Бразильская пампа
Через реку Уругвай перекинут мост: мы переезжаем на другой берег и оказываемся в Бразилии, в городе скотоводов Уругваяна.
На площади стоит собор короля Педро Второго, отделанный блестящим белым мрамором. Улицы тоже вымощены черным и белым мрамором, который образует мозаичный цветочный узор.
До нас доносится португальская речь, ласковая, чуть невнятная; даже громкоговорители, укрепленные на деревьях, звучат с гортанной мягкостью.
Город лежит посреди бескрайной пампы, которая тянется от Аргентины и Уругвая, переваливает через реку и захватывает часть Бразилии. Но здесь она уже не ровная и плоская, как тарелка, а волнистая; однообразие ландшафта нарушает то невысокий холм, то гранитная скала, то сырая низина.
Это Риу-Гранди-ду-Сул, самый южный штат Бразилии. Он знаменит своими ковбоями и жаркими пограничными стычками. Но в то же время это один из наиболее развитых штатов; он дает много мяса и пшеницы, насчитывает более пяти миллионов жителей и занимает главенствующее положение в Южной Бразилии.
Расстояние от аргентинской границы до Порту-Алегри через Риу-Гранди-ду-Сул поезд покрывает за двадцать часов.
Серый осенний день, над пампой воет ветер. Рядом с пасущимися овцами и коровами бродят страусы. Когда они переходят с места на место и что-то клюют, делая резкие движения шеей, кажется, будто это не страусы, а самые обычные овцы, но только на ходулях.
Вокруг станции разбросаны маленькие деревянные домики; окна, лишенные стекол, закрыты ставнями. В дверях сидят обитатели этих домиков; мрачные и замерзшие, они уныло выглядывают из темной пустоты комнат. Печурки, сложенные перед домом прямо на земле, похожи на сморщенных черепах.
Возле Санта-Мария пампа кончается, начинаются высокие холмы и горные хребты, покрытые зеленой травой и деревьями. Неподалеку виднеется эвкалиптовая рощица, стволы деревьев такие красные, словно их кто-то раскрасил кистью.
...В Порту-Алегри мы прибываем в полночь. Поезд медленно едет по улицам города, мимо спящих домов, мимо портовых кварталов с ночными кабачками.
Этот город с полумиллионным населением кажется недостроенным и хаотичным; здесь даже нет центра. Там и сям разбросаны какие-то удивительные здания. Страшно высокие и страшно узкие. Порту-Алегри, как, впрочем, и вся Бразилия, охвачен страстью к небоскребам и изо всех сил старается создать что-нибудь оригинальное. Вряд ли только ценами на строительные участки была продиктована необходимость возводить эти двадцатипятиэтажные коробки шириной всего в несколько метров, напоминающие колоссальные книжные стеллажи; окна только в одной стене, другая стена слепая. Вы ошеломленно взираете на эти странные сооружения, которые при толщине стены в один кирпич уходят своими двадцатью пятью этажами в самое небо.
Озеро лилий
В четыре часа утра, на пасху, мы садимся в автобус, на котором красуется обнадеживающее название фирмы «Экспресс святого ангела-хранителя». Он повезет нас из Порту-Алегри во Флорианополис (штат Санта-Катарина). Спрашиваем владельца автобуса, какая дорога, тот отвечает, недовольно пожимая плечами: «Обычная».
И вот начинается поездка по удивительному автобусному маршруту: миля за милей мы едем вдоль берега, сплошь засыпанного песком, открытого со всех сторон. Нередко автобус спускается к самой воде, где с монотонной регулярностью разбиваются волны прибоя. Море сверкает ослепительным блеском, брызги заливают стекла. Вокруг колес шипят и пенятся грязновато-серые буруны. В море впадает множество ручьев и речушек, похожих на тоненькие перья веера. Иногда автобусу приходится огибать русло какой-нибудь речки, подъезжая при этом довольно близко к морю, где прибой превратил песок в гладкую и ровную поверхность. Маневр этот нужно производить очень быстро, в то самое мгновение, когда море отпрянуло назад; иначе вода может залить мотор и он заглохнет.
