Траверс

Окончание. Начало в № 11/90

Мы гордимся Хира-Тапой. О чем и сообщаем ему. Ведь нашего повара сманивал Душ Скотт, в экспедиции которого тот уже работал. Но он не соблазнился предложением англичанина, поэтому Хира-Тапа — настоящий друг советских альпинистов. Польщенный такой оценкой, наш друг изрекает: «С англичанами трудно работать — им все свежее подавай. А с вами просто: открывай консервы и все».

Траверс, к которому готовились более двух месяцев: заносили на высоту грузы, провешивали веревки, прокладывали маршруты на отдельные вершины,— завершился в первые дни мая. Накануне пятерка Бершова, переночевав в 5-м лагере на западной ветке, совершила восхождение на Ялунг-Канг. Пал последний из четырех бастионов Канченджанги. Альпинисты преодолели длинный скальный гребень в высоком темпе, несмотря на глубокий — по колено — снег и сильный встречный ветер.

Следом за ними на Западную вершину Канченджанги (это второе название Ялунг-Канг) взошла шестерка Арсентьева: Дедий, Клинецкий, Сувига, Шейнов и Хрищатый. Трое последних совершили подъем без кислорода. Одиннадцать человек за один день! Такого в здешних горах тоже не видели.

Погода 1 мая выдалась на удивление праздничная. С раннего утра все оставшиеся в базовом лагере блокировали палатку Мысловского. Мы перебрасывались ничего не значащими фразами, подставляли бока утреннему, но довольно жаркому солнцу, поглядывали сквозь черные стекла очков на сверкающие в ультрамарине неба главы Канченджанги, но исподволь следили за черной коробочкой радиостанции, связывающей нас с восходителями.

— Сенаторов, кончай трепаться, сходи на кухню, закажи праздничный обед,— услышал я вдруг голос Мысловского.

Приказания начальства, даже самые абсурдные, обсуждать не принято. И хотя все прекрасно знали, что продукты в экспедиции практически кончились, я поднялся и побрел на кухню.

Хира-Тапа встретил меня на пороге грустной улыбкой. Я выдержал паузу, чтобы отдышаться — ведь любая прогулка на высоте 5500 метров сбивает дыхание, и внешне безразлично поинтересовался:
— Что у нас сегодня на обед?
— Райе, сэр,— развел руками повар.
— А хоть еще что-нибудь есть? — не терял надежды я.
— Блэкрайс, сэр,— последовал ответ.
Блэкрайс — от англ. «black rice» — так называли шерпы гречку.
Итак, наше праздничное меню состояло из риса с гречкой. И ничего изменить здесь было нельзя. О чем я и доложил начальству.

В ночь на третье апреля мы с Васей Елагиным долго не могли уснуть. В нашей палатке клеил себе теплообменную маску Женя Клинецкий. К этому моменту кашель замучил практически всех. Маска, похожая на респиратор, дыхание в которой происходит через металлическую сетку, помогает предварительно нагреть и увлажнить вдыхаемый воздух. Тогда-то в неспешном разговоре и возникла идея — попытаться «сделать вершину» в грядущий выход. Оправдывало это мальчишество, на мой взгляд, только одно: ребята хотели проверить боем тот самый восточный гребень Главной Канченджанги, который не дался японцам. Самый проблематичный участок траверса.

— Как ты считаешь, спросить у Иванова разрешение? — сомневался охрипший Елагин.
Спрашивать разрешение у тренера — значит делиться ответственностью. И всегда страшно получить в ответ «нет». Но и не сказать нельзя — дело-то нешуточное, от его исхода зависит слишком многое, может быть, даже успех всей экспедиции. Получится — честь и хвала. А если сорвется, если кто-то заболеет? Шел ведь всего 23-й день работы группы на горе. Выход на вершину на третьей неделе? Знаменитый Месснер, покоритель всех 14 восьмитысячников мира, акклиматизируется перед каждым штурмом не меньше шести-восьми недель. Кроме группы москвичей, никого на горе не будет. Кто подстрахует? Кто сможет прийти на помощь?

Короче говоря, Елагин, не удержавшись, все-таки сказал на следующий день Иванову, что они рискнут, если все будет хорошо, выйти на гребень. И ушел. Но я думаю, что Иванов в душе предвидел такой оборот.

