Рассказывает Виктор Богатов
Где-то довелось читать, что БАМ пролегает по местам, трудность и сложность которых можно сравнить только с одним местом на земле — дебрями реки Амазонки. Сравнение казалось натянутым, в него не верилось. Но сейчас все, что складывалось об Амазонке в мыслях, предстало перед глазами с 500-метровой высоты. Внизу — джунгли лиственницы и сплошные непроходимые топи, где нет даже намека на присутствие человека. А если прибавить к этому вечную мерзлоту и сейсмичность, которые с вертолета не увидишь, то, возможно, знаменитым дебрям Амазонки свою сложность и суровость придется уступить этим землям.
Нас в вертолете шестеро. В группу гидробиологического отряда Тихоокеанского института географии входят научный руководитель отряда Юрий Михайлович Лебедев, начальник отряда Александр Гревцев и я, Виктор Богатов, стажер-исследователь лаборатории гидробиологии. Второй отряд состоит из геоморфологов. Юрий Иванович Ершов — его начальник и научный руководитель. С ним летит Сережа Буланов, старший лаборант Хабаровского комплексного научно-исследовательского института, и Мэри, студентка из Ленинграда. Работаем мы в верховьях реки Зеи. Задача у нас общая — дать долгосрочный прогноз качества воды и биологической продуктивности всех будущих водохранилищ БАМа и в первую очередь уже строящегося Зейского.
Крупные гидроузлы, создаваемые сейчас на основных притоках Амура, строятся не только ради получения электроэнергии, но и для того, чтобы обуздать сокрушительную силу летних паводков.
Дело в том, что основная часть атмосферных осадков на Дальнем Востоке выпадает в теплое время года. И не просто в теплое время года, а во второй его половине: в июле, августе, начале сентября. Тогда за время одного дождя может выпасть более трети всех летних осадков! Масса воды в реках возрастает в десятки раз. Разлив затапливает поля, населенные пункты. И хотя такие катастрофические паводки на дальневосточных реках бывают далеко не каждый год, ущерб, наносимый ими, исчисляется десятками, а иногда и сотнями миллионов рублей.
Однако будущие водохранилища — регуляторы паводков могут вызвать в экологической системе Амура и нежелательные изменения. Так, основные амурские рыбы приспособились к тому, что летние паводки затопляют пойму. На этих мелководьях нагуливают жир взрослые рыбы, в укромных заводях быстро растет молодь. Да и для самих пойменных лугов такое затопление на пользу — урожайность их повышается. Взвесить все «за» и «против», найти наиболее оптимальный вариант — вот что от нас требуют проектировщики.
Вертолет заходит на посадку. У подножия Станового хребта, на косе реки, высаживаем геоморфологов. Недалеко покинутый сруб. Здесь отряд будет жить месяц, а вместе с ним еще маленькая собачонка Кукла, которую выпросили в поселке Бомнак. Они не впервые забрасываются втроем. Видели многое, бывали в разных переделках. Неделями бедовали, тщательно размеряя по дням остатки продуктов. Что ждет их сейчас, узнаем только через месяц. В полете шутили, что Мэри будет писать о путешествии мемуары под названием: «Трое и Кукла на необитаемом острове».
Возвращаемся на базу, в поселок Бомнак, самый северный населенный пункт Амурской области. На сотни километров к северу и востоку жилья нет. Поселок стоит на протоке реки Зеи. Трасса БАМа пройдет примерно в 20 километрах южнее, где еще стоит нетронутая тайга.
В Бомнаке с нами работают студенты из Хабаровска, Иркутска, Москвы, Минска — всего восемнадцать человек. К нам в экспедицию ребята прилетели на свои деньги. То, что они тут заработают, для москвичей и минчан с трудом хватит на оплату дороги. Но для них главное — увидеть своими глазами экзотику Дальнего Востока, увидеть БАМ. А как они работают! В отдельные дни делают до двух-трех десятков анализов воды. Где же взять время для экзотики?
На каждом шагу здесь, на БАМе, приходится удивляться энтузиазму молодежи. Недавно я был в городе Зее. Вечером с друзьями отправились ужинать в кафе «Березка». За нашим столиком сидела девушка. Недавно приехала из Москвы. Хотела на БАМ, но райком комсомола дал путевку только на Зейскую ГЭС. Все возмущалась: хотела романтики, а тут дали общежитие со всеми удобствами! Впрочем, в романтике ли тут дело?