Берег пустынен, виднеются лишь отдельные хижины из камыша да серые деревянные домишки. Несколько черных свиней роются в песке. Люди, одиноко стоящие на берегу, одеты в жалкие бесцветные лохмотья. Другие ловят рыбу гарпуном или сетью; они стоят в воде голые или в насквозь промокшей одежде. Дети постарше ловят рыбу вместе со взрослыми, малыши просто лежат или ползают по песку. Но две семьи никогда не приближаются друг к другу, их разделяет расстояние по крайней мере в километр.
Наконец автобус сворачивает на жалкую проселочную дорогу. Мы в штате Санта-Катарина.
Сразу же за холмами начинаются топи, густо заросшие лилиями. Дорога идет прямо через топи, и это уже не дорога в обычном смысле этого слова. Она сильно размыта: с обеих сторон кипит и пенится светло-зеленая вода, могучим потоком захлестывая дорогу. Автобус осторожно спускается передними колесами в воду, словно собирается перебираться вброд; он подвигается вперед легкими толчками, дюйм за дюймом. И, как ни странно, этот маневр удается.
Какие-то предприимчивые люди построили посреди этих топей хижину, укрепив ее на деревянном помосте, и повесили объявление: «Обеспечиваем переправу за умеренную плату!»
Топь кажется прекрасной и грозной в одно и то же время — она зачаровывает плавно покачивающимся зеленым покровом, затонувшими стволами деревьев, опутанными растительностью, то черными, то зелеными полосами воды, окаймленной синими гиацинтами. Тут же растут лилии; они либо разбросаны отдельными белыми пятнами, либо сплошным ковром покрывают топь. Белые лилии, холодные, чистые, невозмутимые. Мы все время ощущаем их аромат, такой удивительно приятный и обольстительный...
Наконец мы выезжаем на зеленый мыс и ждем, когда паром перевезет нас через узкий морской заливчик. Ветер срывает с волн белую пену и швыряет ее в траву.
Из машинного отделения катера, который буксирует наш паром, высовывает голову негр-машинист; он прижимает к губам медную с зеленоватыми разводами трубу и исполняет на ней соло, немного запинаясь, но все-таки очень мелодично; его игра скрашивает наш скучный переезд на другой берег.
Около полуночи мы переезжаем через висячий мост (самый длинный в Бразилии) и попадаем во Флорианополис, который лежит на скалистом островке, густо заросшем лесом. Город празднует пасху, в церквах полным ходом идет служба, на площадях и улицах теснятся толпы народа, а где-то бьют барабаны.
Самый крупный город Бразилии
Бразилия (Соединенные штаты Бразилии) является федерацией, которая объединяет двадцать штатов, пять территорий и федеральный округ. Она занимает приблизительно половину всего южноамериканского континента и насчитывает свыше шестидесяти миллионов жителей. Бразилия очень велика, и входящие в ее состав области и районы сильно отличаются друг от друга. Связующим звеном между всеми этими разрозненными областями служит прежде всего португальский язык, а также общая история.
Бразилия — страна городов, и это становится с каждым годом все заметнее. Кроме таких больших городов, как Сан-Паулу, Рио, Белу-Оризонти, Порту-Алег-ри, Ресифе, Салвадор (Бахия), в стране насчитывается тридцать городов с населением свыше ста тысяч жителей. Тяга населения к большим городам стала всеобщей тенденцией; все, у кого только есть возможность, бегут из жалких деревень, из пустошей, похожих на какой-то страшный кошмар.
Для Бразилии очень характерны сменяющиеся «лихорадки», внезапные экономические бумы внутри определенных районов страны. Сначала в течение нескольких столетий весь северо-восток страны жил только сахаром. Из Африки вывозились десятки тысяч негров-рабов, расчищались джунгли, чтобы освободить место для сахарного тростника, по всему побережью росли тысячи сахарных плантаций и еще больше церквей, так сказать, во славу и во искупление нажитого на сахаре богатства.
Потом все набросились на золото и алмазы, найденные в Минасе. С 1850 года главным источником национального дохода стал кофе, основа быстрого развития Сан-Паулу, который вырос в крупный промышленный центр.
