывая ваше прошлое непослушание, мне следовало бы повесить вас на рее.
Мартин Алонсо усмехнулся.
— Хорошенькая награда за то, что я помог вам подняться столь высоко.
От такой невиданной наглости у адмирала даже перехватило дыхание.
— Вы помогли мне подняться! Вы! Святая Мария! Я думал, вы достигли предела в своей гордыне, назвав реку собственным именем. А вы, оказывается, смогли пойти и дальше. Хватит! — он сдвинул брови. — Приведите ко мне этих индейцев.
Мартин Алонсо даже не шевельнулся. Наоборот, расправил плечи.
— Позвольте спросить, для чего?
— Приведите их, — повторил Колон.
Их взгляды встретились и долго не расходились. Очень уж хотелось Пинсону не подчиниться. Он мог рассчитывать на поддержку братьев, да и большая половина матросов «Пинты» тут же встали бы на его сторону. Осторожность, однако, напомнила ему, что, поднимая мятеж против адмирала Моря-Океана и вице-короля Индии, не следует забывать и об ответе, который придется держать по возвращении в Испанию. И в итоге, пожав плечами, он отвел глаза.
— Мы еще посчитаемся, — пробурчал он.
— Вполне возможно, — холодно ответил Колон.
Он тоже осознавал щекотливость ситуации. И не хотел полного разрыва, потому что в этом случае Мартин Алонсо мог пойти напролом, не думая о последствиях.
Шестерых пленников вывели из трюма. Они сжались при виде адмирала, но тот постарался успокоить их улыбкой и добрыми словами.
Что он сказал, они не поняли, но тон не оставлял сомнений в его намерениях. В довершение всего Колон погладил их по склоненным черноволосым головам, а затем под сердитым взглядом Мартина Алонсо свел в шлюпку и перевез на «Нинью». Там он накормил индейцев хлебом с медом, угостил вином, одарил женщин рубашками и бусами и отправил на берег, чтобы они рассказывали всем и вся о щедрости испанцев.
Глава 33. Обратный путь
В обратный путь они тронулись в середине января.
Полмесяца шли на северо-восток, возможно, надеясь попасть в полосу восточных ветров, о которой сказал матросам Колон, пытаясь развеять их страхи, вызванные постоянством западного ветра. И действительно обнаружили эту полосу 38 градусами севернее. Было ли это случайностью или доказательством его правоты, мы не знаем. Но, поймав попутный ветер, Колон повел корабли на восток.
К моменту отплытия с Эспаньолы Колон полностью уверовал в то, что достиг Азии. Последние подтверждения он получил от тех, кто плавал с Мартином Алонсо. От индейцев они слышали об острове, называющемся Мартинино, населенном только женщинами, и других островах, на которых жили то ли карибы, то ли канибы, питающиеся человеческим мясом. Марко Поло также писал об амазонках и людоедах, обитающих на островах у побережья Китая.
Слышал Колон и о других чудесах, не упомянутых венецианским путешественником. О людях с хвостами, обитающих в самых глухих уголках Эспаньолы. А сирен, выныривающих из воды, чтобы издали посмотреть на корабль, он видел сам. И не было нужды привязывать его к мачте, как Одиссея, поскольку песен карибские сирены не пели и не отличались красотой, заставляющей матросов прыгать за борт, чтобы погибнуть в их объятиях. Скорее всего Колон видел морских коров, но по наивности и незнанию сделал вывод, что древние просто преувеличивали красоту сирен.
Куда больше радости доставили морякам встречавшиеся в изобилии тунцы, которых они ловили, поднимали на борт и ели, поскольку с другими припасами у них было не густо.
В отличие от плавания в Индию обратный вояж стал непрерывной битвой с непогодой, едва ли не ежедневно смотрели они в лицо смерти.
Три самых страшных дня пришлись на середину февраля, когда, на них накатил жесточайший шторм. Шли они с голыми реями, под одним лишь триселем, и каждый миг мог оказаться последним. Волны сотрясали хрупкую «Нинью», и сорок человек, сбившиеся в кучу на шкафуте, то и дело прощались с жизнью. И тут они не могли положиться только на мастерство Колона, хотя и безоговорочно верили своему адмиралу. Матросы, да и сам Колон чувствовали, что для спасения от буйства природы человеческих сил будет недостаточно. И все они дали обет: если Дева Мария сохранит им жизнь, совершить паломничество, босиком, в рубищах, со свечами в руках, в церковь Санта-Клара де Мигэр, около порта Пасло, и прослушать благодарственную мессу.
Тревожила Колона и мысль о том, что с его смертью Испания может лишиться плодов открытия Индии. Не забывал он и о маленьком гарнизоне, оставшемся в Ла Новидад. И решил подстраховаться. Несмотря на сильную качку, написал короткий отчет об экспедиции, завернул его в вощеную бумагу, пакет положил в коробку и залил ее растопленным воском. Коробку сунули в бочку, забили дно и бросили бочку за борт в надежде, что ее вынесет на берег и содержимое каким-то образом попадет к правителям Испании, которым адресовался отчет. В постскриптуме Колон отметил, что причитающуюся ему награду следует разделить в полном соответствии с завещанием, хранящимся у дона Луиса де Сантанхеля. Пожизненную пенсию, поскольку он первым увидел землю, Колон отписал Беатрис Энрикес.
Со спокойной совестью он сделал все, что мог. Колон обратил все внимание на управление маленькой каравеллой, не теряя надежды выиграть и эту битву с океаном.
Тем же самым занимался на борту «Пинты» и Мартин Алонсо. С темнотой, спустившейся вечером 14 февраля, ветер еще более усилился, а волны все яростней набрасывались на судно. В полумиле от кормы он еще различал сигнальный фонарь «Ниньи». Видел, как она взлетала на гребень волны, на мгновение замирала, а затем проваливалась в глубокую впадину между валами.
А потом черная беззвездная ночь и пелена дождя и водяных брызг поглотила «Нинью». Мартин Алонсо, держась за спасательный конец, наклонился к стоящему рядом брату и прокричал ему в ухо, чтобы перекрыть рев урагана: «Боюсь, мы видели „Нинью“ в последний раз».
Младший же Пинсон больше думал не о «Нинье», но о своей душе, готовясь к встрече с Создателем.
— Ты думаешь, мы переживем эту ночь?
— Если только чудом, но, клянусь Богом, я не сделал ничего такого, чтобы заслужить его. Меня более заботят «Нинья» и Висенте. Удивительно, что она до сих пор не рассыпалась на куски. Она и так текла, как решето, а каждый удар волны образует в корпусе все новые щели. «Нинья» пойдет ко дну еще до зари. Господи, помоги Висенте.
— Висенте, конечно, жалко, — кивнул Франсиско. — А сколько на «Нинье» золота… — вздохнул он.
— Оно понадобится адмиралу, чтобы покупать воду в аду.
Время, казалось, остановилось, и прошла целая вечность, прежде чем занялся рассвет. «Пинта» осталась на плаву, хотя в трюме ее плескалось немало воды. Матросы работали как бешеные, откачивая ее, а Пинсоны тревожно оглядывали серо-зеленый океан. Но не видели ничего, кроме череды волн: «Нинья» исчезла.
