Фортуна,— не раз говорил капитан Блад,— ненавидит скупых. Свою благосклонность она приберегает для тех, кто умеет щедро тратить и умело рисковать. Согласны вы с этим или нет, вне всякого сомнения, сам он никогда не был скупым. Хроника деяний капитана Блада, оставленная нам Джереми Питтом, изобилует примерами расточительности. Однако ни один из этих рассказов не может идти ни в какое сравнение с тем, что было сделано капитаном Бладом для того, чтобы изменить внешнюю политику де Лувуа в Вест-Индии.
Маркиза де Лувуа, сменившего великого Кольбера на службе Людовику XIV, все ненавидели при жизни и оплакивали после смерти. На мой взгляд, это служит лучшей характеристикой министра. Для месье де Лувуа никакая проблема не была ни слишком крупной, ни слишком мелкой. Наладив дома четкую работу государственной машины, маркиз обратился к реорганизации французских владений в Карибском море: пребывание там пиратов противоречило его понятиям о законности.
Он отправил туда на двадцатичетырехпушечном корабле «Беарнец» шевалье де Сентона, представительного господина тридцати с небольшим лет, заслужившего его доверие, что было нелегко. Шевалье получил четкие инструкции, как действовать, чтобы покончить с этим, по мнению месье де Лувуа, злом.
Для месье де Сентона, человека отнюдь не богатого, это оказалось неожиданным и щедрым подарком судьбы, потому что, усердно служа королю, он нашел возможность с еще большим усердием содействовать собственным интересам. Во время пребывания на Мартинике шевалье повстречал мадам де Вейнак и с поразительной быстротой добился ее руки. Эта молодая и весьма привлекательная вдова Омера де Вейнака унаследовала от покойного мужа обширные владения, охватывающие почти треть острова, с плантациями сахарного тростника, табака и пряностей, приносящими доход не меньше королевского.
Свадьба состоялась в Сен-Пьере с помпой и роскошью, подобающей важности дамы. Потом месье де Сентон с новобрачной на борту «Беарнца» отплыл из Сен-Пьера, чтобы завершить инспекционную поездку, а затем взять курс на Францию.
Однако самую важную часть миссии предстояло завершить на Тортуге, ставшей оплотом английских, французских и голландских пиратов, для изгнания которых шевалье должен был принять все меры.
Уверенность шевалье в способности справиться с этим трудным делом значительно окрепла благодаря известию, что самый опасный и предприимчивый из флибустьеров, капитан Блад, был схвачен испанцами и повешен в Сан-Хуане де Пуэрто-Рико.
В спокойный жаркий августовский день «Беарнец» завершил благополучный переход и бросил якорь в окруженной скалами Кайонской бухте, словно бы созданной самой природой для того, чтобы стать пиратским логовом.
Шевалье взял с собой на берег новобрачную. Ее снесли в срочно раздобытом паланкине. Сам де Сентон шел рядом в светло-голубом одеянии, с тростью в одной руке и шляпой, которой обмахивался, в другой, проклиная мух, вонь и жару. Высокий, краснолицый, склонный, несмотря на молодость, к полноте, он сильно потел.
Вскоре после того, как мадам де Сентон удалилась с дочерьми губернатора, началась дискуссия с губернатором, от которой шевалье вновь покрылся потом.
Месье д'Ожерон, правящий Тортугой от имени французской Вест-Индской компании, с серьезностью, переходящей в мрачность, слушал впечатляющие объяснения, которые гость делал от имени маркиза де Лувуа.
— Я предполагаю,— осмелился не согласиться он,— что у месье де Лувуа не совсем верные сведения о Вест-Индии.
Шевалье де Сентон изумился этой робкой попытке возразить.
— Я сомневаюсь, месье, что в мире есть нечто такое, о чем бы маркиз не был бы осведомлен полностью.
Д'Ожерон мягко, любезно улыбнулся.
— Разумеется, о высоких достоинствах маркиза известно всему миру. Но его превосходительство не обладает моим опытом в здешних делах, а этот опыт, смею надеяться, придает моему мнению известную ценность.
Шевалье раздраженно отмахнулся от мнений д'Ожерона.
— Кажется, мы отклонились от сути дела. Позвольте мне говорить совершенно прямо. Над Тортугой развевается французский флаг. Месье де Лувуа считает, и я осмеливаюсь разделить его мнение, что это в высшей степени неуместно... Короче говоря, французскому флагу не делает чести то, что он защищает орду разбойников.
Д'Ожерон улыбнулся по-прежнему мягко, но неодобрительно.
— Месье, месье, не французский флаг защищает пиратов, а пираты его.
Высокий, белокурый, довольно импозантный представитель французской короны негодующе подскочил.
— Месье, это заявление возмутительно. Губернатора эти слова ничуть не смутили.
— Возмутителен факт, а не заявление. Позвольте напомнить вам, шевалье, что сто пятьдесят лет назад его святейшество папа даровал Испании Новый свет, открытый Колумбом. Однако другие народы — французы, англичане, голландцы — обращают меньше внимания на папскую буллу, чем испанцы считают должным, и сами пытаются заселить некоторые из этих земель — земель, которые, в сущности, не принадлежат испанцам. Поскольку Испания видит в этом нарушение собственных прав, Карибское море вот уже много лет представляет собой арену боев.
Короче говоря, Виргинские острова принадлежат сейчас английской короне лишь благодаря пиратам, или береговому братству, как они именуют себя, захватившим эти острова во имя Англии. Остров, на котором мы находимся, Тортуга, как и остров Сен-Круа, таким же образом стал принадлежать Вест-Индской компании, а следовательно, и Франции.