— Мне, — говорит, — надо хоть раз в жизни испытать себя...
Через несколько дней, первого сентября, Юрий Лебедев и я выехали на перегруженной приборами лодке к озеру Орлиное, что в 120 километрах от Бомнака. Полмесяца нам надо будет работать там.
Удачно проходим все сложные перекаты, ночуем на метеопосту. Там нас встречает Зина, студентка из Владивостока. Она здесь на практике. Но все ее считают хозяйкой тайги. От нее узнаем, кто где сейчас находится. Вообще-то, как мы могли убедиться, тайга населена, хотя и очень негусто, или охотниками, или студентами-практикантами. Причем последних, как кажется, намного больше.
На ужин Зина подает жареные кабачки. Откуда они здесь? Оказывается, в связи со строительством БАМа здесь, в зоне вечной мерзлоты, сделали пробные посадки кабачков, помидоров, сои, огурцов, свеклы, арбузов и картофеля. Уродилось все, кроме сои и арбузов.
В шесть утра нас разбудила Зина. Она сидела за рацией:
— «Волна», «Волна». Я — «Арги». Доброе утро! Примите сводку...
Так для хозяйки тайги начинается каждое утро. Прошло полмесяца работы на Орлином. Каждый день маршруты на лодке и пешком по марям. Тучи мошки. Кочки по пояс. По таким кочкам достаточно пройти пару километров, чтобы в любую погоду с тебя пот полил градом. Наш маршрут прошел удачно. Но, как говорят, если вначале все идет гладко, жди неприятностей в конце. Сворачиваем лагерь на Орлином, двадцать километров идем на хорошей скорости. Но недалеко от Амкана у лодки отказывает мотор...
Его кое-как наладили. Мотор стал работать, но только на больших оборотах. Лишь на вторые сутки к вечеру мы вышли на Зею. До Бомнака уже недалеко. Но судьба посмеялась, бросив на нас ураганный ветер и метровые волны. Только бы сейчас не отказал мотор, только бы не отказал... Не прошли и трехсот метров — забарахлила система бензоподачи. Нашу груженую лодку швыряло, как игрушку. Я сидел на корме, на самом ветру, накрытый двумя телогрейками, и вручную накачивал бензин. Ветер продувал телогрейки насквозь. В свое время мы девять раз проходили «Дарданеллу», но узнать ее пришлось только в десятый...
«Дарданелла» — это всего лишь двухкилометровая протока, но эти опасные, с быстрым течением, многочисленными заломами на узком фарватере и петляющие километры каждый год забирают несколько человеческих жизней. Но единственная возможность попасть в поселок только через «Дарданеллу». Сейчас в ней низкая вода. И что будет, если в низкую воду здесь заглохнет мотор?.. Четыре раза отказывал мотор, и четыре раза нас на невероятной скорости несло под заломы. Это было просто чудо, что я ни разу не промазал шестом, и чудо, что шест не сломался. Хорошо запомнился первый залом. Лебедев закричал:
— Кормой на залом разворачивает!!!
Юрий сидел с веслом на носу лодки, но на таком течении весло почти бесполезно, а шест один. Слышен страшный скрежет, лодка накренилась и уже зачерпывает воду. Ее сотрясают два сильных удара, это топляки. С трудом удерживаюсь на ногах. Залом в нескольких сантиметрах. Шест выгнулся дугой. Если он сломается, мы окажемся под заломом. Шест не сломался...
Погода день ото дня угрожающе портилась, и мы запросили вертолет для вывозки полевого отряда Ершова. Где ребята и что с ними, мы не знали. Знали только, что после окончания работ они должны сидеть на «точке», сидеть и ждать вертолет. Что бы ни случилось — ждать, не имея возможности даже пойти на охоту, если кончатся продукты, запасы которых, по расчетам, должны окончиться дня через два.