Мартин Алонсо, смертельно уставший, с налитыми кровью глазами, в насквозь промокшей одежде, повернулся к брату. Всю ночь он не отпускал его от себя, вероятно, полагая, что тонуть лучше вместе.
«Пинта», пусть маленькая, но сработанная на совесть, сохранила плавучесть, а главное — бизань-мачту. Ветер постепенно стихал, и два дня спустя, когда установилась хорошая погода, Пинсоны начали осознавать, что гибель «Ниньи» принесла им немалую выгоду. И если бы не смерть брата, они могли бы сказать, что выгода эта с лихвой компенсировала потери.
— Раз «Ниньи» нет, открытие Индии принадлежит нам, — подвел итог своих рассуждений Франсиско.
— Мне уже приходила в голову такая мысль, — кивнул Мартин Алонсо.
— К счастью, у нас на борту есть пара индейцев, добрый запас золота, да и другие свидетельства нашего пребывания в Индии.
— Доказательств у нас больше чем достаточно, — согласился Мартин Алонсо. К теме этой они не возвращались с полмесяца, пока «Пинта» не бросила якорь в бухте Байоны. Благополучное прибытие в Европу не могло не радовать их, но болезнь Мартина Алонсо, проведшего большую часть этих дней в. каюте, привела к тому, что они оказались далеко от Палоса. Франсиско, менее опытный мореплаватель, увел каравеллу на запад.
Только теперь, находясь в полной безопасности, Мартин Алонсо смог оценить, сколь благосклонна оказалась к нему судьба. Открывшиеся перед ним радужные перспективы приободрили его, вернули силы, растраченные на борьбу с жестокими штормами. Слава, принадлежавшая Колону, сама катилась к нему в руки. Единственный оставшийся в живых капитан великой экспедиции, он становился наследником всех привилегий, причитающихся руководителю экспедиции. Он по праву мог претендовать на титулы адмирала Моря-Океана и вице-короля Индии. Плавание это расчищало ему дорогу в первые ряды испанского дворянства.
Конечно, могли возникнуть осложнения. Жадноватый король Фердинанд добровольно не расстался бы ни с одним мараведи. Но Мартину Алонсо принадлежали секреты открытия, он знал путь в Индию, у него находились подробные карты. Открытые земли ждали следующей экспедиции, предназначением которой становилось освоение новых земель, разработка месторождений золота, которые они пусть и не нашли, но привезли с собой свидетельства их наличия. На этот раз через океан следовало посылать не три жалких каравеллы, но могучую эскадру, ибо фантазии Колона обернулись явью. И ключ от этой экспедиции держал в руках он, Мартин Алонсо.
— Я еще понадоблюсь, Франсиско, — заверил он брата. — Если их величества не проявят должной щедрости, придется с ними поторговаться. И я приложу все силы, чтобы моя награда оказалась ничуть не меньше обещанной Колону. Упокой Бог его душу.
— Действительно, упокой Бог его душу, — отозвался Франсиско. — Может, и к лучшему, что он утонул. Останься Колон жив, в своем высокомерии он мог бы попытаться отнять то, что принадлежит нам.
— Наверняка попытался бы. И тому у нас есть доказательства. Бог наказал его за гордость и жадность, — воскликнул Мартин Алонсо и тут же зашелся в кашле. А оправившись от приступа, продолжил уже более спокойно: — Справедливость восстановлена, только и всего. В конце концов, кому, как не мне, обязан он открытием Индии? Если бы не моя вера в его проект, стал бы фрей Хуан Перес убеждать королеву? Если б не моя поддержка, нашел бы он моряков, которые поплыли бы с ним? Без меня не было бы и открытия. И плоды его принадлежат мне, и только мне.
— И небо, похоже, позаботилось о том, чтобы они достались тебе, — поддакнул Франсиско. — Да, Мартин, а ведь есть еще нечестивцы, которые не верят в божественную справедливость.
И перед тем как отплыть из Байоны, Мартин Алонсо отправил письмо их величествам, сообщая о своем возвращении из Индии. Коротко перечислил открытые острова, расписал обширность территорий, богатства тамошних земель, упомянул о гибели «Ниньи» и Колона на обратном пути. Указал, что лишь благодаря его мужеству и самообладанию экспедиция завершилась успешно, и смиренно просил их величества принять его с дарами новых земель, над которыми отныне развевается испанский флаг.
Курьер повез запечатанное письмо в Барселону, где, по сведениям Пинсонов, в те дни находился двор, а «Пинта» подняла якорь, взяв курс на Палое.
Преодолевая встречный ветер, они шли вдоль побережья Португалии, в полдень 14 марта обогнули мыс Сан-Висенти и к вечеру 15-го подошли к песчаной косе Салтес. Состояние Мартина Алонсо ухудшалось с каждым днем. Но его поддерживала мысль о грядущей славе.
Бодрый духом, вел он каравеллу в порт Палоса и уже собирался отдать команду запалить фитиль, чтобы выстрелом из бомбарды отметить возвращение в родной город, когда перед его глазами открылось зрелище, от которого последние остатки крови схлынули с лица.
Прямо перед ним, на якоре, с парусами, подтянутыми к реям, покачивалось потрепанное непогодой, но знакомое судно.
Франсиско Пинсон схватил его за плечо.
— «Нинья»! — со злостью выкрикнул он, забыв на миг, что на каравелле плыл его родной брат. — Как она здесь оказалась?
— Не иначе, с помощью дьявола, — прохрипел Мартин Алонсо.
Бомбарда так и не выстрелила, а он сам пошатнулся и упал бы на палубу, если бы Франсиско вовремя не поддержал его.
Жажда жизни покинула Мартина Алонсо. Надежда на божественную справедливость не оправдалась. Сердце его разбилось.
Мартина Алонсо перенесли на берег, в его большой и красивый дом, где он и скончался по прошествии нескольких дней.
Глава 34. Прибытие
Возможно, наиболее удивительным совпадением в истории является прибытие двух каравелл, разлученных штормом месяцем ранее и добравшихся до берега разными курсами после невероятных приключений, появившихся в родном порту в один и тот же день, с разрывом лишь в несколько часов.
«Нинья», ведомая твердой рукой Колона, со многими течами в корпусе, 18 февраля вошла в порт Санта-Мария на Азорских островах. Встретили ее не слишком приветливо. На следующий день португальский губернатор приказал арестовать двадцать матросов, когда те, босоногие и в рубищах, двинулись в церковь, чтобы прослушать мессу во исполнение данного на борту каравеллы обета. Колон и губернатор крепко поцапались, долго обменивались взаимными угрозами, но в конце концов адмирал взял верх и сразу же после освобождения матросов вышел в море. Опять попал в шторм, каравеллу отнесло далеко на север, и ей пришлось искать убежища в Тагусе. Здесь, на побережье Португалии, он представился кастильским адмиралом Моря-Океана и объявил о сделанном им великом открытии. Он знал, что об этом незамедлительно сообщат королю Жуану, и радовался тому, что наглядно показал властителю Португалии, какой шанс упустил тот, послушавшись невежду.
Как и рассчитывал Колон, ему предложили прибыть ко двору. Он поехал, взяв с собой индейцев, попугаев, золото, и так изумил португальскую знать, что те подобру-поздорову отпустили его из Лиссабона.