— Вы говорите — пираты находятся под защитой французского флага. Совсем наоборот. Не будь пиратов, сдерживающих аппетиты Испании, то вы, месье де Сентон, вряд ли бы предприняли это путешествие, так как у Франции не было бы владений в Карибском море.— Д'Ожерон умолк и улыбнулся, к неописуемому изумлению своего гостя.— Надеюсь, я сказал достаточно в защиту своего мнения, которое позволил выдвинуть наперекор мнению месье де Лувуа. Изгнание пиратов вполне может обернуться катастрофой для Вест-Индских владений Франции.
Тут месье де Сентон взорвался. Как зачастую случается, его уязвила доля истины в доводах губернатора.
— Вы сказали достаточно, месье... более чем достаточно. Вы не желаете отказаться от выгод, получаемых вашей компанией и лично вами от торговли на Тортуге пиратской добычей. Это говорит о пренебрежении вами честью Франции, на которую эта торговля ложится грязным пятном.
Месье д'Ожерон больше не улыбался. В свою очередь, уязвленный частичной правдой, прозвучавшей в словах шевалье, он побелел от гнева и вскочил. Но уверенный сдержанный хозяин не обладал шумливостью своего гостя. Голос его был холоден как лед и очень ровен.
— Такое заявление, месье, можно делать лишь со шпагой в руке.
Сентон, расхаживая по комнате, замахал руками.
— Если вы так вспыльчивы, пошлите вызов месье де Лувуа. Я лишь выразитель его мнения. Я сказал лишь то, что мне поручено сказать. Вы должны понять, месье, что я прибыл из Франции не драться на дуэлях от имени короны, а объяснить взгляды короны и исполнить ее повеления. Если они вам не по душе — меня это не касается. Мне приказано передать вам, что Тортуга больше не должна быть пиратским прибежищем.
— Пошли мне господь терпения! — воскликнул в отчаянии д'Ожерон.— Не будете ли добры, месье, заодно объяснить мне, как выполнить этот приказ?
— В чем же трудности? Закройте рынок, где вы получаете пиратскую добычу. Если вы положите конец этой торговле, пираты уберутся сами.
— До чего же все просто! А что, если пираты положат конец и мне, и этому владению Вест-Индской компании, просто-напросто захватив остров, что, без сомнения, и произойдет в этом случае? Что будет тогда, месье де Сентон?
— Могущество Франции способно защитить свои интересы.
— Весьма признателен за эти слова. Но представляет ли себе месье де Лувуа силу и организованность пиратов? Неужели во Франции никогда не слышали, например, о походе Моргана на Панаму? Неужели непонятно, что здесь на кораблях пять-шесть тысяч наиболее грозных в мире морских бойцов? Если они сплотятся под угрозой изгнания, то соберут флот из сорока-пятидесяти кораблей и опустошат все карибские владения из конца в конец.
Этими доводами губернатор наконец привел месье де Сентона в замешательство. С минуту шевалье изумленно смотрел на хозяина. Потом упрямо вновь принялся за свое.
— Вы преувеличиваете.
— Ничуть. Поймите же, что я руководствуюсь отнюдь не личными соображениями...
— Я уверен, месье де Лувуа примет это к сведению, когда я представлю ему полный отчет и передам ваши слова. Что касается всего остального, месье, на это есть приказы.
— Но, месье... Если бы вы изложили дело так, как описал я, вы бы оказали добрую услугу короне, посоветовав бы месье де Лувуа не нарушать существующего положения вещей, пока Франция не сможет держать в Карибском море флот для защиты своих владений.
Шевалье высокомерно посмотрел на губернатора.
— Такого совета давать я не могу. Вы получили приказы, где сказано, что рынок пиратской добычи должен быть немедленно уничтожен. Полагаю, вы дадите мне возможность заверить месье де Лувуа в вашей исполнительности.
Месье д'Ожерон пришел в отчаяние от этой глупой непреклонности.
— И все же я должен заявить, что ваша оценка несправедлива. Сюда не поступает никакой добычи, кроме взятой у испанцев для компенсации потерь, которые мы терпели и терпим от рук кастильских сеньоров.
— Это невероятно! Франция находится в мире с Испанией.
— Это — Карибское море, месье де Сентон, здесь никогда не бывает мира. Изгнав пиратов, мы тем самым сложим оружие и подставим свое горло под нож. Это все.
Однако де Сентона не могли поколебать никакие доводы.
— Будем считать это вашим личным мнением, в которое примешиваются — не обижайтесь, месье — интересы как вашей компании, так и ваши собственные. Так или иначе, приказы вам ясны. И вы понимаете, что не выполнять их опасно.
2
Месье де Сентон с женой тем же вечером отплыл из Тортуги, взяв курс на Порт-о-Пренс, где хотел нанести один визит, прежде чем наконец отправиться во Францию, к доступным теперь роскоши и праздности.
Восхищаясь собственной непреклонностью, он рассказал обо всем жене, чтобы и она могла восхищаться мужем.
— Не будь я начеку, этот мелкий торговец с разбойниками отвратил бы меня от исполнения долга,— смеялся он.— Но твоего мужа не проведешь. Вот почему месье де Лувуа остановил свой выбор на мне для исполнения столь важной миссии. Он знал, с какими трудностями я здесь столкнусь, и был убежден, что меня не обманут никакие уловки.
Супруга его была высокой, красивой, томной дамой с большими зелеными глазами, черными волосами, кожей цвета слоновой кости и бюстом Гебы. Она с восторгом и почтением глядела на мужа, который должен был распахнуть ей ворота в высшее общество Франции, закрытые перед женой даже самого богатого плантатора. Однако мадам де Сентон задумалась, был ли муж прав, считая, что доводы д'Ожерона диктуются только личными соображениями. Проведя жизнь в Вест-Индии, она знала кое-что о хищничестве испанцев, хотя, видимо, не подозревала, до какой степени его сдерживают пираты.
Мадам де Сентон мягко изложила эти резоны своему обожаемому мужу. Но муж с пылкостью, которая делала его столь обожаемым, отверг доводы жены.