Руководитель нашей экспедиции Эдуард Мысловский, удрученный бездеятельностью шерпов, попросил группу москвичей сделать дополнительную грузовую ходку наверх. Они, делать нечего, согласились. Переход лежал через трещины Верхнего ледопада и был, по словам всех альпинистов, самым трудным участком на пути к высотной базе. Они совершили его дважды, нагруженные кислородом и веревкой, и сумели выйти к 4-му лагерю.

На высоте 7600 метров все ночевали впервые и наутро отправились наверх по веревкам, провешенным группой Хрищатого. Место, где их предшественники сложили груз, показалось им не очень безопасным. Да и высоты для штурмового лагеря явно не хватало. Тогда они дошли до отметки 8200 метров.

Коротеев и Елагин с 7600 метров благоразумно надели маски. Шура Шейнов и Женя Клинецкий пытались выполнить всю программу без кислорода. Разница оказалась значительной — работать наравне с первой двойкой им было не под силу. Так, если Коротеев брал 15-килограммовый рюкзак, то Шейнову «хватило» 4—5 килограммов полезного груза.

На следующий день, смирив гордыню, вторая связка стала пользоваться кислородом.

Вынеся за два выхода наверх 10 баллонов, примус, питание и веревку, во второй половине дня 8 апреля они начали рубить площадку во льду на 40-градусном склоне. Скажу сразу, 40 градусов — это круто. Пятидесятиградусный склон, например, сверху кажется просто обрывом. Два часа изматывающего битья ледорубами, и некоторое подобие площадки готово. Правда, она все же меньше основания палатки, так что ноги свешиваются в пропасть, но полулежа устроиться в ней можно.

Об этом нам сообщил на вечерней связи Коротеев, а Елагин к этому моменту уже совершенно потерял голос.

— Спать будем с кислородом,— спокойно доложил Володя.

— Ребята, только не жалейте,— с тревогой в голосе отозвался Мысловский.

Они не жалели. Но больше, чем воздух, им сейчас нужно было питье. Ученые уверяют, что потеря влаги на высоте такова, что для компенсации ее необходимо выпивать в день 5—6 литров жидкости. Это в теории. На практике большой удачей считается, если удается натопить по 1,5—2 литра на человека.

В распоряжении наших альпинистов был чай, кофе и сухие спортивные напитки типа «Олимп», а также концентраты соков. Вкусные на равнине, они не очень-то шли на высоте. Хотелось чего-то шипучего, вроде лимонада. Но таких энергетических напитков отечественная промышленность не выпускает, а тратить валюту на подобную «ерунду» никто бы не позволил.

Ночь прошла, по оценке Василия, на «три с плюсом». Проснулись в скрюченных позах уже в половине шестого и начали сборы. Высотники говорят, что самое мучительное в горах — это пробуждение. И не только из-за головной боли и нежелания что-либо делать. За ночь потолок и стены палатки покрываются слоем инея в палец толщиной. От малейшего шевеления эта холодная гадость начинает сыпаться на лицо и руки, делая противной саму мысль о том, чтобы расстаться с нагретым спальником. Все происходит как в замедленной съемке — медленно разжигается примус, медленно надеваются задеревеневшие за ночь ботинки, медленно топится снег...

На время сборов отключили кислород, чтобы не запутаться в трубках от баллонов. Сразу дала о себе знать гипоксия — время от времени даже теряли сознание на доли секунды.

Воля — единственный стартер жизни на высоте. Включившись в работу, преодолев апатию, начинаешь забывать о своем состоянии, и тогда приходят силы.

На связи в 8.00 Елагин прошипел в микрофон, что они уже готовы к выходу. Хочет посмотреть, что там за перемычка между Главной и Средней вершинами. Теперь уже ни для кого не были секретом их намерения. Тем более что погода была благосклонна к альпинистам. Ветер в это утро уже не сбивал с ног, как накануне. Взяв по баллону кислорода и один запасной, они только к 10.30 смогли выползти из палатки, поставив расход 1,5 литра в минуту.

И, какая досада, на базовый лагерь налетел клочковатый туман. Только без пяти час мы смогли обнаружить их в подзорную трубу — красные и синие точки ползли по сужающемуся кулуару среди разрушенных серых скал. Ровно в 13.00 — штатное время связи, в эфир вышел Шура.