А вертолеты были нарасхват. Наконец местные пожарники отдали нам на несколько часов свой, крохотный. Мы решили только забросить продукты, так как все равно на этом «шиле» вывезти все имущество и людей невозможно. С утра дали погоду, и мы с Гревцевым летим на «точку». Пошел мелкий дождь. Пятнадцать минут летаем над каждой излучиной реки. Впереди видим палатки, но не те. Делаем четыре круга. Решили приземлиться, спросить, может быть, кто-нибудь там что и знает. Садимся на марь рядом с палатками. Выходят два бородача. Здесь работает одна из партий ленинградской экспедиции. Наши к ним месяц назад приходили. Видимо, стоят где-то выше. Пока Саша Гревцев вел переговоры, вертолет по брюхо погрузился в болото. Коля, пилот вертолета, решил отлететь в сторону метров на тридцать, там вроде посуше. Только оторвались от земли, как правая дверца вертолета каким-то образом соскочила с петель. Держу ее двумя руками, чтобы совсем не упала. Смотрю вниз, а Саша почему-то испуганно смотрит с земли на нас. Сели. Подбегает к нам — лицо белее бумаги. Оказывается, в брюхе вертолета рваная, с метр, дыра, течет бензин. Пробит основной бензобак. Из-за высокой травы мы не заметили, что при первой посадке оседлали пень. Коля чем-то наскоро пытается заклеить бензобак, затем с помощью Саши и топора ставит дверь на место.
Отлетев километров двадцать, видим наши палатки, людей. Идем на снижение. Неожиданно ударил ливень. Стекла изнутри мгновенно запотели. Капли, разбиваясь о стекло, создали снаружи сплошную белую завесу. Ничего, абсолютно ничего не видно, а ведь мы уже летим между кронами деревьев. Коля нервничает, но машину сажает благополучно. Уф!
Подбегают Ершов, Мэри и Сережа. Отдаем им продукты, объясняем ситуацию.
Через неделю, как только установилась погода, мы отправились на Ан-2 за Становой хребет к озеру Большое Токо. Это уже Якутия. За хребтом новая зоогеографическая зона, поэтому для сравнения интересно провести там некоторые наблюдения.
Еды запасли на неделю. Возможно, придется долго «загорать» — Становой хребет и в ясную погоду пугает. Мы прилетели под вечер, а впереди еще у нас тропа в пятнадцать километров.
На озеро пошли Лебедев, Гревцев и я. У каждого по два рюкзака: один за плечами, другой спереди. Крутой подъем. Ноги уже не идут. Левая рука от лямок совсем онемела. Кажется, никогда не будет конца этому подъему. Как медленно бредешь по уступам! А быстро нельзя: пойдешь быстрее — упадешь. Неужели Юрий и Саша не устали? Хотя бы на минуту скинуть рюкзаки... В другое время эти пятнадцать километров могли бы стать прогулкой... А нам надо спешить. Каждая- минута на вес золота, ведь в темноте с этой едва заметной тропы можно легко сбиться. Мороз уже минус 17 градусов, а пот заливает глаза. Темнеет. Совершенно не хочется есть, а ведь сегодня из-за отлета у всех не было обеда. Пересохли губы.
Новый подъем, новый спуск. Опять по пояс кочка. Под Сашей на мари неожиданно проломился лед, и он наполовину погрузился в трясину. Помогаем ему выбраться. Кедровый стланик. Проклинаем его раскиданные над тропою ветви: все время цепляются за рюкзаки и сбивают с ритма. Первый перекур. Кажется, рухнешь и не встанешь. Нет, шутим, смеемся... Пять минут перекура, и снова тропа. Еще шесть километров.
До конца пути каких-нибудь триста метров, но мы уже не можем идти и валимся на землю...
Наконец зимовье. Здесь есть все: дрова, кастрюли, чайники, почти месячный запас продуктов, спальники. Даже патроны для ружья. На берегу маленькая лодка. Стоило нам дойти до места, сбросить рюкзаки, заварить чай — и как не было тяжелого маршрута, петляющей в горах тропы, есть только высокогорное озеро Большое Токо, необыкновенное по своей красоте.
Ее описать невозможно. Удивительно резкая и частая смена красок. Ничего подобного до этого никто не видел. Через каждые полчаса я снимал одно и то же место озера на цветную пленку. Потом, несколько месяцев спустя, в городе, эта пленка была показана друзьям. Никто из них не поверил, что на всех кадрах отснято одно и то же место! Но самое удивительное было в полдень. Без единого дуновения ветерка наш берег за десять минут окутала черная туча. Чтобы не прекращать работу, пришлось зажечь фонарики. И вдруг как ножом разрезало темноту. На фоне черного неба ярко высветились ослепительные снежники Станового хребта! Все время в голове вертелись строки: «Там чудеса, там леший бродит...»