Перед отъездом он написал длинное письмо дону де Сантанхелю, с деталями высадки на Сан-Сальвадоре, подробным описанием Кубы, названной им Хуаной, с длиной побережья, превосходящей Англию и Шотландию, и Эспаньолы, площадью больше Испании. Потеря «Санта-Марии», писал Колон, заставила его повернуть назад и доложить о достигнутых результатах. Ой подчеркивал богатство открытых земель, наличие там золота, хлопка, пряностей, плодородие почвы, покорность и трудолюбие индейцев. Люди эти, писал он, станут верными подданными их величеств и с радостью примут христианскую веру. Письмо он просил передать их величествам, а в записке, предназначенной только для дона Луиса, добавлял, что плывет в Палое, где будет ждать от него вестей, в надежде, что Беатрис уже найдена, ибо без нее триумф не принесет ему радости.
Отплыв из Тагуса 13 марта, утром 15-го он достиг Палоса. До полудня ему пришлось подождать прилива, чтобы преодолеть песчаную косу Салтес. Приближение маленького суденышка с вымпелом адмирала на бизани не осталось незамеченным. Сначала его заметили зеваки, от нечего делать разглядывающие море. Вскорости, однако, кто-то из них признал в «Нинье» одну из каравелл эскадры несколько месяцев назад отправившейся в вояж за океан. Палое уже распрощался с надеждой на ее возвращение. Известие о появлении на рейде «Ниньи» передавалось из уст в уста, из дома в дом, и толпа вскоре запрудила пристань. Над городом поплыл колокольный звон.
В полдень, при полном приливе, «Нинья» преодолела песчаную косу под восторженные крики собравшихся на берегу.
Взор Колона устремился к белым стенам Ла Рабиды, откуда, собственно, и началось его путешествие. На площадке перед зданием монастыря собрались монахи. Один из них стоял чуть впереди, махая обеими руками.
Гордо выпрямившись, в роскошном красном плаще, надетом по случаю знаменательного события, Колон торжествующе поднял руку, приветствуя своего благодетеля, фрея Хуана Переса.
Они бросили якорь, спустили на воду шлюпку. Еще несколько минут, и Колон был уже окружен радостно галдящей толпой. Матросы, рыбаки, плотники, кузнецы, бондари, владельцы мелких лавочек, строители, даже состоятельные купцы — весь город сбежался встречать его. Более всех шумели женщины. Те, кто нашел своих мужчин, пронзительно смеялись и висли у них на шеях. Другие, не видя мужей, возлюбленных, сыновей, братьев, с тревогой в голосе задавали вопросы.
С трудом адмирал добился тишины. Попытался успокоить толпу. Сказал, что все, кто отплыл с ним, целы и невредимы. Сорок человек остались на открытых им землях, заложили основу колонии, которая обеспечит процветание всей Испании. Сорок приплыли вместе с ним. А остальные сорок плывут на борту «Пинты», с которой месяц назад его развел жестокий шторм. Но, раз утлая «Нинья» выдержала его, есть все основания предполагать, что и более крепкая «Пинта» также осталась на плаву. И в самом ближайшем времени можно ожидать ее прибытия в Палое. Наверное, Колон и сам не ожидал, что его пророчество сбудется столь скоро.
Пробившись сквозь людскую стену под градом приветствий и благословений, в одиночку ступил он на тропу, вьющуюся меж соснами, по которой когда-то безвестным путником, ведя за руку сына, поднимался к Ла Рабиде.
Фрей Хуан поджидал его у ворот и поспешил навстречу с распростертыми объятиями, сияя отцовской гордостью за сына, вернувшегося с победой. Он крепко обнял Колона.
— Придите, сын мой. Сюда, к моему сердцу. Мы уже слышали о том, что вы полностью оправдали надежды Испании.
— Надежды Испании! — Колон рассмеялся. — О Госпбди, да пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать тех испанцев, что верили в меня. Остальная Испания, включая и высокоученую комиссию, держала меня за безумца.
— Сын мой, — запротестовал фрей Хуан, — уместна ли сейчас такая горечь?
— Горечь? Во мне ее нет. Оставим ее тем несчастным, которые не могут опровергнуть оппонента. Я же в ответ на насмешки Испании принес ей новые земли. Так что никакой горечи я не испытываю.
Глава 35. Возвращение Пабло
Случилось так, что в те самые часы, когда Колон вкушал первые плоды победы, пусть и не без риска для себя, при дворе короля Португалии, в Малаге, с борта рыбацкого кеча сошел на берег мужчина, В котором и самые близкие родственники с трудом признали бы Пабло де Арану. Бородатый, с впалыми щеками, грязными, спутанными волосами, он был одет в лохмотья, отданные ему рыбаками, которые двумя неделями раньше выловили его из моря.
Венецианцы, потеряв надежду заполучить карту Тосканелли, отправили Пабло на трирему — искупать прегрешения перед Богом и человеком.
Трирема, на которую он попал, отплыла в Испанию, чтобы доставить ко двору их величеств одну высокопоставленную особу. Судно попало в свирепый шторм, один из тех, что прокатились по всем морям в первые месяцы 1493 года. Венецианской триреме повезло меньше, чем каравеллам Колона. Она не выдержала напора ветра и волны и начала тонуть.
Жажда жизни придала Пабло де Аране сил, и он вырвал из палубы скобу, к которой был прикован, а затем прыгнул в бурлящую воду, отплыл от гибнущего корабля. Вскоре тот затонул, да и Пабло едва не последовал за ним, потому что цепь на ноге тянула вниз. На его счастье, мимо проплывало длинное весло, за которое держался другой раб. Схватился за весло и Пабло. Первый хозяин весла, с такой же цепью на ноге, запротестовал, резонно указывая, что весло двоих не потянет. Пабло придерживался того же мнения, потому что мгновением позже, упираясь в весло, выпрыгнул из воды и ударил своего собрата по несчастью между глаз. Полуослепший, тот разжал руки и исчез под водой.
— Иди с Богом, — проводил его Пабло и оседлал весло.
Среди волн виднелись головы тех, кто избежал участи триремы. Одни уже схватились за обломки судна, другие молили о помощи. Пабло и раньше-то считал, что следует заниматься только своими делами и не лезть в чужие, если это не сулит прибыли. Поэтому и здесь он решил, что лучше всего держаться от людей подальше, дабы ни у кого не возникло желания оспорить у него права на весло. И он усердно работал руками и ногами, пока последняя голова не скрылась из виду.
Оказавшись в относительной безопасности, он начал осознавать, что до спасения-то еще очень и очень далеко. Он не только не видел землю, но и не знал, в каком направлении она находится. Небо затянули черные тучи, брызжущие дождем и не позволяющие определить местоположение солнца. Дело к тому же шло к вечеру. И весло уже не казалось ему надежным прибежищем. При удаче, конечно, он мог пережить ночь, возможно, еще один день. А что потом? Кто будет искать его в бушующем море? Поневоле Пабло пришлось задуматься о бессмертной душе, даже пожалеть о ее бессмертии. Но нет, Бог в милосердии своем даст ему шанс начать новую, более праведную жизнь, к которой приведет его покаяние. Что же оставалось ему, как не обещать покаяться во всех грехах, добравшись до берега? И он просил Деву Марию пожалеть его, подкупая ее обещаниями совершить паломничество в один из ее храмов, босиком, в рубище, со свечой в руках, как смиреннейший из кающихся грешников.