Как только в бассейне Амазонки были найдены каучуконосы, туда сплошным потоком потекли люди и капиталы; здесь словно по мановению волшебного жезла возник город Манаус.
Но в 1912 году каучуковая лихорадка кончилась, и все пошло прахом, знаменитый оперный театр Манауса был отдан в вечное владение лианам и попугаям. Причиной менее сильных «лихорадок» были апельсины, хлопок, какао. А вот теперь такой причиной стала индустриализация!
Есть ли у Бразилии экономические предпосылки к тому, чтобы стать ведущей индустриальной державой? Не лучше ли ей освоить огромные пространства целинных земель, которые будут приносить богатые урожаи? Кое-кто в Бразилии с явным беспокойством задает себе эти вопросы. Многие считают, что необходимо свернуть некоторые отрасли промышленности и установить более твердое равновесие между промышленностью и сельским хозяйством, между городом и деревней.
...В течение нескольких десятилетий Рио и Сан-Паулу соперничали между собой за право называться крупнейшим городом страны. Теперь этот вопрос решен. Сан-Паулу обогнал Рио по количеству жителей, достигнув цифры в три миллиона. Однако скоро он превысит и эту цифру: население города непрерывно растет, минимум на сто пятьдесят тысяч человек в год.
Сан-Паулу — столица крупнейшего и могущественнейшего штата Бразилии. В штате Сан-Паулу насчитывается свыше десяти миллионов жителей; он выпускает почти столько же продукции, сколько все остальные штаты, вместе взятые (в том числе две трети производимого в стране кофе), на его долю приходится половина промышленного потенциала страны, здесь сконцентрировано свыше пятидесяти тысяч фабрик и заводов, на которых занято около миллиона рабочих. Сан-Паулу дает почти половину бразильского экспорта и поглощает значительную часть импорта.
Город Сан-Паулу раскинулся не только вширь, но и величественно поднялся над окружающей равниной. Это крупнейший промышленный центр на всем южноамериканском континенте. Замечательное разнообразие сырьевых богатств и энергетических ресурсов, здоровый климат способствуют развитию города.
Сан-Паулу распланирован таким образом, что кажется, будто это причудливая импровизация разыгравшихся великанов. В этом городе вы чаще смотрите вверх, чем вперед. Улицы идут в несколько ярусов, верхние улицы виадуками пересекают нижние, и у вас возникает такое ощущение, будто Сан-Паулу состоит из многих слоев. Город преображается у вас на глазах — он как бы сбрасывает с себя старую оболочку, растет все выше и выше и своими огромными каменными ногами втаптывает в землю свое прошлое, обращая его в щебень. Небоскребы вздымаются над городом неровными группами. Больше всего небоскребов, и при этом самых высоких, в банковском квартале, они стоят словно колонны, поддерживающие накопленный капитал, словно громадные трансформаторы высокого напряжения.
Однако Сан-Паулу состоит не из одних лишь небоскребов. Остатки старого города до сих пор лежат у ног железобетонных мастодонтов.
Желтые деревянные домики, все еще затененные старыми изломанными деревьями. Потемневшие от времени здания с гипсовыми орлами на крыше, довольно неуклюжими на вид, словно это не орлы, а деревенские гуси; скульптор, очевидно, руководствовался смутными воспоминаниями о тех орлах, которых видели его предки еще в Европе.
Черный карнавал
Musica é alegria! Музыка — радость! Это одна из популярнейших поговорок в Бразилии. Здесь все что-нибудь напевают или наигрывают — неумело, любительски, примитивно, зачастую на самодельных музыкальных инструментах. Пусть эта музыка звенит, трещит, грохочет, стучит или ревет — больше и не нужно, она дает ритм, зовет к танцу, это радость.
На северо-востоке Бразилии негры составляют значительную часть, а кое-где и большинство населения. До 1850 года сюда было перевезено из Африки пять миллионов черных рабов, главным образом для изнурительного труда на плантациях сахарного тростника. Одно время в Бразилии было вдвое больше негров, чем белых. Лишь впоследствии, когда началась массовая иммиграция из Европы, состав населения Бразилии стал характеризоваться следующими цифрами (официальные данные): 61 процент белых, 20 процентов лиц смешанной крови, 15 процентов негров, остальные — индейцы.