— Будь уверена, что в таком случае король Франции, мой повелитель, примет меры.
Однако на душе у него было не совсем спокойно. Смиренная поддержка женой доводов д'Ожерона не могла не заставить его задуматься. Нетрудно было обвинить губернатора Тортуги в соблюдении только личных интересов и приписать корысти его страх перед Испанией. Де Сентон, поскольку сам внезапно приобрел огромный интерес к Вест-Индским владениям Франции, стал сомневаться: не поторопился ли он решить, что месье д'Ожерон преувеличивает.
А губернатор Тортуги не преувеличивал. Как бы ни совпадали с его личными интересами те доводы, которые он изложил де Сентону, они имели под собой определенное обоснование.
И потому он не видел иного пути для себя, как только немедленно подать в отставку, немедленно вернуться во Францию и предоставить месье де Лувуа решать судьбу французской Вест-Индии и Тортуги по своему усмотрению. Это было бы предательством интересов французской Вест-Индской компании, но если новый министр возьмет верх, то очень скоро у компании не останется никаких интересов.
Губернатор провел беспокойную ночь, заснул лишь под утро и был разбужен канонадой.
Гром орудий и треск мушкетов долго не смолкали, и губернатор не сразу понял, что это не нападение на гавань, a feu de-joice подобного которому еще не отражали скалы Кайоны. Когда он узнал причину салюта, то уныние его слегка рассеялось. Слух о том, что Питер Блад схвачен и повешен в Сан-Хуане де Пуэрто-Рико, был опровергнут прибытием в Кайону самого Питера Блада. Он вошел в гавань на борту захваченного испанского корабля, некогда флагмана испанского адмирала маркиза де Риконете, ведя за собой два тяжело нагруженных галиона с ценностями, захваченными в Пуэрто-Рико.
Салютовал капитану Бладу орудийным огнем его собственный флот, состоящий из трех кораблей, которые ремонтировались на Тортуге.
Радуясь не меньше пиратов возвращению из мертвых человека, которого он тоже оплакивал,— потому что знаменитый капитан и губернатор Тортуги были настоящими друзьями — д'Ожерон и его дочери приготовили встречу Бладу, и губернатор велел принести несколько бутылок отборного вина.
Капитан явился на ужин в прекрасном настроении и развлекал сидящих за столом рассказом об удивительном приключении в Пуэрто-Рико, которое завершилось повешением самозванца и захватом двух галионов с драгоценным грузом, стоящих теперь на якоре в гавани.
— У меня никогда не было такого улова, и я сомневаюсь, что у кого-то бывала добыча побогаче. Моя личная доля одного лишь золота составит примерно двадцать пять тысяч пиастров, которые я вручу вам в обмен на переводной вексель во Францию. Ну а перец и специи на одном из галионов будут стоить Вест-Индской компании более ста тысяч. Они ждут вашей оценки, мой друг.
Но сообщение, которое, казалось, должно было б еще больше улучшить настроение губернатора, лишь заметно ввергло его в уныние, напомнив о том, как изменчива бывает фортуна. Он только посмотрел на гостя и грустно покачал головой.
— Всему этому конец, мой друг. Я проклят и отлучен. Затем последовал подробнейший рассказ о визите Шевалье де Сентона.
— Итак, видите, дорогой капитан, рынки Вест-Индской компании теперь для вас закрыты.
На худощавом, выбритом, загорелом лице, обрамленном черными локонами, отразились недовольство и гнев.
— О господи! Неужели вы не сказали этому придворному лакею, что...
— Я говорил ему все, к чему прислушался бы разумный человек, приводил всевозможные доводы. На все мои слова он упорно отвечал, что сомневается, будто в мире может быть что-то, о чем неизвестно месье де Лувуа. Для шевалье нет Бога, кроме Лувуа, и Сентон пророк его. Это было ясно. Самодовольный де Сентон таков же, как и все придворные прихлебатели. Будучи на Мартинике, он женился на вдове Омера де Вейнака и таким образом стал одним из богатейших людей Франции. Вы знаете, как действует большое богатство на самодовольных людей,— д'Ожерон развел руками.— Всему конец, мой друг.
Но капитан Блад не мог с этим согласиться.
— Это значило бы самому положить голову под топор. Нет, нет. Сильные люди, вроде нас, не смирятся с поражением так легко.
— Вы хотите сказать, что нужно было поднести пистолет к башке этого щенка...
— Отнюдь, мой друг. Это не довод. Это принуждение. Мы все преследуем свои интересы. А больше всего те, кто, как этот шевалье де Сентон, упрекает в этом других. Обращение к его интересам было бы очень убедительным.
— Возможно. Но что я знаю о его интересах?
— Что знаете? Да только подумайте. Вы же сами сказали, что он женился на вдове де Вейнака. Стало быть, у него есть значительные интересы в Вест-Индии. Вы говорили в самых общих чертах о нападениях испанцев на поселения других государств. Нужно было б говорить поконкретнее: допустим, о возможности налета на богатую Мартинику. Тогда бы он призадумался. Но он уплыл, и эта возможность утрачена.
Однако д'Ожерон не видел причин жалеть об утрате этой возможности.
— Упрямство не позволило бы ему испугаться. Он не стал бы слушать. Последнее, что он сказал мне перед отплытием в Порт-о-Пренс...
— В Порт-о-Пренс! — воскликнул капитан Блад, перебив его.— Он отправился в Порт-о-Пренс?
— Именно туда он и отплыл вчера вечером. Это его последний порт перед возвращением во Францию.
— Так, так! — капитан Блад задумался.— Значит, он будет возвращаться через пролив Тортуги?
— Конечно, иначе ему придется огибать Эспаньолу.
— Ну, слава Богу, может, и не все потеряно. Что, если я перехвачу его на обратном пути и испробую на нем свое умение убеждать?
— Зря потеряете время, капитан.