Такие вот обеты давал этот мерзавец всю ночь, сидя верхом на весле, которое бросало с волны на волну.
К полуночи ветер ослабел, а к рассвету стих окончательно. Да и волны уже не бились, а чинной чередой шли друг за другом. Когда же совсем рассвело, вдали Пабло увидел берег. Но их разделяло чуть ли не десять миль, и надежда достичь берега была очень призрачной. Он уже с трудом держался за весло, наваливалась усталость, быстро убывали остатки сил.
Тем не менее больше от отчаяния он заработал руками, гоня весло к берегу.
К полудню расстояние до берега заметно сократилось, хотя отдыхать ему приходилось все чаще, и все дольше сидел он на весле, тяжело дыша, не чувствуя ни рук, ни ног. И когда Пабло совсем уж отчаялся, он разглядел впереди, между собой и берегом, коричневый парус. И откуда только взялись силы? Правда, большую их часть он потратил на бесплодные крики и попытки выпрыгнуть из воды в надежде, что его заметят.
Судьба, похоже, не хотела в тот день расставаться с Пабло, предполагая, что он может еще понадобиться. Ветер, дующий с суши, и прибрежное течение позаботились о том, чтобы рыбачий кеч и сидящий на весле человек сошлись в одной точке. Полубесчувственного Пабло выудили из воды и подняли на палубу.
Как тряпичная кукла, лежал он на грязных, пахнущих рыбой досках. Но ему дали глотнуть огненной агардиенте, укрыли одеялом. Рыбаки, естественно, сразу поняли, кто он такой. Об этом ясно говорили цепь, прикованная к его ноге, и шрамы на спине от ударов кнута надсмотрщика. Оставалось только выяснить, с чьих галер он сбежал, и вот тут-то хитроумный Пабло усмотрел возможность поживиться.
И изобразил из себя христианского мученика. Он, мол, дворянин из Севильи, в жестоком морском сражении захваченный в плен мусульманскими пиратами и посаженный на цепь на алжирской галере. Не в силах более выдерживать ига неверных, он решил рискнуть жизнью ради свободы, и однажды ночью, во время шторма, вырвал из палубы скобу, к которой крепилась его цепь, и прыгнул за борт.
Слушали его внимательно. Он уже сидел, прислонившись спиной к мачте, на его волосах и бороде появился белый налет высохшей соли.
— Ага! — кивнул капитан кеча. — Но откуда тогда весло? Как оно оказалось у тебя?
Про весло Пабло забыл. Но нашелся с ответом.
— Весло? А, вот вы о чем, — его губы разошлись в улыбке. — Мы шли по ветру, только под парусами. Все галерники спали. Я вытащил весло из уключины и бросил в воду перед тем, как прыгнуть самому. В темноте и шуме шторма никто ничего не заметил. А теперь милосердием Господа нашего и Девы Марии моя отчаянная попытка спастись удалась, и я вновь среди христиан, — Пабло перекрестился, поднял очи горе, и его губы зашевелились в беззвучной молитве.
Рыбаки сочувственно кивали, вновь угостили его агардиенте, а уж потом Пабло признался, что умирает с голода. Ему дали ловицу и краюху хлеба.
Они расклепали железное кольцо, на котором держалась цепь, ссудили его кое-какой одеждой, извиняясь, что не могут предложить идальго ничего лучше.
В тот же вечер кеч бросил якорь в Малаге, и капитан отвел Пабло в августинский монастырь у подножия Гибралтара, где тот повторил свой рассказ. Добрые монахи с распростертыми объятиями приняли пострадавшего от мавров. Предоставили кров, накормили, приодели в более достойный костюм. Заботясь о том, чтобы он как можно быстрее оказался в кругу друзей, они нашли купца, отправлявшегося через несколько дней в Севилью со своими товаром, и предложили Пабло присоединиться к нему. И тот не нашел предлога отказаться, поскольку с самого начала заявлял, что родом из Севильи. Впрочем, у него и не было резона отказываться. Куда он не хотел попасть, так это в Кордову, где его хорошо знали, а тамошнего коррехидора могла не подвести память. И мошенник решил, что Севилья ничуть не хуже других городов Испании, а уж простаков там никак не меньше, чем где-то еще.
А пока он мог рассчитывать только на себя, да на те мизерные суммы, что удавалось выклянчить у состоятельных и набожных сограждан, слушавших печальный рассказ о жестоком обращении мавров с христианскими пленниками. Каждый раз Пабло особо подчеркивал, что неверные еще и обчистили его до последнего гроша.
С этими подачками он отправлялся в таверны Севильи, где не столько пили, как играли в карты и в кости. Рука у Пабло была легкой, и в кости он чаще выигрывал, особенно у молодых и неопытных, а с другими он просто не играл. Так он и жил; без особого достатка, но и не бедствуя, а принадлежность его к дворянству состояла разве что в мече да плюмаже на шляпе.
Как раз в таверне, где он бывал наиболее часто, Посада де Паломарес, что неподалеку от Пуэра дель Аренал, впервые услышал Пабло о доне Кристобале Колоне. Сначала имя это случайно донеслось до его ушей, но вскоре оно было у всех на устах. Слава этого человека распространялась по Европе, и каждый день приносил все новые удивительные подробности великой экспедиции, значительно расширившей границы известного мира. Колону приписывали чуть ли не те же заслуги, что и Создателю. Его долгая борьба за признание послужила отличным исходным материалом для уличных певцов, и в сложенных ими куплетах доктора из Саламанки получили по заслугам. Действительно, над ними смеялась вся Испания.
А потом Севилью взбудоражило известие о скором приезде великого путешественника. Их величества повелели ему прибыть в Барселону, и он уже выехал из Палоса, начав триумфальное шествие по Испании.
И пока Севилья лихорадочно готовилась к торжественной встрече первооткрывателя новых земель, Паблй де Арана сидел за бутылкой вина, снедаемый мрачными мыслями. С чего, недоумевал он, такая суета? Выскочка-иностранец, безродный лигуриец, обыкновенный моряк, которому нечего было терять, кроме своей жизни, рискнул переплыть океан и открыл там новые земли. Раз земли там были, их рано или поздно кто-нибудь да открыл бы. Ну почему надо поднимать из-за этого столько шума?
Неприятие восторгов по поводу плавания в Индию, однако, не умерило любопытства Пабло, и в то памятное вербное воскресенье вместе со всем городом он вышел на улицу, чтобы встретить дона Кристобаля.
Севилья сделала все, чтобы достойно принять героя. Мостовые устилали пальмовые листья, веточки мирты, жасмина, абрикосового, лимонного деревьев, чуть ли не из каждого окна свешивались гобелены из яркого бархата.
Отзвуки празднества проникли даже в уединение монастырей. На одну из улиц, по которой предстояло проехать Колону, выходила глухая стена, окружающая сад монастыря Санта-Паулы. В саду воздвигли подмостки, чтобы сестры могли взглянуть на кавалькаду. Мать-настоятельница, женщина образованная, отлично понимала значение открытия Колона и хотела, чтобы сестры оказали ему достойный прием, пусть и не выходя за пределы монастыря. Она же принесла известие о возвращении Колона своей племяннице Беатрис, в прошлом певичке, а теперь мирской сестре, набожностью удивляющей даже монахинь.