Последний в этом году лодочный маршрут. И — как нарочно! Сначала в дороге нас застал снег, а затем на самом узком участке реки да еще перед поворотом порвался трос рулевого управления, и нашу лодку перевернуло. Юрий Лебедев сразу сумел по корягам выбраться на берег, а вот мне еще метров двести пришлось бороться с течением. Вода была плюс четыре градуса. Если бы не спасательный жилет... На трое суток пришлось здесь задержаться, пока вылавливали потопленные приборы. Часть оборудования нам спасти так и не удалось.
Но и это был не конец. Свернув лабораторию, отправив все и всех самолетом, мы сами двинулись на лодке к Зейской ГЭС. Что такое в двенадцатиградусный 'мороз ехать двое суток на моторной лодке, наверное, мало кто знает. Ночевали в тайге. Палатку ставили на прогретую костром землю. Спали в пуховых мешках. Утром я не смог поднять голову. Волосы примерзли к земле, и Лебедеву пришлось их обрезать ножом. Когда в восемь вечера пришли на Зейскую ГЭС, минут пятнадцать я не мог набрать номер телефона, чтобы вызвать машину. Пятнадцать минут строители ГЭС отогревали нас у печки. Только тогда мы перестали стучать зубами и смогли спокойно говорить. Через полчаса пришла машина. Этим кончился полевой сезон. Впереди был Ургал, Бурейская ГЭС.
Рассказывает Юрий Лебедев
Три года провели мы в верховьях Зеи. Три года прошло от рождения лаборатории до ее превращения в крепкий, дружный, работоспособный коллектив. Впереди была Бурея. Это время позволило нам разобраться в законах, которым подчиняются местные реки. Зея была для нас опорным пунктом, репером. Поэтому для Буреи отведен всего один год. Посмотрим, чем Бурея отличается от своей старшей сестры, чем похожа.
До этого мы смогли перевести язык Зеи на язык ЭВМ. Неблагодарная это работа... Вроде бы почти арифметика, но такая длинная, что бедный «Минск-22» долго сопротивлялся. Больше месяца просидели мы с Мишей Смотровым, программистом, у пульта ЭВМ и с тоской смотрели, как зажигаются красные табло: «Ошибка в программе», «Команда» (это значит, что машина не знает, что делать дальше), а еще чаще «Сбой МЛ» (сбой магнитной ленты). Это значит, что отказала внешняя память. И действительно, с точки зрения машины, это была нудная и длинная программа. Компьютер путался в ее бесконечных разветвлениях.
Теперь Зея разложена по полочкам готовых решений. Но я не знаю, что легче — ходить в маршруты, отдаваясь на съедение комарам, мокнуть под дождем, замерзать или общаться с ЭВМ. Впрочем, современную науку нельзя представить без соответствующей техники. И то, что в экспедициях еще много «романтики трудностей и приключений», скорее беда. Только в последние годы стала понятна огромная роль экологии для сохранения нашего дома, который географы зовут земным шаром. Отсюда и разрыв в оснащении, когда в период НТР экспедиционные «топор и кувалда» сочетаются с надписью на дверях зала, где стоит умная ЭВМ: «В грязной обуви не входить». Но что делать, всему свое время! Сейчас и для наших работ постепенно создается техника, автоматика. И уже представляется, как все лето сидим мы за своими столами, тянем выстоявшийся в холодильнике нарзан, необходимые нам данные передаются прямо в машину, а телетайп отстукивает готовые решения: «Если снизить уровень будущего водохранилища на 0,5 м, то нужны дополнительные исследования, и группе необходимо срочно вылететь в тайгу. Решайте сами». А дальше подряд четыре нуля, что на машинном языке примерно следующее: «Ничего не делаю. Общаться с вами не хочу».
Но пока оставим эти видения нашим потомкам. А нас ждут Бурея и второе крупное водохранилище на Дальнем Востоке. Водохранилище еще не создано. Наша задача как раз и состояла в том, чтобы рассчитать, каким оно станет: можно ли будет из него брать воду, чтобы поить будущих жителей трассы БАМа, сколько рыбы попадет к этим жителям на стол.