— Напрасно вы так считаете. У меня большой дар убеждать. Не теряйте надежды, мой друг, пока я не подвергну шевалье де Сентона испытанию.
Блад и сам еще не знал, что предпримет, когда, покинув дом губернатора, поднимался на борт прекрасной сорокапушечной «Арабеллы», снаряженной, загруженной боеприпасами и провиантом, готовой к отплытию. В тот же день к вечеру он составил определенный план, созвал в большой каюте военный совет и дал конкретные задания своим ближайшим помощникам.
Хагторп и Дайк оставались на Тортуге для надзора за талионами. Волверстону было поручено командовать «Марией Глориосой»; он должен был отплыть немедленно, снабженный особыми и подробными инструкциями. Ибервилю, французскому пирату, примкнувшему к нему, Блад доверил «Элизабет» и приказал быть готовым к выходу в море.
В тот же вечер на закате «Арабелла» выбралась из роя суденышек, собравшихся возле ее якорной стоянки. Под командованием самого Блада, со штурманом Питтом и канониром Оглом она отплыла из Кайоны, за ней шла «Элизабет». «Мария Глориоса» уже еле виднелась на горизонте.
Держа курс против легкого восточного ветерка, «Арабелла» и сопровождающий ее корабль на другой вечер достигли Пойнт-Палмиш на северном побережье Эспаньолы. Там, где Тортугский пролив сужается до пяти миль между Палмиш и Португал-Пойнт, капитан Блад и решил дожидаться своего часа.
3
Когда «Арабелла» и «Элизабет» бросили якорь в уединенной бухточке на северном побережье Эспаньолы, «Беарнец» снимался с якоря в Порт-о-Пренсе.
Довольный, что наконец покончил со своей миссией, и безмятежно уверенный, что заслужил похвалу месье де Лувуа, шевалье обратил лицо к Франции, а мысли к личным делам.
При легком ветерке «Беарнец» двигался так медленно, что лишь через сутки обогнул мыс Сен-Николя у западной оконечности Тортугского пролива, и, таким образом, только к концу следующего дня после выхода из Порто-Пренса вошел в узкий пролив.
Де Сентон картинно сидел на кормовом шторм-трапе возле шезлонга, стоящего под парусиновым навесом, где расположилась его жена-креолка. Мадам сияла от переполнявшего ее счастья и, удобно возлежа в шезлонге, с готовностью отзывалась грудным смехом на остроты, которыми старался блеснуть ее муж.
Внезапно эту идиллию бесцеремонно нарушил месье Люсан, капитан «Беарнца», худощавый, загорелый, горбоносый человек, чуть выше среднего роста, видом и манерами напоминающий скорее шкипера с какого-нибудь «купца», чем капитана военного судна.
— С кормы видно что-то странное,— сказал он, подойдя к шезлонгу, и протянул подзорную трубу де Сентону.— Взгляните, шевалье.
Месье де Сентон неторопливо поднялся и посмотрел, куда указал капитан. Милях в трех к западу виднелось судно.
— Какой-то корабль,— сказал шевалье и лениво взял подзорную трубу. Подошел к поручням, откуда было лучше видно и где было о что опереться локтем.
Поднеся к глазу окуляр, Сентон увидел большой белый корабль с очень высоким ютом. Он поворачивал к северу правым галсом, открывая взору белый борт с двадцатью четырьмя амбразурами, блистающими золотой отделкой. На клотике грот-мачты над белоснежной горой парусов развевался красно-золотой кастильский флаг, а над флагом было водружено распятие.
Шевалье опустил подзорную трубу.
— Испанец,— небрежно сказал он.— Что странного нашли вы в нем, капитан?
— Да, это испанец. Но когда мы только заметили его, он шел к югу. А потом пристроился вслед за нами и прибавил парусов. Вот что странно. Видимо, этот испанец решил преследовать нас.
— Ну и что?
— Вот именно — что? — капитан умолк, словно ожидая ответа, потом продолжил: — Судя по всему, это адмиральский корабль. У него сорок восемь пушек, не считая носовых и кормовых.— Он снова умолк и наконец добавил с силой: — Когда за мной следует такой корабль, я хочу знать причину.
Мадам лениво пошевелилась в шезлонге и засмеялась звучным грудным смехом.
— Вы пугаетесь всякой тени, капитан?
— Неизменно, мадам, когда меня преследует испанец.
Тон Люсана стал резким. У него был вспыльчивый характер, а в вопросе мадам звучало сомнение в его мужестве.
Шевалье этот тон не понравился, и он, вместо того, чтобы вникнуть в причины опасений капитана, пренебрежительно хмыкнул. Раздраженный Люсан удалился.
Ночью ветер утих до легчайшего бриза, и ход «Беарнца» так замедлился, что на рассвете он находился еще в пяти-шести милях к западу от Португал-Пойнт и выходу из пролива. А днем обнаружилось, что большой испанский корабль следует за «Беарнцем» на том же расстоянии. Капитан с тревогой еще раз осмотрел преследователя, потом передал подзорную трубу своему помощнику.
— Посмотри и сделай вывод.
Помощник смотрел долго и увидел, что испанец ставит лиселя в дополнение к уже поднятой горе парусов. Он объявил об этом стоящему рядом капитану, а потом, разглядев вымпел на клотике, добавил, что это флагманский корабль адмирала Испании маркиза де Риконете.
Капитан «Беарнца», испытывавший всяческое недоверие к намерениям всех испанцев, принял решение. Подняв все паруса и войдя круто в бейдевинд, он направил судно к югу, чтобы найти убежище в одной из гаваней северного побережья французской Эспаньолы. Если испанец действительно устроил погоню, туда он вряд ли осмелится последовать. А если и последует, то не посмеет вести враждебные действия. Этот маневр заодно окончательно прояснит намерения испанца.