— Он совершил подвиг, достойный великого Сила, — щебетала мать-настоятельница. — Храбрый моряк, покоритель океана, на маленькой утлой каравелле преодолел все преграды, открыл новые земли и положил к ногам нашей доброй королевы Изабеллы. Он навеки прославил Испанию и нас, испанцев.
— Новые земли? — переспросила племянница, которая вышивала у окна.
— Не иначе. Он открыл острова, каждый из которых больше Испании, так мне, во всяком случае, говорили, а золота там столько, что наша страна станет самой богатой в мире. Часть этого богатства пойдет на подготовку крестового похода. И мы отобьем у неверных гроб господний. Дон Кристобаль, — добавила она, — едет из Палоса в Барселону.
— Дон Кристобаль? — Беатрис перехватило дыхание, она посмотрела на высокую, статную мать-настоятельницу.
— Путь его лежит через Севилью.— Глаза той сверкали. — Его ждут здесь в воскресенье, и город готовится принять его с королевскими почестями. Санта-Паула должна внести свою лепту. Мы вывесим на стены наши лучшие гобелены. Я думаю…
— Вы сказали, дон Кристобаль? — глухим голосом повторила Беатрис.
— Дон Кристобаль. Да, — мать-настоятельница с удовольствием произнесла все титулы первооткрывателя.— Благородный дон Кристобаль Колон, адмирал Моря-Океана и вице-король Индии.
— Господи, помоги мне, — Беатрис смертельно побледнела, откинулась на спинку стула, закрыла глаза.
— Что с тобой? Ты больна, дитя мое?
— Нет, нет, — Беатрис взяла себя в руки, нашла в себе силы даже улыбнуться. — Все в порядке. Вы сказали… дон Кристобаль Колон… Вице-король, вы говорите…
— Именно, вице-король. Вице-король Индии, которую он открыл, отправляясь на запад. Разве он заслужил меньшего? Кто из живущих более достоин этого высокого титула? Покорение Гранады — значительное событие. Но что есть провинция по сравнению с новыми землями? Сама видишь, мы все должны достойно встретить его. Пойдем со мной. Поможешь мне отобрать лучшие гобелены.
Беатрис покорно последовала за ней, но мать-настоятельница отметила удивительную рассеянность своей племянницы и пожурила ее, ибо она не выказывала радости по поводу благополучного возвращения экспедиции.
Но Беатрис не приняла этих упреков. Лишь в редкие моменты не вспоминала она Кристобаля и теперь благодарила Бога, что миссия его удалась. Успех Колона почти примирил Беатрис с тем, что она потеряла его навсегда. А может, думала она, и к лучшему, что их пути разошлись. Какое место могла занять она рядом с ним, поднявшимся столь высоко? Кто она ему, как не помеха на его блистательном пути?
Боль ее усилилась бы от встречи с Колоном, но она не смогла заставить себя отказаться от едва ли не единственной возможности увидеть его. И в последний день марта
стояла среди монахинь на помостьях, возвышающихся над глухим забором, огораживающим сад. В черной накидке, как и они, но под черным капюшоном вместо монашеского чепца.
Вскоре после полудня колокольный звон возвестил о том, что дон Кристобаль Колон в городе.
Алькальд Севильи встретил его у Пуэрта де Корбода в сопровождении почетного эскорта конных альгвасилов и произнес короткую приветственную речь. Часть альгвасилов двинулась вперед, чтобы проложить Колону путь по узким улочкам, запруженным горожанами.
Алькальд, дон Руис де Сааведра, хотел вместе с адмиралом возглавить процессию. Но тот решил иначе, предлагая горожанам первым делом увидеть плоды своего успеха. Он сам сформировал колонну, пустив за альгвасилами цепочку лошадей и мулов, груженных добычей, привезенной из новых земель. Одни короба блестели золотом, в других лежали пряности и драгоценные камни. В клетке, подвешенной на шестах меж двух ослов, сидела пара игуан длиной в шесть футов каждая. Гигантские ящерицы вызывали крики удивления и ужаса горожан. В клетках поменьше сверкали разноцветьем оперения райские птицы. С десяток матросов вели лошадей под уздцы, раздуваясь от гордости.
Сразу за ними следовала горстка индейцев, стройные тела которых для приличия прикрывали одеяла. Первая пара несла шесты с масками из дерева и золота, подаренные Колону касиками. Толпа изумленно ахала, во все глаза разглядывая туземцев: некоторые из них разрисовали лица, а другие украсили волосы перьями птиц. Мужчины несли дротики или луки, у каждой из трех женщин на руке сидел попугай.
Севильцы вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть все эти чудеса, то и дело раздавались возгласы: «Господи, помоги нам!» и «Хесус Мария!» Но более всего потряс их большой попугай, сидевший на руке идущего последним индейца. Стоило индейцу почесать головку попугая, птица выкрикивала: «Вива эль рей дон Фердинандо и ла рейна донья Исабель!»
Севильцы не могли поверить своим ушам, спрашивая себя, что же это за земли открыл Колон, если там могут говорить даже птицы. За индейцами вновь шли моряки Колона, а уж за ними он сам, на белом арабском скакуне, в компании алькальда. Величественно, как принц крови, сидел он в седле, в алом, расшитом золотом камзоле и белоснежной рубашке, с обнаженной головой, и горожане видели, сколь щедро тронула седина его рыжеватые волосы.
Восторженные крики толпы вызывали улыбку на его губах, серые глаза сияли.
Когда Колон проезжал мимо монастыря Санта-Паулы, он поднял глаза; привлеченный возгласами приветствующих его монашек. А Беатрис, мгновением раньше, в страхе укрылась за спиной своей соседки, так что его взгляд увидел лишь сияющие под белыми чепцами лица монахинь.
Когда же, помахав рукой, Колон миновал монастырь, Беатрис выступила вперед, чтобы еще раз увидеть его голову и спину.
Так уж вышло, что Пабло де Арана наблюдал за процессией с противоположной стороны улицы, как раз напротив монастыря Санта-Паулы. И едва прошли альгвасилы, замыкающие процессию, горожане устремились следом, К Алькасару, где в честь вице-короля и Колона городские власти давали банкет.
Пабло, однако, не пошел вместе с толпой. Человеческий поток обтекал его, а он застыл, как столб, намертво вкопанный в землю. На улице он уже остался один, но изумление все еще не отпускало его, не давая двинуться с места. Наконец, приняв решение, он скорым шагом пересек мостовую и, пройдя вдоль стены монастыря, монашки которого уже давно покинули помост, направился к зеленой деревянной двери. Дернул за цепь колокольчика с такой силой, будто хотел разорвать ее, прислушался к далекому звяканью.
Ставень на забранном решеткой оконце в двери приоткрылся, и на Пабло глянуло морщинистое лицо старого монастырского садовника. Глаза старика неприязненно оглядели гостя.
— Что тебе нужно? — сварливым голосом осведомился садовник.
— Прежде всего вежливости, — осадил его Пабло. — А потом передайте госпоже Беатрис Энрикес де Арана, что из Италии приехал ее брат и хочет ее видеть.
Взгляд старика стал подозрительным.