— Мы в 50 метрах от перемычки. Все нормально. Посмотрим, что там за гребень,— рапортовал Шейнов за вновь потерявшего голос Елагина. А затем стал успокаивать руководство. В 5-м лагере питание есть, ночевка нормальная.

Снизу зазубренный профиль восточного гребня Главной Канченджанги смотрелся сурово. И не очень-то верилось, что в оставшиеся несколько часов светлого времени им удастся найти проход в лабиринте скал.

Для себя ребята решили, что будут идти до трех часов дня, а потом повернут обратно. Однако, выйдя на перемычку, они неожиданно увидели с северной стороны гребня снежный карман. По этому пути четверка и подошла к предвершинному взлету. На вершину они поднялись в 15.30.

— Начинаем спуск,— раздался оттуда хрип Василия.
— Откуда?
— С вершины, шеф.
Они пробыли наверху полчаса. Фотографировались сами и снимали панораму лежащих у их ног Гималаев. Лишь далеко на западе в дымке угадывалась пирамида Эвереста.

Вторая ночевка на 8200 метров могла бы стать для них критической. Силы были на пределе. И они рванули вниз. Коротеев с Елагиным первыми подошли к 5-му лагерю, взяли часть личных вещей, которые здесь оставляли. Сзади подошла вторая связка. Елагин приказал Шейнову и Клинецкому завалить палатку, чтобы ее не трепал ветер, после того как они упакуют рюкзаки. А сам ушел вниз готовить питье.

Очевидно, перегрузка того дня, когда они пытались идти без кислорода, была слишком велика. Ребята двигались будто во сне. Завалить палатку не хватило сил.

В этот момент почти все обитатели базового лагеря, обступившие палатку Мысловского, откуда велся разговор, почувствовали, что экспедиция реально продвинулась к успеху. Москвичи не только разведали путь, они и отсняли его на черно-белую пленку. Через несколько дней отпечатки, сделанные оператором кино-группы Женей Голубевым в походной фотолаборатории, были вывешены для всеобщего изучения.

На «Могилу Паша» сыпался мягкий пушистый снег, когда уже в темноте мы услышали звон кошек о ледовую стенку, спускающуюся к бане. Вспыхнули софиты киношников, весь день готовившихся к съемке. Построившись в шеренгу, четверка победителей устало позировала съемочной группе Венделовского. Как бывает в таких случаях, возникла неловкая пауза и кто-то, желая заполнить ее, задал «журналистский» вопрос:
— Вы устали?..
— Нет,— сорвался тогда Елагин,— как настоящие советские люди, мы не устали ни чуточки и готовы хоть сегодня идти на гору, если потребуется.— После чего он пошел и почти рухнул в палатке.

А наверху в это время решалась судьба Южной вершины. Оба тренера, Иванов и Ефимов, обосновались в высотном базовом лагере, чтобы оттуда руководить предстоящими решающими выходами. Теперь было ясно, что после успеха группы москвичей все другие группы попытаются «сделать» свою вершину.

В бой уходила команда Украины во главе с Виноградским. Утихомирившийся в последние дни ветер давал им шанс осуществить свой замысел. Но, кроме решимости, для этого нужна была и материальная поддержка — кислород и веревка. Поднявшиеся, наконец, до 3-го лагеря четыре носильщика-шерпа сделали заброску по их маршруту.

Накануне выхода у Сергея Богомолова случилась беда — лопнули от перенапряжения сосудики глаз, и он обратился к врачу. Карпенко осмотрел больного и категорически запретил выход на гору.

— При новой нагрузке,— объяснил он,— может произойти отслоение сетчатки, а потом наступит слепота. В таком состоянии вообще предписывают два-три месяца абсолютного покоя.

И сейчас, когда группа Виноградского готовилась к выходу — паковала рюкзаки, подтачивала затупившиеся кошки, получала продукты, Сергей сидел в стороне на камешках и искоса поглядывал на их сборы. Глаз его, в общем-то, не беспокоил. Болела душа. И эта боль передавалась окружающим. Но как можно успокоить человека, незаслуженно лишенного судьбой шанса на то, чтобы испытать себя?

—В конце концов, это мой глаз,— безумствовал Сергей.— И я готов поставить его на кон. Почему кто-то решает за меня?

Он даже признался мне, что готов в отчаянии тайно уйти из лагеря и сделать попытку восхождения в одиночку. Конечно, это был минутный порыв. Я уверен„ что альпинистская, этика никогда бы не позволила Сергею решиться на подобный шаг. Но в тот момент иного выхода он для себя не видел...