Результат почти сразу же подтвердил опасения Люсана. Большой галион повернул в том же направлении и даже немного круче под ветер. Стало ясно, что испанец преследует их и что «Беарнец» будет отрезан прежде, чем успеет достичь берега, зеленеющего прямо по курсу примерно в четырех милях.
Мадам де Сентон, испытывая в своей каюте сильные неудобства от, казалось бы, совершенно ничтожного крена на правый борт, нетерпеливо потребовала ответа от Бога или черта, что случилось с этим дураком, который командует «Беарнцем». Шевалье в халате, шлепанцах и поспешно надетом парике, локоны которого свисали вдоль его побагровевшего лица, словно сальные свечи, поспешил выяснить это.
Шатаясь, он добрался по почти вертикальному трапу к шкафуту и громким, сердитым голосом позвал Люсана.
Капитан появился у поручней полуюта и кратко сообщил ему о своих опасениях.
— Вы еще не оставили этой нелепой мысли? — спросил де Сентон.— Нелепой. С какой стати испанцу преследовать нас?
— Лучше задать этот вопрос себе, чем дожидаться, пока ответ станет ясен,— резко ответил Люсан, и подобная непочтительность еще больше разозлила шевалье.
— Но это глупо! — в ярости закричал он.— Пускаться наутек невесть от чего! И бесконечно волновать мадам де Сентон детскими страхами.
Терпение Люсана окончательно лопнуло.
— Она будет взволнована гораздо сильнее,— насмешливо сказал он,— если эти детские страхи оправдаются.— И грубо добавил: — Мадам де Сентон — красивая женщина, а испанцы есть испанцы.
В ответ послышался пронзительный вскрик, возвестивший, что мадам появилась собственной персоной. Набросив поверх пеньюара лишь накидку, с гривой блестящих черных волос, спадающих мантией на ее великолепные плечи, она пришла выяснить сама, что происходит.
Едва ступив на шкафут, мадам услышала замечание Люсана и обрушила на него поток брани, обзывая ничтожнейшим трусом и низким, вульгарным мерзавцем. Шевалье присоединился к ней.
— Вы с ума сошли, месье! С какой стати нам бояться испанского корабля, принадлежащего королевскому адмиралу? У нас на мачте французский флаг, а Испания не воюет с Францией.
Люсан сдержался и ответил как можно спокойнее:
— В этих водах, месье, невозможно сказать, с кем воюет Испания. Испанцы убеждены, что Бог создал Америку специально для их блага. Я твержу вам об этом с тех пор, как мы вошли в Карибское море.
Шевалье вспомнил, что совсем недавно он слышал от кого-то очень похожие слова. Однако мадам мешала ему сосредоточиться.
— У него ум за разум зашел от страха! — крикнула она с яростным презрением.— Ужасно, что такому доверили корабль. Ему бы распоряжаться посудой на кухне.
Один Бог знает, какой ответ мог бы последовать на это оскорбление и к каким привел бы последствиям, если б в эту минуту не раздался орудийный выстрел, избавивший Люсана от необходимости отвечать, мгновенно изменивший сцену и роли действующих лиц.
— Праведное небо! — завопила мадам.
— Черт побери! — выругался ее муж.
Мадам прижала руки к груди. Шевалье, побледнев, бросился к ней и обнял за плечи. Капитан, которого они так легко обвиняли в трусости, открыто рассмеялся, не скрывая злобного удовлетворения.
— Вот вам ответ, мадам. И вам, месье. В следующий раз вы, очевидно, подумаете, прежде чем называть мои страхи детскими, а поведение глупым.
После этого он повернулся к ним спиной и заговорил с торопливо подошедшим помощником. Выкрикнул приказ. За приказом тут же последовал боцманский свисток, и на шкафуте вокруг Сентона и его супруги поднялась внезапная суета, матросы бросились из кубриков выполнять все, что может потребовать капитан. Наверху кипела работа. Матросы взбирались на ванты и натягивали сети, предназначенные задерживать обломки рангоута, которые могли упасть в ходе боя.
С испанского корабля раздался второй выстрел, вслед за ним третий; затем наступила пауза, а потом грянул залп всем бортом.
Шевалье усадил побледневшую дрожащую жену, у которой вдруг подкосились ноги, на комингс рубки. В своем волнении он был совершенно беспомощен.
Люсан сжалился над ними и, совершенно спокойный, произнес ободряющие, как ему казалось, слова:
— Сейчас они впустую жгут порох. Обычная испанская напыщенность. Как только их корабль подойдет на расстояние выстрела, я открою огонь.
Но это лишь усилило ярость и волнение шевалье.
— О господи! Отвечать огнем? Не смейте даже думать об этом. Вы не можете принять боя.
— Не могу? Увидим.
— Но ведь на борту мадам де Сентон.
— Вы что, смеетесь? — сказал Люсан.— Будь на борту даже королева Франции, я все равно обязан вести бой. И заметьте, выбора у меня нет. Испанец догоняет нас, мы не успеем укрыться в гавани. И если даже успеем, то будем ли там в безопасности?
Шевалье в ярости топнул ногой.
— Но ведь они же разбойники, эти испанцы!
Снова раздался грохот орудий, уже с более близкого расстояния, вреда кораблю они не причинили, но усилили панику месье и мадам де Сентон.
Капитан больше не обращал на них внимания. Помощник схватил его за руку и указал на запад. Люсан поднес к глазу подзорную трубу и посмотрел в ту сторону.
Примерно в миле по правому борту, посередине между «Беарнцем» и испанским флагманом, из-за мыса появился большой красный сорокапушечный корабль под всеми парусами. За ним следовал другой, едва уступающий первому мощью вооружения. Шли они без флагов, и Люсан следил за ними, думая, что это новый противник. И тут он увидел, что корабли повернули влево, направляясь к испанцу, все еще полускрытому дымом последнего залпа.
Хотя ветерок и был легким, появившиеся корабли использовали его наилучшим образом и, находясь с наветренной стороны от испанца, приближались к нему, ведя при этом огонь из носовых орудий.