— Это ты ее брат?
— Я самый. А зовут меня Пабло де Арана.
— Подожди здесь.
Ставень захлопнулся ему в лицо. Пабло нетерпеливо ждал и уже вновь взялся за цепь колокольчика, когда заскрипели засовы и распахнулась дверь.
— Можешь заходить.
Он оказался в ухоженном саду, с аллеями, обсаженными миртом. Вдали, за шеренгой кипарисов, апельсиновыми и гранатовыми деревьями белели стены монастыря.
Беатрис стояла у гранитного фонтана среди серебрянолистых алоэ. В черной накидке до пят, в простом сером платье без всяких украшений. Капюшон она откинула, и в солнечном свете ее густые каштановые волосы отливали бронзой. Бледная, с напряженным лицом, испугом в глазах, наблюдала она за приближением Пабло.
— Слава Богу, ты на свободе, Пабло, — приветствовала она его.
— Свободой я обязан только себе, — отрезал он.
— Я рада… так рада… что они отпустили тебя.
— Отпустили? — Он рассмеялся. — Отпустили на галеры. Вот куда отпустили они меня. Они и ты.
Тем самым он ясно дал понять, что пришел не как любящий брат. Упрека она, правда, не приняла.
— Как ты нашел меня?
— Благодаря случаю. Надеюсь, счастливому. Бог знает, я имею право на удачу. За всю жизнь она редко улыбалась мне.
Беатрис указала ему на гранитную скамью.
— Расскажи мне о побеге.
Пабло сел.
— Галера попала в шторм неподалеку от Малаги. Перед тем как она затонула, я успел прыгнуть в воду. Провел в море ночь и день, и уже полумертвого меня подобрали рыбаки. Они же высадили меня в Малаге. Я сказал, что бежал с турецкой галеры, благодаря чему получил приют в монастыре. Потом оказался в Севилье. Дьявол меня забери, если я знал, зачем, пока сегодня утром не увидел тебя на монастырской стене. Да и сейчас не уверен, стоило ли мне приходить сюда. Не чувствую, что ты рада меня видеть.
Возможно, Пабло выбрал неудачный момент для визита. Возможно, при виде Кристобаля вновь открылись начавшие затягиваться раны, но Беатрис и не подумала скрыть отношение к брату. Она села на другой конец скамьи.
— Ты появился столь внезапно, столь неожиданно. И застал меня врасплох.
— Сюрприз, и не из приятных, так надо тебя понимать?
— Какая уж тут радость, если я знаю, что пребывание в Испании грозит тебе опасностью? — В словах ее, конечно, была и доля правды.
— Ш-ш-ш! Какого дьявола! — Он торопливо оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. И облегченно улыбнулся, не заметив ничего подозрительного. — Едва ли мне что-то грозит, если я буду держаться подальше от Кордовы. Да и сомнительно, чтобы там кто-либо помнил о случившемся. С другой стороны, ты, конечно, права, и мне лучше уехать из этой проклятой страны. В этом ты можешь мне помочь, Беатрис.
— Помочь?
— Человек не может путешествовать с пустыми карманами. А я, как назло, без гроша, когда деньги нужны мне более всего.
— Я не помню, чтобы они у тебя когда-нибудь были.
— И ты еще насмехаешься надо мной! — Он вновь изобразил из себя мученика. — Видит Бог, мне никогда не везло в жизни.
— А ты хоть чем-то заслужил это везение?
Кровь бросилась в лицо Пабло.
— Во всем виновата только ты. Ты сломала мне жизнь. А теперь еще и упрекаешь меня. Думаешь, я не знаю, чем обязан тебе? Думаешь, мне не сказали в Венеции, за что отправляют меня на галеры?
— К галерам тебя приговорили за кражу, — холодно напомнила ему Беатрис.
— Чтоб тебе проглотить твой бессовестный язык! Если бы не ты, я бы давно обрел свободу. О, они все мне рассказали. Тебе дали шанс послужить Венеции, и ценой твоей службы было мое освобождение. Но разве заботила тебя судьба брата? Нет, ты обманула их, забыв обо мне. Обо мне, своем брате. Брате! Вот какая ты любящая сестра, Беатрис. Наша святая мать, упокой Господь ее душу, — он перекрестился, — должно быть, перевернулась в гробу от твоего предательства. И ты, однако, смеешь упрекать меня. Это… это невероятно.
В изумлении смотрела она на Пабло. Он… он не притворялся, не играл. Говорил искренне. Верил в то, что именно она виновата во всех его бедах. И в Беатрис медленно закипела злость.
— А они сказали тебе, что от меня требовалось? Сказали, на какую мерзость толкали? Так знай, они хотели, чтобы я поехала в Испанию и обворожила Кристобаля Колона.
— Колона! Кристобаля Колона! — В изумлении у него отвисла челюсть. Еще не веря услышанному, он повторил: — Колона!
В волнении Беатрис сказала ему чуть больше, чем следовало.
— Да, Колона. Они хотели, чтобы я выкрала у него карту и, таким образом, помешала бы ему открыть новые земли и навеки прославить Испанию. Вот что от меня требовалось, ради чего я отправилась в Кордову. — Ее глаза яростно блеснули.—Теперь ты все знаешь.
Но если она пылала яростью, то Пабло совсем уже успокоился.
— Действительно, я этого не знал. Значит, ты приехала в Кордову за картой. А что потом? Что помешало выкрасть ее?
Беатрис презрительно усмехнулась.
— Мое грешное тело. И мое сердце. Мне открылась та низость, на которую меня толкали. Но из-за тебя, Пабло, я натворила такого, что зачтется мне и на том свете.
Под «таким» Пабло понимал только одно. Но поверил не сразу.
— Дьявол! Что ты хочешь мне сказать? Ты была его любовницей?
Щеки Беатрис зарделись под его пристальным взглядом.
— Ты, конечно, оскорблен до глубины души, — и добавила в самозащиту: — Он предлагал мне выйти за него замуж.
— Замуж! Мой Бог! Замуж! Вице-король Индии! — Его глаза широко раскрылись. — Ты никогда не лгала, Беатрис, и я должен верить тебе. Но чтобы вице-король хотел жениться на тебе… Матерь божья! — Он задумался, теребя черную бороденку большим и указательным пальцами правой руки. — А почему бы и нет? Действительно, почему?
— Потому что у меня уже есть муж, хотя он недостоин и воспоминаний.
— Муж? Базилио? Фу! Можно считать, что он мертв.
— Но он жив.
— Он приговорен к галерами останется там до последнего вздоха. Нужно было тебе упоминать о нем? Дура ты, Беатрис. Как ты могла упустить такую возможность? Мы все время хватаемся за соломинки, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь, а тебе выпала такая удача! Будь ты сейчас вице-королевой Индии, тебе не составило бы труда помочь бедолаге-брату. Конечно, ты никогда не думаешь обо мне.
Беатрис же горько рассмеялась.
— На этот раз я действительно не подумала о тебе.
— На этот раз? А когда ты вообще вспоминала меня? О ком ты когда-либо думала, кроме себя? Ты же оставила меня гнить в Подзи.
Беатрис резко встала. Ей не хотелось иметь с братом ничего общего. Что бы она ни сказала, в ответ послышались бы все новые и новые упреки.