На Бурее мы должны были решать и другой крайне важный вопрос: сколько сточных вод могут принять в себя дальневосточные реки, чтобы оставаться... реками. Вопрос далеко не праздный. Обживаются новые территории, а следовательно, увеличиваются отходы, которые нужно куда-то девать. Обычно все принимает вода. Правда, как правило, после очистки. Но при современной технологии чистить сточные воды можно до определенного предела. Дальше дело становится невыгодным. Американцы, в частности, подсчитали, что очистка сточных вод до уровня, предусмотренного федеральными законами, будет стоить 16,8 миллиарда долларов. А если отступить от этих законов всего на 0,2 процента, то экономия составит более трети необходимой суммы! Мы же должны были по заказу проектных организаций создать методику, позволяющую, опять же с помощью ЭВМ, рассчитать, что делать со сточными водами, чтобы река осталась рекой, чтобы в ней можно было ловить рыбу, а если жажда настала, наклониться, зачерпнуть ладонями воду и напиться.
Долго колдовали над картами, спорили, куда же конкретно ехать, где выбрать место для базовой лаборатории. Ведь это мы просто поплакались в жилетку, когда говорили о «топоре и кувалде». Мы не можем ходить и собирать образцы, чтобы потом отправить их на анализ в город. Мы имеем дело с живыми организмами, хрупкими, как тончайшее стекло. Но эти хрупкие творения за несколько часов могут так изменить состав воды, что разницы между Буреей и Рейном не уловишь. Поэтому у нас и тончайшая электроника, и свой энергетический узел. А кроме того, действительно, топор и кувалда — и не в единственном числе. И вот мы загружаем четырехосный пульман. Здесь не Зея. Места более обжитые. Здесь можно по рельсам доехать почти до места. Пульман изнутри кажется необъятным. Зачем же мы его выпросили у железной дороги? Но загружаемся... и с трудом находим место, чтобы расстелить спальники. Оказывается, обросли за три года...
Утром нас доставили до станции Эльга. С трудом достали грузовик, двинулись дальше, к поселку Чекунда. Дорога шла по пойме реки. Потом немного вверх, срезая склоны сопки. Шофер притормозил и уважительно сказал: «Вот здесь во время паводков вся Чекунда сидит». Мы не обратили на его слова внимания, а зря. Про паводки на дальневосточных реках мы знали. Перевидали их в Бомнаке за три года раз шесть. Вода бурлит, выламывает огромные тополя. Но в Бомнаке мы смотрели на паводки с обрыва. А здесь, добравшись до Чекунды, в ближайшем лесу обнаружили пять смытых домов.
И первое, что увидели в поселке, — предназначенный нам дом, угол которого повис над глубоким, метров в семь, провалом. Ничего себе! В прошлом году вода, прорвавшись с реки, проникла в нижние горизонты почвы, растопила мощную линзу подземного льда. Исчезло пол-огорода, дом провис над ямой, и в ураганные ветры (они в тот год дули два раза) нам казалось, что мы вот-вот окажемся в этом провале вместе с домом.
Чекунда — небольшое селение на низком берегу Бурей, которое постепенно пустеет. Люди перебираются в новый поселок геологов: до железной дороги близко, да и место это расположено на высоком берегу — паводки не достанут. Большинство же старых поселков по верхней и средней Бурее раскидываются по низинам, жмутся к участкам наиболее плодородной земли. Такие поселки доставляют массу хлопот. При первых же угрозах наводнения срочно эвакуируют детей. Когда вода подбирается к крышам, самых упорных жителей, не пожелавших вовремя перебраться на места более высокие, снимают вертолетами. Этими же машинами забрасывают в поселки хлеб, если вода перекрывает, дороги. Бессменно несут вахту гидрологи на водомерных постах. В 1975 году во время одного из самых сильных паводков дежурный наблюдатель передал последнюю телефонограмму, сидя на столе, который уже стала захлестывать вода...
Наш первый паводок на Бурее начался так. Жаркое безоблачное воскресенье. Большинство мужчин из поселка еще с субботы двинулось вниз по реке на рыбалку. Мы копошились с какими-то делами у лаборатории. Издалека увидели чем-то озабоченную председателя сельсовета. Ей только что передали, что в верховьях стала прибывать вода. Ожидается подъем на 10 метров. Ребятишек погрузили в автобусы и отправили на станцию Эльга. А нам как-то не верилось. Всегда паводки по нашему зейскому опыту связывались с нудными многодневными обложными дождями. А здесь солнышко, жара. Но вдруг вода стала прибывать прямо на глазах. Снизу помчались моторные лодки. Это ближайшие рыбаки поспешили домой. Посовещавшись, мы решили отправить женский состав отряда, а с ними в качестве сопровождающих почти всех мужчин на правый высокий берег. Погрузили в лодки людей, палатки, продовольствие, и началась спешная челночная операция между берегами. Оборудование решили пока не трогать. Слишком много сил было затрачено на его установку. От геологов сверху подошла самоходная баржа и стала у поселка, готовая принять население. С уехавшими на правый берег мы, оставшиеся втроем, с уже проверенным в трудных испытаниях предыдущего года студентом Дальневосточного университета Сережей Сиротским и Виктором Богатовым договорились о сигнализации ракетами в случае ЧП.