Сквозь дым было видно, что испанец готовится дать отпор; потом около полудюжины орудий выстрелило с его борта, и он вновь скрылся в клубах белого дыма. Но, видимо, он произвел залп слишком поспешно, не целясь, потому что красный корабль и его спутник, очевидно, не получившие повреждений, твердо держались на курсе несколько минут, потом развернулись правым бортом и дали ответный залп.
Теперь по приказу Люсана, несмотря на протесты месье де Сентона, «Беарнец» замедлил ход, пока не остановился с праздно полощущимися парусами, внезапно превратись из актера в зрителя этой морской драмы.
— Почему вы остановились, месье? — крикнул Сентон.— Следуйте своим курсом! Воспользуйтесь этой задержкой, чтобы добраться до гавани.
— А тем временем другие будут сражаться за меня?
— У нас на борту дама! — гневно крикнул шевалье.— Мадам де Сентон должна быть доставлена в безопасное место.
— Сейчас она вне опасности. А мы можем понадобиться. Недавно вы обвинили меня в трусости. Теперь убеждаете меня стать трусом. Ради мадам я вступлю в бой только в крайнем случае. Но к этому крайнему случаю я должен быть готов.
Капитан был так несгибаемо тверд, что Сентон не посмел больше настаивать. Возложив надежды на посланных небом спасителей, он встал на крышу рубки и с этого возвышения пытался следить за перипетиями битвы, с грохотом удалявшейся к западу. Но уже ничего не было видно, кроме громадного дымового облака, повисшего над морем в неподвижном воздухе. Потом наступила тишина, и вскоре на южной кромке облака появились два корабля, сперва показавшихся призрачными. По мере того, как дым таял, их такелаж и корпуса обретали отчетливость, и центр облака стал приобретать розоватый оттенок, быстро переходящий в оранжевый, в конце концов дым поредел, и стало видно пламя горящего корабля.
Тут же до шевалье донеслись слова капитана Люсана:
— Корабль испанского адмирала горит. Это конец.
4
Один из кораблей, уничтоживших испанский галион, лег в дрейф на месте боя и спустил шлюпки, которые стали бороздить море вокруг. Это Люсан разглядел в подзорную трубу. Другой, более крупный корабль, вышедший из этого краткого решительного боя без видимых повреждений, повернул на восток и стал против ветра приближаться к «Беарнцу», его красный корпус и золоченый бушприт сверкали под утренним солнцем. На нем по-прежнему не было флага, и это обстоятельство вновь вызвало у Сентона опасения.
Все так же стоя на юте возле Люсана, он спросил, благоразумно ли оставаться в дрейфе, когда приближается корабль без флага.
— Но разве он не оказался другом? Другом в беде? — ответил капитан.
Мадам де Сентон еще не простила Люсану его прежних слов. И враждебно ответила:
— Это ваши домыслы. Пока мы только знаем, что он оказался врагом испанца. Откуда вы знаете, что это не пираты, для которых любой корабль — добыча? Откуда мы знаем, поскольку испанский корабль сгорел, что они не намерены поживиться на наш счет?
Люсан равнодушно поглядел на нее.
— Я знаю одно,— резко сказал он.— Он превосходит нас как парусным оснащением, так и вооружением. Если он хочет настичь нас, то, пустясь наутек, мы ничего не добьемся. И вот еще что. Если б они собирались напасть на нас, то другой корабль не остался бы на месте. Они направились бы к нам вдвоем. И не нужно бояться поступать так, как того требует любезность.
Довод был убедительным, и «Беарнец» стоял на месте, пока красный корабль приближался под крепчающим ветром, рассекая сверкающую на солнце воду. Подойдя ближе чем на четверть мили, он лег в дрейф. На спокойную воду спустили шлюпку, и, поблескивая на солнце желтыми веслами, она устремилась к «Беарнцу». Высокий человек взобрался по трапу на французский корабль и поднялся на ют. По его черному с серебром наряду можно было предположить, что прибыл он из Версаля или с Аламеды, а не с палубы только что завершившего бой корабля.
Тем, кто встретил его на юте — месье де Сентону с супругой, пребывающим в замешательстве, и находящимся при них Люсану и его помощнику,— этот величественный господин поклонился так, что локоны парика коснулись его крепкого подбородка, а алое перо снятой шляпы задело палубу.
— Я прибыл,— объявил он на довольно беглом французском,— чтобы принести свои поздравления, а также, прежде чем отплыву отсюда, убедиться, что вы больше не нуждаетесь в помощи, что кораблю не причинено вреда прежде, чем мы имели честь вмешаться и разделаться с этим испанским разбойником, преследовавшим вас.
Эта любезность полностью покорила их, особенно даму. Они заверили капитана красного корабля в своей искренней признательности и стали дотошно расспрашивать о возможных повреждениях, полученных в бою, потому что явных повреждений не было.
Гость удовлетворил их любопытство. Он получил легкое повреждение на юте левого борта, которого отсюда не было видно, но столь легкое, что о нем не стоит говорить, потому что никто, можно сказать, не получил ни царапины. Бой, объяснил гость, был очень недолгим и в определенном смысле прискорбным. Он надеялся захватить этот прекрасный галион. Но прежде чем они успели сблизиться, случайно ядро попало в крюйт-камеру, произошел взрыв, и бой окончился, даже толком не начавшись. Большая часть команды галиона подобрана, напарник продолжает спасательные работы.
— Что же касается флагмана адмирала Испании, сами видите, что от него осталось, а вскоре не будете видеть даже этого.
Супруги повели этого элегантного господина в большую каюту, там они выпили французского вина в честь его своевременного появления. Однако человек в черном с серебром одеянии даже не намекнул ни о своей личности, ни о национальности, хотя по акценту нетрудно было догадаться, что он англичанин. Наконец де Сентон затронул эту тему.