— Тебе нужны деньги? Поэтому ты искал меня?
— Нет! — возмущенно прогремел он.— Я пришел, потому что ты — моя сестра, потому что люблю тебя, как брат. Потому что я не такая бесчувственная рыба, как ты, Беатрис. Вот почему я пришел.
— Жаль, что я разочаровала тебя, Пабло. Если же ты пришел за деньгами…
— Я сказал, что нет. Нет. Но я попал в такую полосу неудач, что не могу отказаться от помощи любого, даже если это мой злейший враг. Если приходится выбирать между гордостью и спасением от голода, гордость должна уступить. На пустой желудок трудно сохранить прямой спину.
— Я поняла. Подожди здесь.
Возвратившись, Беатрис протянула ему маленький зеленый вязаный кошелек, сквозь петли которого проблескивало золото и серебро.
— Это все, что я могу дать тебе, Пабло. Тут половина всех моих денег.
— Лучше что-то, чем ничего, — поблагодарил он ее, подкидывая кошелек на ладони. — На что ты живешь, Беатрис?
— Учу музыке, продаю вышивания, помогаю в монастыре по мелочам. Тетя Клара очень добра ко мне.
— Тетя Клара? Ну, конечно. Как же я мог забыть. Она аббатиса, не так ли?
— Мать-настоятельница монастыря Санта-Паулы.
— Мне следовало вспомнить об этом раньше. — Он сокрушенно покачал головой.— Надо заглянуть к ней. В конце концов, она сестра нашей матери.
— Не стоит тебе этого делать, — возразила Беатрис. — Она у нас строгих взглядов, и ей известно о твоих похождениях в Кордове.
— И ты думаешь…— Вот и еще один неприятный сюрприз. —Дьявол. Ну и семейка подобралась у меня.
— Да, с родственниками тебе не повезло. Пойдем, Пабло, я провожу тебя.
В мрачном настроении последовал он за Беатрис. Но остановил ее на полпути к стене.
— Зачем тебе такая скучная жизнь, Беатрис? Вышивание, уроки музыки, — он скорчил гримасу.
— Этого достаточно. Я обрела покой.
— Покой и нищету. Отвратительное сочетание. Тем более для женщины с твоей внешностью. Какой у тебя голос, какие ноги. Да за твои песни и танцы тебя осыплют золотом. Если я буду оберегать тебя, мы сможем снова поехать в Италию. Я буду там в полной безопасности, разумеется, за пределами Венецианской республики. Что ты на это скажешь?
— Значит, ты пришел за этим?
— Такая мысль только сейчас осенила меня. Пусть я умру, если не так. Мысль-то отличная. Ты не будешь этого отрицать.
— Благодарю за заботу. — Улыбка Беатрис ему не понравилась. — Но здесь у меня есть все, что нужно.— Она двинулась к калитке, и ему не осталось ничего другого, как пойти следом.
— Иди с Богом, Пабло. — Беатрис открыла дверь. — Я помолюсь за тебя. Рада, что ты на свободе. Будем надеяться, что ты опять не попадешь в темницу.
— Святая Мария! Какой толк от свободы, если нет денег. Подумай о моем предложении. Я еще зайду.
Беатрис покачала головой.
— Не стоит, Пабло. Это небезопасно. Тут тетя Клара. Иди.
Пабло шагнул вперед, кляня эгоизм сестры. А Беатрис закрыла дверь и задвинула засовы, отгородившись от Пабло и его отношения к жизни.
Глава 36. Те Деум
«От короля и королевы дону Кристобалю Колону, их адмиралу Моря-Океана и вице-королю и губернатору островов, открытых в Индии».
Конверт с такой надписью вручил Колону королевский посыльный на следующее утро после прибытия адмирала в Севилью. Остановился он во дворце графа Сифуэнтеса, который принял его с почестями, оказываемыми только царственным особам.
Сама по себе надпись на конверте указывала на более чем доброжелательное отношение к нему правителей Испании. Никогда раньше королевское письмо подданному не содержало столь теплых слов благодарности, признания неоплатного долга, в котором оказалось перед моряком государство. Ибо его фантазии обернулись реальным и огромным, бесконечно богатым миром, над которым засияла корона Испании. Но Колон знал себе цену и не раздулся от гордости, получив это письмо. Если оно и льстило его самолюбию, внешне он ничем этого не выдал. Его дела прославили его, и в глазах мира он стоял едва ли не выше королей.
Письмо не ограничивалось одними комплиментами. Их величества просили Колона поспешить в Барселону, чтобы из его уст услышать о новой империи. Ему предлагалось незамедлительно начать подготовку новой экспедиции в Индию, и казначейство, с которым он недавно спорил за каждый мараведи, на этот раз предоставляло ему неограниченный кредит. Заканчивалось письмо заверениями в ожидающем его теплом приеме и обещаниями новых титулов и почестей.
До Барселоны Колон добрался в середине апреля, и по всей Испании его чествовали как возвращающегося с победой римского императора.
Но торжества в Барселоне по размаху не знали себе равных. На подъезде к городу Колона встретила кавалькада придворных, среди которых были и самые титулованные гранды. Триумфальные арки, украшенные гобеленами балконы, грохот орудий, цветочный дождь отмечали его продвижение от городских ворот до дворца.
Их величества ожидали его в главном зале под навесом из золотой материи. Тут же собрался весь двор: гранды Испании в бархате и парче, рыцари Калатравы и Сантьяго, прелаты в лиловых сутанах, кардинал Испании, весь в алом, военачальники выстроились по обе стороны навеса. Придворные дамы встали за спиной королевы и справа от нее.
Трубачи возвестили о прибытии Колона, и придворные возбужденно загудели.
Два служителя отдернули гобелены, закрывающие ведущую в зал арку; и Колон выступил вперед, высокий, с гордо поднятой головой. Бесстрастное его лицо скрывало внутреннее волнение. Одет он был в роскошный красный камзол, отороченный собольим мехом.
На мгновение застыл на пороге, сосредоточив на себе взгляды всех, кто находился в зале.
Не отрывала от него глаз и прекрасная маркиза Мойя, стоявшая за спиной королевы. Она гордилась успехом человека, который, будь на то ее воля, принадлежал бы ей душой и телом. У Сантанхеля даже затуманился взор. Колон с блеском оправдал его надежды и ожидания. А около принца Хуана широко улыбался высокий для своих двенадцати лет юноша, Диего Колон, в последние недели купавшийся в отсветах славы своего великого отца.
Выдержав паузу, Колон направился к навесу, и тут произошло событие, никогда прежде не виданное даже старейшим из придворных. Их величества поднялись, чтобы встретить Колона стоя.
Колон ускорил шаг, взлетел на возвышение под навесом, где и преклонил колено, чтобы поцеловать протянутые ему королевские руки, под доброжелательными взглядами их величеств. Эти же руки незамедлительно жестами подняли Колона. Королева повернулась к Фонсеке, стоявшему рядом с возвышением для королевской четы.
— Дон Хуан, — и последовали невероятные слова: — Будьте так добры, принесите стул для дона Кристобаля.
Желтое лицо Фонсеки пожелтело еще больше, чуть навыкате глаза сверкнули злобой. Мало того, что этот иноземный авантюрист будет сидеть в присутствии их величеств, так еще его, потомственного кастильского дворянина, заставляют, как лакея, принести стул. Но дону Хуану не оставалось ничего иного, как проглотить свое негодование и исполнить королевскую волю.