Нервное напряжение достигло в эти дни критической точки. Уже два месяца мы были вдали от дома, причем фактически без обратной связи. То есть мы регулярно давали сведения о ходе экспедиции, а в ответ единственная скудная пачка писем, доставленная англичанином, да несколько поздравлений с днями рождений, переданных по рации,— вот и все, что просочилось на Канченджангу с Родины. Все практически были впервые в такой длительной экспедиции. За два месяца люди обычно успевают и на гору сходить, и отпраздновать это событие. Здесь же только начиналась самая ответственная фаза.

— Мне уже за сотню. Я старый, больной человек,— грустно пошутил Мысловский на встрече непальского Нового года, который, как почти все в этой стране, не похож на то, к чему мы привыкли. По местному календарю здесь 13 апреля наступил 2046 год.

И хотя сказано это было в палатке Рая, где мы поздравляли наших непальских друзей, в разгар веселой беседы, мне кажется, я понял грустный ход мыслей руководителя. Его очень огорчала атмосфера соперничества, возникающая в команде. До траверса, последовательного прохождения всех четырех вершин Канченджанги, главной цели экспедиции, было еще шагать и шагать, а его отряд уже рассыпался на отдельно атакующих бойцов.

Новый год есть Новый год, и первый подарок боги Канченджанги, заменившие здесь Деда Мороза, сделали четверке Бершова. Они просто взяли и прикрутили небесный ветряной кран. И когда вечером 14 апреля Сергей вышел на связь из 5-го лагеря, его голос был радостен и прозрачен.

— Все хорошо,— скороговоркой выпалил он,— все чувствуют себя тоже хорошо. Завтра попытаемся найти путь к Южной вершине.

На следующее утро они вышли из палатки в 8.30 утра, поставив подачу кислорода — 1,5 литра в минуту. И только тот, кто работал впереди, увеличивал поток до двух литров. Над ними возвышались разрушенные серые скалы 4—5-й категории сложности. В их лабиринте и предстояло найти проход и провесить веревку.

Шли очень осторожно, поглядывая наверх — сверху по кулуарам летели камни, да и самим легко было нечаянно сбросить камень ногой или веревкой на идущего сзади. Ветер хоть и улегся, но временами упругий поток был такой силы, что на него можно было опираться.

В одном месте Туркевич вдруг почувствовал, что не может идти. Все было так же, как несколько минут назад, дыхание оставалось на грани, но ноги не шли. Только через несколько минут он догадался взглянуть на кислородный редуктор — тот стоял на нуле. Очевидно, где-то случайно задел о камень, и произошла утечка. Они прошли чуть левее гребня, за которым угадывались гладкие бастионы восточного ребра. Скалы — удивительное дело — были теплыми. Туркевич часто даже снимал перчатки, правда, потом долго отогревал руки. Было ясно, что маршрутом этим еще никто и никогда не ходил — им не встретилось по дороге ни одного следа предыдущих восхождений. И только перед самой вершиной, уйдя влево на снежную полку, они наткнулись на желтую веревку, оставленную японцами.

В 14.40 они стояли на Южной вершине. Вернее, чуть ниже нее, потому что верхняя точка горы была размером с письменный стол. Они готовы были пробыть здесь очень долго, но вытерпели всего полчаса — было морозно и ветрено. От курка кинокамеры через несколько секунд начинали белеть пальцы. А порывы ветра заставляли время от времени цепляться за скалы.

Оставив на вершине пустой и полный кислородные баллоны и вымпела, Бершов, Туркевич, Пастух и Хайбулин начали спуск в базу.

Но настоящий сюрприз в тот день преподнесла группа Хрищатого. Она вышла из базового лагеря наверх 13 апреля без руководителя — Валера все еще сильно кашлял, и доктор предписал ему подлечиться еще одну ночь внизу. Зато на следующее утро Хрищатый одним махом проскочил с 5500 м до 7200 м — высотного базового лагеря, где и нагнал группу.

На утреннюю связь 15 апреля они вышли уже с тропы.
— Да мы тут уже идем потихоньку,— невинным голосом объявляет Валера в 8.00.— Взяли по два баллона кислорода. Сами идем без него.
— Во сколько же вышли? — интересуется Мысловский.
— Да позавтракали и вышли,— хитрит Хрищатый.
— Так во сколько? — ставит вопрос ребром руководитель.
— Часиков в шесть,— снова лукавит Хрищатый.