— У вас на мачте нет флага, месье,— сказал он, когда бокалы были опорожнены.
Смуглый гость рассмеялся.
— Месье, откровенно говоря, я один из тех, кто поднимает любой флаг, которого требуют обстоятельства. Возможно, вы бы приободрились, если б я подошел к вам под французским флагом. Но в суете я даже не подумал об этом. Вряд ли вы могли принять меня за врага...
—... который плавает без флага? — Шевалье ошеломленно взглянул на него.
— Вот именно,— ответил гость. И с непринужденным видом продолжал: — В настоящее время я спешу на Тор-тугу. Нужно собрать людей и корабли для экспедиции на Мартинику.
Теперь настала очередь дамы округлить глаза.
— На Мартинику? — Ей, казалось, стало трудно дышать.— Экспедиция на Мартинику? Экспедиция? Но с какой целью?
Ее вмешательство явно удивило гостя. Он приподнял брови. Слегка улыбнулся и ответил утешительным тоном:
— Существует вероятность — не более,— что Испания готовит эскадру для нападения на Мартинику. Потеря адмиральского корабля, который я оставил в огне, может задержать их приготовления, и у нас окажется больше времени. Я на это надеюсь.
Глаза дамы округлились еще больше, щеки побледнели сильнее.
— Вы говорите, что испанцы готовят нападение на Мартинику? На Мартинику?
Шевалье, волнуясь вряд ли меньше, чем его супруга, тут же добавил:
— Это невозможно, месье. У вас, очевидно, ложные сведения. Это будет считаться военными действиями. А Франция находится в мире с Испанией.
Темные брови их спасителя приподнялись снова, словно он удивился наивности этого заявления.
— В мире? Возможно. Но разве не была военным действием стрельба испанского корабля по французскому? Помог бы вам мир, существующий в Европе, если б вы потонули в Вест-Индии?
— Испанцам был бы предъявлен счет — строгий счет.
— И, вне всякого сомнения, он был бы оплачен. С многословными и лживыми оправданиями недоразумения. Но разве от этого ваш корабль всплыл бы или вы вернулись бы к жизни, чтобы уличить испанских государственных мужей во лжи? Разве не случается, и притом часто, что испанцы нападают на другие народы?
— В последнее время — нет, месье,— ответил де Сентон.
Гость пожал плечами.
— Может, именно поэтому испанцы в Карибском море ведут себя столь вызывающе.
При этих словах месье де Сентон смущенно умолк.
— Но Мартиника? — простонала дама.
— Испанцы называют ее Мартинико, мадам. Имейте в виду, что Испания считает, будто Бог создал Новый Свет специально для ее блага и что божественная воля оправдывает любые их деяния.
— Разве я не говорил вам то же самое, шевалье? — вступил в разговор капитан Люсан.— Почти слово в слово то, что я сказал вам утром, когда вы не верили, что испанский корабль может угрожать нам.
Загорелый незнакомец взглянул на капитана, и в его глазах появился одобрительный блеск.
— Да, да. В это трудно поверить. Но я думаю, теперь вы убедились, что в этих водах и на островах Испания не уважает ни одного флага, кроме собственного, если уважение не диктуется силой. Поселенцы всех других наций испытали это на себе. Выражается оно опустошительными налетами, грабежами и резней. Приводить примеры не нужно. Вы их знаете. Если теперь настанет очередь Мартиники, можно только удивляться, что этого не случилось раньше. Потому что этот остров имеет смысл захватить и грабить, а Франция не держит в Вест-Индии достаточно сил, чтобы дать отпор этим конкистадорам. К счастью, существуем мы. Не будь нас...
— Вас? — перебил де Сентон, голос его внезапно стал резким.— Вы сказали, что существуете вы. О ком это вы, месье? Кто вы?
Вопрос этот, казалось, удивил незнакомца. С минуту он недоуменно смотрел на находящихся в каюте. Его ответ, хотя он подтвердил подозрения де Сентона и уверенность Люсана, прозвучал для шевалье ударом грома.
— Я говорю о береговом братстве, разумеется. О пиратах, месье.— И добавил чуть ли не с гордостью: — Я — капитан Блад.
Де Сентон тупо уставился в смуглое улыбающееся лицо грозного пирата, которого все считали мертвым. Долг повелевал шевалье заковать этого человека в кандалы и доставить под стражей во Францию. Однако при данных обстоятельствах это было бы не только черной неблагодарностью, но и не представлялось возможным, поскольку рядом находились два сильно вооруженных пиратских корабля. Более того, де Сентон понял, что это было бы величайшим безрассудством. К тому же сейчас он узнал, что испанцы хотят напасть на Мартинику, а пираты — спасти ее, потому что у Франции здесь нет на это сил. Учтя это обстоятельство — а дела Мартиники касались его непосредственно, ведь только благодаря владениям жены на острове он стал одним из самых богатых людей во Франции,— шевалье понял, что всеведущий месье де Лувуа ошибся, по крайней мере, один раз. Доказательства того были столь вески и наглядны, что де Сентон почел своим долгом сделать соответствующие выводы.
Продолжая тупо смотреть на капитана Блада, он воскликнул:
— Вы тот самый морской разбойник?!
Блад не выразил возмущения. Он улыбнулся.
— Да, но, как вы могли убедиться, великодушный разбойник. То есть, великодушный ко всем, кроме испанцев.
Мадам де Сентон, задыхаясь от волнения, повернулась к мужу и схватила его за руку. При этом накидка сползла с ее плеч, и роскошные прелести обнажились еще больше. Но она не обратила на это внимания.
— Шарль, что ты намерен делать?
— Делать? — недоуменно переспросил он.
— Распоряжения, отданные на Тортуге, означают разорение для меня и...
Шевалье поднял руку, чтобы помешать жене выдать личные интересы. Разумеется, прежде всего — интересы его повелителя, короля Франции.