— Пожалуйста, садитесь, дон Кристобаль, — улыбнулась королева и сама опустилась на трон. Тут дрогнул даже Колон.
— Слишком большая честь, ваше величество, — отклонил он предложение королевы.
Но ее поддержал король Фердинанд.
— Слишком большая для всех, кроме великих, — такой теплой улыбки на его лице Колон еще не видел.— Садитесь, мой вице-король.
И Колон с душевным трепетом сел, ибо понял, что для владык Испании он уже не подданный, но равный им. Сел, и взгляд его прошелся по стоящим полукругом грандам-прелатам, военачальникам, на мгновение задержался на маркизе Мойя, которая чуть кивнула ему.
— Мы собрались здесь, дон Кристобаль, — улыбнулась королева, — чтобы услышать рассказ о вашем великом путешествии.
Колон не замедлил с ответом, заранее подготовив его.
— К радости вашего величества, милосердием Господа, в чьих руках я не более чем инструмент, исполнитель воли Его, о чем я всегда и заявлял, хотя мне и не верили, я кладу к подножию вашего трона империю, богатство которой не возможно измерить.
После этого, еще раз подчеркнув свою роль в открытии нового пути в Индию, он перешел непосредственно к рассказу.
Все, что довелось ему увидеть, не могло не поразить воображение даже искушенного человека, и Колон стремился не упустить мельчайших подробностей.
А напоследок подчеркнул, сколь богаты тамошние земли золотом, жемчугом, драгоценными камнями. Золото, утверждал Колон, там можно добывать, как глину в Испании. Нужно строить рудники, а рабочей силы будет вдосталь, ибо новые подданные их величеств с радостью потрудятся во славу королевства. Жемчуг, продолжал он, на островах собирают корзинами, драгоценных камней тоже хватает. И при этом нужно не забывать, напомнил Колон присутствующим, что побывал он лишь на границах новой империи и дальнейшим открытиям помешала гибель «Санта-Марии», после чего он счел за благо вернуться домой и доложить о достигнутом. Множество островов, как он понял со слов лукиянцев, еще ждут своего открытия и освоения, а за ними лежит целый материк.
О том, что Эспаньола, по его убеждению, и есть Сипангу Марко Поло, Колон предпочел не упоминать. Какие-то сомнения у него все же оставались, и ему не хотелось делать однозначные выводы.
Рассказ неоднократно прерывался ахами и охами восторга. Новые земли уже блистали перед слушателями всеми цветами радуги, когда Колой попросил у их величеств дозволения показать малые образцы того, что в избытке имелось за океаном.
И то, что вслед за полученным дозволением продемонстрировал Колон придворным, потрясло их сильнее слов, хотя до этого казалось, что рассказ уже поразил их до глубины души.
Шесть индейцев, трое мужчин и трое женщин, вошли в зал. Уважая чувства их величеств и придворных, пояснил Колон, он не мог показать туземцев в их девственной наготе, а посему попросил прикрыть тело одеялами. Но и так испанцы смотрели на них, вытаращив глаза.
Жесткие черные волосы мужчин украшали красные и зеленые перья попугаев. Черные круги у глаз и полосы на щеках придавали им свирепый вид. Еще больше удивления вызвали женщины, стройные, гибкие, с золотистой кожей.
Неторопливо, легкой кошачьей походкой, мужчины приближались к трону, пока их не остановила поднятая рука Колона. Тогда они опустились на колени, а затем распростерлись перед их величествами, касаясь лбами пола. Женщины склонились в глубоком поклоне.
Потом шестерку индейцев отвели в сторону, и в зал вошел седьмой, в одной лишь набедренной повязке, с разрисованными лицом и телом, с перышками в черной гриве волос. В правой руке он держал золотую пластину, свернутую в хомут. На ней сидел большой зеленый попугай.
Индеец подошел к возвышению, опустился на колено, почесал головку попугая, что-то прошептал. Птица взмахнула крыльями, а затем громко и отчетливо произнесла:
— Вива эль рей дон Фердинандо и ла рейна донья Исабель.
Услышав, как птица говорит человеческим голосом, королева даже отпрянула в испуге, а придворные начали изумленно перешептываться.
Белые зубы индейца блеснули в улыбке, он встал.
— Вива эль Альмиранте! — прокричал попугай. — Вива дон Кристобаль!
— Да здравствует, — отозвался король. — Увидеть такое чудо мы не ожидали, дон Кристобаль.
— Это только начало, ваше величество, — заверил его Колон.— Я привез вам многое, многое другое.
Знаком он предложил лукиянцу присоединиться к первой шестерке, а в зал вошли моряки с коробами в руках. Из них он доставал золотой песок, самородки, грубые золотые украшения, камни с прожилками золота и передавал их величествам.
— Это лишь образцы. Малая толика того, что там есть. Будь у меня в трюме достаточно места, я бы завалил золотом весь этот зал.
— Клянусь Богом, мы позаботимся о том, чтобы в следующий раз места вам хватило, — король Фердинанд завороженно смотрел на тускло блестящие самородки.
Голос королевы дрожал от волнения.
— Какое же могущество, дабы было оно употреблено на добрые дела, передали вы в наши руки, дон Кристобаль.
— И поэтому, ваше величество, почитаю себя счастливейшим из смертных.
Это уж точно, подумали придворные, в большинстве своем не испытывая особой радости. Ибо в душе многие ревновали этого иноземного выскочку, завладевшего вниманием их величеств и получающего от них почести, которые им, несмотря на самое высокое происхождение, и не снились. А их величества не только хвáливали Колона, но и выказывали ему свое благоволение другими способами.
А когда похвалы Колону иссякли, они возблагодарили господа Бога. Опустились на колени прямо на возвышении, и все придворные тут же последовали их примеру. Со слезами на глазах королева произнесла короткую молитву.
— Смиренно благодарим мы тебя, о Господи, за щедрый дар и молим Тебя научить нас воспользоваться им, чтобы еще более прославить имя Твое.
Вдохновленный словами королевы, видя, какие чувства переполняют ее сердце, Талавера запел «Те Deum Lauda-mus».
Мгновенно все придворные подхватили благодарственный гимн и звуки его заполнили огромный зал, эхом отражаясь от сводчатого потолка.
Глава 37. Зенит
Но вот все и окончилось.
Потом правители Испании приняли Колона у себя и в дружеской беседе заверили адмирала, что все ресурсы Кастилии и Арагона в полном его распоряжении.
При разговоре присутствовал принц Хуан, а принца сопровождал маленький Диего, который держал отца за руку, пока тот говорил с их величествами. С поздравлениями подходили и другие. Знатнейшие испанские гранды, Мендоса, кардинал Испании, Эрнандо де Талавера, архиепископ Гранады, сдержанный в комплиментах, но признавший, что сожалеет о прежнем недоверии, адмирал дон Матиас Ресенде, раскаивающийся в давешнем скептицизме. И многие, многие из тех, кто совсем недавно не мог смотреть на Колона без усмешки. Разумеется, к их числу не относились Кабрера и его красавица жена. Они-то с первой встречи безоговорочно поддерживали Колона.