На самом деле они вышли в 4.30 утра. Когда самый мороз и звезды, кажется, лезут за шиворот холодными щупальцами.

Они все точно рассчитали — в 5-м лагере на центральной ветке оставались четыре баллона, заброшенные москвичами. Те восемь, которые несли они, должны были обеспечить достаточный запас для будущего траверса. Сделав грузовую ходку, то есть поработав на команду, они получали полное моральное право «сделать вершину» для себя.

Конечно, тренер недоволен своеволием ребят, но понимает, что их, почувствовавших запах победы, уже не остановить. Да и имеет ли он право делать это. Правда, характер у них... Но ведь в сборную подбирают не по характеру. Они сильные, очень сильные спортсмены и доказали это.

Лишь в 17.30 первая связка Хрищатый — Букреев вышла на вершину. Было очень холодно, и, не дожидаясь ленинградцев, которые брели вверх по гребню, они начали спуск. Дойти до 5-го лагеря в тот день они так и не сумели, заночевали в четвертом.

Это был очень длинный день: почти 16 часов работы без искусственного кислорода на высотах от 7200 до 8500 метров. И тоже первопрохождение — по данному маршруту на Среднюю вершину никто еще не ходил.

Альпинизм — коллективный вид деятельности, но подлинные мастера всегда стремятся к индивидуальным маршрутам, а следовательно, не жалуют массовок на Эльбрусе или Казбеке. Поэтому слово «альпиниада» носит в их устах оттенок определенного пренебрежения.

И стоило 24 человекам подняться еще в период подготовки траверса на вершины Канченджанги, как это словечко само собой всплыло в памяти и соскользнуло с языка. Ребята хватались за голову и причитали: «Ну что мы альпиниаду устроили. Девальвировали гору!»
Не понимали ничего и шерпы. На глазах у них рушились устои. Они привыкли к тому, что экспедиция выводит на вершину пару лидеров, устраивает им овацию, все дружно выпивают по этому поводу и, довольные содеянным, отправляются вниз.

— Мистер Василий,— аккуратно поинтересовался у меня На Темба, когда группа Виноградского спустилась с горы,— можно собираться домой?

И был разочарован, когда я в очередной раз разъяснил ему, что все члены команды отправляются вниз, в Тсерам, только на отдых. Попутно они решат, кому идти траверс четырехглавой горы. О планах экспедиции наш добрый сирдар знал с самого начала, но отказывался верить, что после достигнутого успеха нужно доказывать что-то еще.

Жизнь в базовом лагере шла своим чередом. И после штурма вершины самым радостным событием был день рождения повара. Хира-Тапа помел по сусекам и испек роскошный торт с шоколадным кремом, усыпанный орешками кешью, который и внес после ужина в столовую.

Наш повар обладал феноменальной вежливостью и столь же феноменальной способностью отвечать на все вопросы приблизительно. Чем часто скрывал свои скудные знания английского языка.

— Сколько же тебе стукнуло лет, Хира-Тапа? — спрашиваем мы, чрезвычайно обрадованные такому поводу.

— Стукнуло,— улыбаясь и качая головой из стороны в сторону, отвечает он.
— Сколько,— показываю я на пальцах,— тридцать, тридцать пять... сколько?
— Тридцать четыре или тридцать пять,— отвечает вздыхая он.
— А когда, сегодня?

— Может быть, сегодня, может быть, вчера,— вздыхает повар.
Еще удается выяснить, что дома у него осталось то ли пять, то ли шесть детей, а также то ли одна, то ли две жены, после чего мы прекращаем все расспросы, и начальник «вскрывает шайбу» — приносит из НЗ стограммовую консервную баночку с закатанным спиртом.


И в это время радиостанция заговорила голосом Бершова. Дружно вышедшие из палатки в 8.00 утра, ребята уже в 10.10 стояли на Главной вершине. Все они оказались на ней впервые, а потому провели там около часа, снимая на фото- и кинопленку друг друга и раскинувшиеся внизу горы и долины. Было тепло, и уходить не хотелось.

Еще полтора часа занял переход от Главной вершины до Средней. На спуске с нее они и увидели двигавшихся им навстречу ребят из пятерки Елагина.