— Понимаю, дорогая. Мне ясно, в чем мой долг. Сегодня утром мы получили ценный урок. К счастью, не слишком поздно.
Мадам издала глубокий вздох облегчения и взволнованно обратилась к капитану Бладу.
— Вы ничуть не сомневаетесь, месье, что ваши пираты смогут обеспечить безопасность Мартиники?
— Нисколько, мадам.— Тон пиратского капитана был совершенно уверенным.— Бухта Сен-Пьер окажется мышеловкой для испанцев, если они необдуманно войдут в нее. Я буду знать, что делать. И добыча с их кораблей с избытком покроет расходы на экспедицию.
Тут Сентон рассмеялся.
— Да, да,— сказал он.— Добыча, само собой. Понимаю. В конце концов, испанские корабли — богатая добыча. Я не насмехаюсь, месье. Поверьте, я не столь неблагодарен.
— Я не мог предположить насмешки, месье,— сказал капитан Блад. Он отодвинулся со стулом и поднялся.— Я ухожу. Ветер свежеет, и мне нужно этим воспользоваться. Если он не утихнет, вечером я буду на Тортуге.
Он слегка поклонился мадам де Сентон и хотел поцеловать ей руку, но тут шевалье обнял его за плечи.
— Еще минутку, месье. Составьте мадам компанию, я пока напишу письмо для губернатора Тортуги.
— Письмо! — Капитан Блад притворился удивленным.— Похвалить нас за этот незначительный бой? Месье, я еще никогда не бывал в таком затруднении.
Месье де Сентон смутился.
— У него... у письма... есть и другие цели,— сказал он наконец.
— А! Если оно служит вашим целям, это совсем другое дело. Я к вашим услугам.
5
В тот же вечер, добросовестно выполняя обязанности курьера, капитан Блад положил на стол губернатору Тортуги письмо де Сентона, не давая никаких объяснений.
— От шевалье де Сентона? — Д'Ожерон задумчиво нахмурился.— С какой целью?
— Могу догадаться,— ответил капитан Блад.— Но к чему догадки, когда письмо у вас в руках? Прочтите, и мы будем знать.
— При каких обстоятельствах вы его получили?
— Прочтите. Возможно, тогда мои объяснения не потребуются.
Д'Ожерон сломал сургучную печать и расправил лист.
Хмурясь, он прочел об официальной отмене приказов о прекращении торговли с пиратами. Месье д'Ожерон должен продолжать с ними отношения, как и было до сих пор, пока из Франции не поступит новых инструкций. И шевалье выражал уверенность, что эти инструкции, если только они появятся, не нарушат существующего положения вещей. Он был убежден, что когда полностью обрисует маркизу де Лувуа условия, господствующие в Вест-Индии, его превосходительство убедится в нецелесообразности своих предписаний относительно пиратов. Лицо д'Ожерона расплылось в улыбке.
— Расскажите же, как вы сотворили такое чудо с этим упрямым глупцом!
— Я вам уже говорил, что любой довод зависит от того, как его представить. И вы, и я говорили шевалье де Сентону одно и то же. Но вы только говорили. Я же преимущественно действовал, зная, что дураки учатся только на собственном опыте. Дело было так...
И Блад подробно рассказал о морском бое у северного побережья Эспаньолы. Губернатор слушал, потирая подбородок.
— Да,— неторопливо произнес он, когда рассказ был окончен. — Да. Это было убедительно. И припугнуть его нападением на Мартинику, возможной потерей только что приобретенного богатства тоже хорошо продумано. Но не льстите ли вы, мой друг, собственной практичности? Не забываете ли, что вам повезло, и именно в этом месте и в это время испанский галион имел наглость напасть на «Беарнца»? Удивительное везение. Оно как нельзя лучше демонстрирует вашу поразительную удачливость.
— Как нельзя лучше,— торжественно согласился капитан Блад.
— Что за корабль вы сожгли и утопили? Какой дурак командовал им? Вам это известно?
— О да. Сожгли «Марию Глориосу», флагманский корабль маркиза де Риконете, адмирала Испании.
Д'Ожерон резко взглянул на Блада.
— «Марию Глориосу»? Что вы мне сказки рассказываете? Вы же сами захватили ее в Сан-Доминго и прибыли на ней, когда привели галионы с ценным грузом?
— Именно. И поэтому она была в моем распоряжении, чтобы устроить эту маленькую демонстрацию испанской низости и пиратской доблести. Отплыла она под командованием Волверстона с несколькими матросами, их едва хватало, чтобы вести корабль и управляться с полудюжиной орудий, которые я оставил на ней.
— Господи, спаси нас! Значит, это был спектакль?
— Разыгранный главным образом за занавесом из порохового дыма. Мы обеспечили дымовые тучи, заряжая пушки одним порохом, легкий ветерок помогал нам. Волверстон поджег корабль в разгар разыгранной битвы и под прикрытием дымовой завесы перебрался с командой на «Арабеллу».
Губернатор не сводил с капитана изумленного взгляда.
— И вы говорите, что это выглядело убедительно?
— Не только выглядело, но и убедило.
— И вы намеренно — намеренно? — сожгли этот прекрасный испанский корабль?
— Для убедительности. Просто отогнать его было бы недостаточно.
— Но какая потеря! Господи, какая потеря!
— Вы недовольны? Скупитесь? Взгляните еще раз на это письмо. Оно представляет собой правительственную хартию на торговлю, против которой существовал правительственный же запрет. Разве такого можно добиться изящными фразами? Вы пытались и знаете, что из этого вышло.— Капитан Блад хлопнул невысокого губернатора по плечу.— Давайте перейдем к делу. Потому что я теперь могу продать вам свои пряности и предупреждаю, что жду от вас хорошей цены: стоимость, по крайней мере, трех испанских кораблей.
Перевел с английского Д. Вознякевич