Каждые два часа бегали на метеостанцию справиться о подъеме уровня, а заодно и слушали, что сообщают верхние гидропосты. С темнотой пошел дождь.
С утра у нас топилась баня. Мы прикинули, что подъем воды замедлился, и спокойно отправились париться; ничего, обошлось. Но поспать эту ночь все-таки не довелось. Вода постояла на одном уровне и снова двинулась вверх. Наш ущерб свелся к размытой печи, которую мы построили на берегу, чтоб гнать на ней дистиллированную воду. Потом во время следующих наводнений мы заметили, что стоит разливу добраться до трубы этой печки, как вода останавливалась. А поскольку печку мы поднимали все выше и выше по склону, то все более высокими становились и паводки... Тогда мы стали строить ее все ниже и ниже. Помогло. Такие вот ЭВМ!
В один из августовских дней мы с Сережей Сиротским поднимались вверх по реке, возвращаясь из очередного маршрута. Прошли один из самых неприятных перекатов — Гоголевский. Следующий серьезный перекат был Ола-Ушмунский, а там уже до Чекунды рукой подать. Между этими перекатами где-то должна стоять палатка начальника отряда Эдуарда Жукова. Мы знали, что накануне вечером он собирался на рыбалку.
В этот раз рыбак был расстроен. Пусто! Кто-то несколько раз хватал приманку, а может быть, она просто цеплялась за камни. Стали помогать сворачивать лагерь. Эдик, старательно скатывая палатку в тугой рулон, невзначай спросил меня: «А кто из животных может светиться в воде?» Я вытаращил глаза. Мне, как и большинству читателей, известно свечение моря, вызываемое низшими организмами. Но о том, чтобы светились животные пресных вод, я не слыхал. Правда, и специалистами в этом вопросе мы не были. Посовещались и пришли к выводу, что Эдику все это померещилось от расстройства после пустых поклевок. С тем и уехали.
Однако на следующий вечер Эдик снова собрался на то же место напротив впадения в Бурею шумной речки Ушмун. Утром он вернулся разочарованный — рыбы опять не было. На вопрос о светящихся животных он ответил, что просто какие-то семена попадают в воду и блестят под луной. На этом вроде бы все успокоились.
И в следующий раз Эдик вернулся без рыбы, но сияющий: «А все-таки они светятся!» Кто светился, он сказать не мог. Жукова вместе с нашим бентосником (специалистом по водным животным, заселяющим дно) Виктором Богатовым отрядили к Ушмуну. Наутро глаза у Виктора, кажется, действительно были квадратными: «Копнешь гальку под водой, и все горит!» В пробирке он привез первую порцию живых светящихся животных. Ими оказались обычные обитатели вод олигохеты — малощетинковые черви. Мы забрались в самую темную палатку, встряхнули пробирку. Действительно, светятся зеленоватым светом...
Вечером сидели в палатке и продолжали переживать находку. Кто-то нечаянно опрокинул свечу, спичек под рукой не оказалось. Виктор встряхнул пробирку с червями, и палатка не то чтобы ярко озарилась, но света было вполне достаточно, чтобы найти спички и упавшую на пол свечу.
Пройти мимо такого явления мы не могли. И хотя в программу работ нашего отряда подобные наблюдения не входили, решили провести маршруты вверх и вниз по реке, чтобы выяснить границы распространения этих олигохет, их численность. Нужно отметить, что Чекунда находится как раз на границе двух физико-географических районов: вверх от нее Бурея ветвится многочисленными протоками по плато (здесь как раз и проходит трасса БАМа), ниже река врезается ущельем в хребет Турана. Поиски светящихся олигохет выше Чекунды оказались безрезультатными. Зато ниже, в пределах хребта Турана, от устья реки Ушмун до скалы Собор, светящиеся черви обнаруживались на всех галечно-гравийных отмелях.