А 2 мая и группа Елагина завершила траверс подъемом на Ялунг-Канг. Дело было сделано. Можно было уходить вниз.

К этому моменту эвакуация базового лагеря шла полным ходом. Шерпы, очень оживившиеся в связи с окончанием экспедиции, были рады таскать теперь грузы вниз, а не вверх. На «Могиле Паша» вместо двух десятков палаток остались пять — временная ночевка на пути скатывавшихся вниз участников восхождения.

В итоге — восемьдесят пять восхождений! Такого не удавалось здесь ни одной экспедиции за всю историю. Это была уже не «альпиниада», а какая-то «гималаиада». Об этом надо было трубить на весь мир, а наши средства массовой информации, за исключением, пожалуй, «Советского спорта», хранили целомудренное молчание. Да и в спортивной газете, куда информация с горы попадала обрывками, окончательно запутались в том, кто куда ходил — и до сих пор наш советский читатель не знает полностью итогов экспедиции.

Только экономисты следят за цифрами прироста валового дохода и количеством выплавляемой стали. Людям же, от крестьянина до премьер-министра, гораздо интереснее, кто первым полетел в космос, высадился на Луне или выиграл гонку парусников вокруг света.

Мисс Элизабет Хоулей появилась в гостинице «Кристалл», где экспедиция остановилась, на следующий же день после нашего прибытия в Катманду. Очки, строгое платье, аккуратно уложенные волосы — в Западной Европе англичанка вряд ли обратила бы на себя внимание. Иное дело в Непале, где большинство европейцев ходят в подчеркнуто яркой спортивной одежде. В Катманду она живет уже более двадцати лет.

Эту деловую леди в альпинистском мире знают все и почтительно называют «ходячей энциклопедией Гималаев». Она собирает и хранит данные о всех экспедициях, случавшихся в местных горах. Член редколлегии ведущих альпинистских журналов мира, она ежегодно подводит в своих статьях итоги минувшего сезона.

Несколько часов подряд она расспрашивала, записывала, сверяла данные. Вместо одного стандартного бланка, на котором мы обычно умещаем отчет об экспедиции, она своим убористым почерком исписала полдюжины. А прощаясь, сказала: «Очень большое дело. Вы задали новые масштабы гималайских восхождений. Но главное, что все прошло на редкость безопасно. Ни одной травмы, ни одного обморожения при таком размахе — просто не верится».

В один из первых дней после возвращения в Катманду мы зашли в Министерство туризма. Людей, спустившихся с гор, легко узнать по худобе, бородам, длиннющим шевелюрам и загару цвета темной бронзы. Лица югославов, которых мы встретили в коридоре двухэтажного офиса, были мрачны. Они взошли на Эверест, но потеряли при этом одного товарища. Восхождение на третий полюс мира — всегда большая победа. Но что больше принесла она этим ребятам из Македонии: радости или горя? А буквально через несколько дней случилась еще одна трагедия. Лавина погребла на западном ребре Эвереста, разделяющем непальскую и китайскую территории, четырех польских восходителей. В живых остался один, но подход к нему со стороны базового лагеря экспедиции был отрезан непрекращающимися снежными обвалами. Выход оставался один — вести спасательные работы со стороны Китая.

Участия наших ребят, тут же предложивших свою помощь, не понадобилось. Поляка выручили его товарищи по команде, двое новозеландцев и шерп. Просто они оказались в это время рядом.

Тогда я впервые и увидел Месснера. Он обсуждал с мисс Хоулей в ее бюро варианты спасения пострадавшего поляка и явно был не в духе — его сборной Европы не далась Южная стена Лхоцзеа. Но, несмотря на это, он поздравил нашу команду с победой и произнес что-то вроде: «Опять эти русские! Всего второй раз в Гималаях, а такого натворили...»

А вот как реагировали на траверс Канченджанги дома.
— Неужели ты не понимаешь,— заявил мне в Москве один опытный спортивный журналист,— почему о вас так мало говорили? Не было в экспедиции надрыва: никто не поломался; ничего не обморозил, никого не пришлось спасать ценой собственной жизни.

Мой коллега был разочарован. Я же этому рад до сих пор. Как участник экспедиции, как товарищ мужественных и смелых людей, покоривших все четыре вершины Канченджанги.

Василий Сенаторов / Фото автора
Гималаи, Непал