В то время как на северо-востоке бок о бок росли плантации сахарного тростника и церкви, а сахарные короли безраздельно Сан-Паулу. Небоскребы вздымаются над городом неровными группами.
правили своими огромными владениями, негры-рабы гнули спину на полях, становились писцами и учителями, ремесленниками и художниками (белые хозяева часто были неграмотны, и основным их времяпрепровождением было безделье). Не кто иной, как негры объединили все африканские, европейские и бразильские мотивы в собрание волшебных сказок и легенд, народные предания и жития святых постепенно перерабатывались, и дети (даже белые дети) всасывали их еще в колыбели с молоком матери или кормилицы.
Карнавал, особенно в Бахии, является большим народным праздником. И прежде всего это негритянский праздник. Сотни тысяч людей с черной и шоколадной кожей сплошным потоком устремляются сюда со всех сторон, целые толпы заполняют улицы, танцуют, кричат, бьют в барабаны.
Когда я просыпаюсь утром в воскресенье, идет чудесный дождь: крупные прозрачные капли падают на горячую мостовую и тут же, шипя, испаряются. А когда дождь проходит, карнавальное веселье вспыхивает с новой силой, словно вышедшая из берегов река, — все гремит, грохочет, шумит, и так продолжается без перерыва трое суток.
Улицы, еще сверкающие дождем, тотчас заполняются шумной, буйно веселящейся толпой, которая движется в двух противоположных направлениях: два человеческих потока стремительно текут под ритмический грохот самых невообразимых барабанов и прочих ударных инструментов: это жестянки, глиняные горшки с отверстием, затянутым кожей, железные круги от конфорок, велосипедные звонки, бубенчики для скота, деревянные бруски, которыми ударяют друг о друга, словно цимбалами. В этом общем круговороте толпы людей разбиваются на отдельные группы и, спаянные карнавальным экстазом, заводят хороводы, подпевая сами себе хриплыми натруженными голосами.
И без того темные лица мажут дегтем или сажей, совершенно черные лица белят известью, а глаза обводят кроваво-красной краской. Всюду мелькают маски с длинными носами, похожими на птичий клюв, или красными хоботами.
Медленно едут грузовики, празднично украшенные листвой и разноцветной бумагой; одни грузовики везут пестрые букеты женщин, другие устланы зеленью, словно птичьи гнезда, и в них сидят молодые девушки, напоминая пищащих птенцов.
Тысячами, десятками и сотнями тысяч идут люди из переулков и пригородов, негры, мулаты, метисы; они неутомимо движутся через весь город, словно победоносные войска, — единая бесконечная лента людей, протянувшаяся из улицы в улицу.
Все те же люди проходят мимо вас день за днем, ночь за ночью, без перерыва, без отдыха, без пищи и сна. Они лишь становятся все более шумными и веселыми, но в их движениях уже чувствуется усталость. Танцор делает лишь несколько па, и ноги у него подкашиваются, он шатается из стороны в сторону и снова идет дальше. На лицах появляется какое-то окаменевшее, отсутствующее выражение самозабвенного восторга, глаза стекленеют. Голоса охрипли, одежда разорвана, краска на лицах стерлась. Они выкладывают последние силы, словно желая успеть пережить и перечувствовать все до конца, ничего не упустив.
Глядя на карнавал, вы остро ощущаете огромную силу, таящуюся в народе, ощущаете ее могучее кипение, могучий напор на сдерживающие ее плотины. Но эта сила подавлена, скована и направлена по другому руслу, которое называется карнавальным шествием.
Край засухи
Весь северо-восточный район страны, южная граница которого проходит по реке Сан-Франсиску, а западная — по реке Парнаиба, является краем засухи. Дожди идут лишь на побережье в узкой полосе шириной в несколько миль, а дальше начинается каатинга, сухой лес, где нередко за несколько лет не выпадает ни одной капли дождя.