Хорошо мы все-таки знаем природу... Ведь до сих пор свечение у пресноводных олигохет, кажется, не отмечалось еще никем.
Довольно, однако, Экзотики: экспедиционная жизнь состоит из будней.
Например, приспело время заняться подробным изучением морфологии русла Бурей: глубинами, откосами берегов, донными отложениями. Без этого нельзя было просчитать нужную нам модель.
Измерение глубин на поперечных разрезах рек делается так. Лодка становится на якорь. На нее с берега теодолитом берут засечки, а дальше, используя простую тригонометрию, точно определяют место, где стоит лодка. С лодки опускают лот или наметку (шест с делениями) и измеряют глубину. Затем, следуя точно по створу, лодка перемещается на новое место — и снова на якорь.
Участок работы выбрали от моста БАМа до Чекунды. На сорока километрах разбили десять створов и отправились мерить. Наш самодеятельный, скованный из трех ломов якорь весил около 30 килограммов. Но даже на плесах, если можно назвать плесами участки со скоростями течения до 2,5 м/сек, якорь лодку не держал. Так и вернулись ни с чем.
Прикинув, что Эдик в прошлом был штангистом-перворазрядником, хотя и в довольно легком весе, решили добавить к якорю еще груз. Нашли какую-то железяку килограммов на 20—30 и привязали ее к тросу несколько выше якоря. Взяли с собой в качестве грубой рабочей силы Сережу Сиротского и снова двинулись искать гидрологическое счастье.
Теперь якорь держал! Сергей, как бульдозер, прокладывал перпендикулярно реке просеки для нивелировки. Я носился по берегу с теодолитом, делая засечки на лодку. А Эдик, что-то произнося шепотом, чтобы никто не слышал, поднимал и опускал якорь. На каждом створе это приходилось делать шесть-восемь раз. И не просто поднимать и опускать, а делать это, балансируя на носу лодки, и каждый раз старательно, чтобы лодка стала точно по створу. Если же в створ не попадали, то все приходилось начинать снова. Жаль, что Эдуард Павлович Жуков уже оставил помост. Думается, что после такой тренировки он бы существенно улучшил свои результаты.
Отработали за день три створа и, довольные, уже в темноте вернулись в Чекунду.
На следующий день первый же створ попадал как раз на перекат. Эдик, уже освоившись со своей новой профессией, точно по створу ставит лодку на точку. Я наклоняюсь к теодолиту. Смотрю в окуляр, пытаюсь сделать засечку и вижу; лодка все быстрее и быстрее уходит от скрещения нитей вверх по течению, кормой вперед. Но ведь в теодолите все наоборот. Значит, лодку сносит. Даю отмашку Жукову, чтобы он снова поднялся выше створа. А он вытягивает капроновый фал толщиной с указательный палец. Тянет что-то слишком легко... Якорь оборвался! И это якорь, который мы так лелеяли и берегли, что два года вообще не опускали в воду, чтобы он не проржавел, везли его на Ан-2 и по железной дороге.
Пришлось несколько дней лазить по свалкам в поисках подходящего по весу и конфигурации железа, чтобы все-таки как-то закончить эту нудную тяжелую работу.
* * *
У читателей этих заметок может создаться впечатление, что всю работу делали только лица, упоминавшиеся здесь. Нас было намного больше. Но экспедиция — это не только одиссеи на моторных лодках по таежным рекам. Не только упражнения с якорями-тяжеловесами и общение с компьютером в Городе. Это ежедневная и довольно нудная работа в полевой лаборатории. Хотите верьте, хотите нет, только некоторые из нас вообще ни разу не были по-настоящему в тайге, хотя прошагать до нее нужно было всего 200—300 метров. Работа не отпускала! И делать ее, видимо, намного труднее, чем лихими наскоками преодолевать перекаты. Но романтика науки и состоит в ежедневном, ежечасном получении информации для этой самой науки.
Кончали мы работу на Бурее, как обычно, поздней осенью, когда ночью водные термометры показывали около двух градусов, а на воздушных ртуть сбегала на минусовые отметки. Зато мошка не мучила. Пережили несколько наводнений, встречу с медвежатами и медведицей в одном из маршрутов. В этом же маршруте срочно вывозили из безлюдной тайги человека, раненного медведем. Таскали до жилых мест лодки со сломавшимися моторами. И нас тоже таскали. В общем, была обычная экспедиция со своими ежегодными мелкими приключениями.
И будут еще.