В этом краю текут «реки, что выпивают сами себя», реки без устья и определенного направления — просто лужи мертвой воды, которая медленно течет неизвестно куда, застаивается и, наконец, испаряется под палящими лучами солнца.
Мертвые деревья стоят завернутые в сплошной зеленый покров из растений-паразитов, словно гигантские мумии, а их стволы так и кишат насекомыми, гудя как телеграфные столбы. Патетически изогнутые ветви увиты мхом, словно траурным крепом, а иногда они блестят своей наготой, будто полированная слоновая кость.
Долгие месяцы и даже годы стоит засуха, и лес постепенно превращается в засыпанное пылью и прахом кладбище скелетов. Пыль, сухая и легкая, как мука, покрывает все. Вспорхнет птица с дерева, оно тотчас же начинает дымиться. Проползет змея, от земли поднимается полоска пыли.
Здесь проходит граница между диким о sertão (порт. — пустошь, неосвоенные земли) и возделываемыми землями. На равнине пасется скот, там и сям разбросаны лоскутки полей, засеянных кукурузой, маниоком, хлопком. Здесь живут скотоводы: они всегда верхом, эти рыцари печального образа, и одеты в старые пропыленные насквозь куртки из кожи, похожие на латы.
Житель этой пустоши мало думает о своей внешности и гордой осанке; скорее наоборот, он предпочитает иметь самый неприглядный и несчастный вид. Однако он отнюдь не отличается покорным и смиренным нравом; это суровый и сухой человек, необычайно выносливый, жесткий, как жила, а иногда еще и фанатик, горящий скрытым внутренним огнем. Сгорбившись и сжавшись, сидит он на своей лошади, все мышцы расслаблены, словно он экономит силы, лицо под шляпой со свисающими вниз полями кажется помятым, а в глазах, где-то глубоко-глубоко, то и дело вспыхивает пламя.
Случается, что в короткие периоды дождей, в эти дни мимолетного зеленого счастья, он поет возле своего стада, но это не ликующая песнь радости, а грустный заунывный стон о том, что было вчера и что будет завтра.
Некоторые деревья, не желая погибать, стелются по земле, врастают в почву и становятся подземными, чтобы вновь воскреснуть и одеться зеленью, когда опять пойдет дождь. К домам, где еще живут люди, со всех сторон сползаются гремучие змеи, более опасные и более нахальные, чем когда бы то ни было.
По ночам сюда слетаются стаи летучих мышей; они влетают в окна, набрасываются на спящих, нередко загрызают насмерть маленьких детей.
И вот тогда житель пустоши уходит из этого ада; вместе со всей семьей, верхом или пешком, он пускается в путь. По дороге он встречает своих товарищей по несчастью, таких же беженцев, как он. Их становится все больше и больше, и скоро уже целые толпы людей, гонимых голодом, жаждой и лишениями, двигаются все дальше и дальше к морю или берегам больших рек.
Они скопляются сотнями и тысячами на железнодорожных станциях и речных пристанях, чтобы переселиться туда, где они смогут работать, есть и пить.
Одни оседают в городах или на плантациях и остаются здесь навсегда. Другие, более беспокойные, все бродят и бродят по дорогам, перебиваются случайной работой, страшно тоскуют по родному краю, пусть суровому и пустынному, и рано или поздно возвращаются туда, как только до них доходят слухи о дожде.
Этот дикий край — удивительная фантастическая страна; она то задыхается от засухи, то бурно расцветает, захваченная бешеным ритмом нечеловеческих страстей. Это страна фанатиков и мечтателей, где воздушные замки выступают в редком сочетании с самой грубой и жестокой действительностью. Уже несколько столетий сюда уходят жители перенаселенного побережья — эти вечные бродяги и искатели приключений.
Эти фанатики невольно оказались пионерами освоения дикого пустынного края. Проложенные ими тропки стали дорогами, а временные лагеря — городами и селениями. Здесь есть районы, где они вырубали лестницы в горах, на обрывах строили города, а горные вершины увенчивали часовнями и храмами, белеющими на фоне облаков.
Рисунки Г. Филипповского
