Мы въехали в Мезёкёвешд вечером. Шоссе незаметно стало главной улицей городка, и воздух наполнился запахом белой акации. Этот запах преследовал нас всюду. И в местном этнографическом музее, где выставлены образцы старинных праздничных костюмов, и в кооперативе «Матьохаза», где шьют цветастые блузки, жилеты, фартуки, делают сувенирные куклы. И в саду Иштванне Када, знаменитой местной вышивальщицы.
Белый домик с открытой верандой под ветвистой акацией ничем не отличается от других на этой чисто выметенной улочке. За столом сидит женщина средних лет. Увидев нас, она откладывает кусок черного сукна, наполовину расшитый ярко-красным. Руки у нее крепкие и загорелые. Волосы уложены в аккуратный пучок. На ней синее платье с черным сатиновым фартуком. Фартук этот — шурц, — давняя и очень важная часть одежды здешних крестьян.
Этот край, где равнина переходит в предгорья Матры, долгое время считался в Венгрии глухоманью. Не было здесь хороших дорог, а каменистая земля с восхода до заката держала крестьян в поле. Тут сложились особый быт, особые обычаи и особые — богато расшитые — костюмы. Традиция вышивать праздничную одежду началась, наверное, с того, что не на что было купить нарядное платье или блузку. Вот человек и пытался сделать их своими руками, проявляя при этом отменное терпение и выдумку. Трудности в приобретении выходных брюк и сапог, очевидно, привели здешних мужчин к мысли носить по праздникам нарядно расшитый фартук-шурц, длинный и узкий. Он и заплатки на коленях закроет, и вид праздничный придаст. Еще в Мезёкёвешде парни носили короткие куртки из овчины, расшитые цветами, а под них надевали рубашки из белого полотна с широченными длинными рукавами, изукрашенными по краю красным крестом. Летом овчину заменял черный суконный жилет, тоже ярко расшитый розами и тюльпанами. И шелковые кисти пестрого фартука-шурца закрывали стоптанные сапоги.
Со временем, когда провели железную дорогу и мезёкёвешдские мужчины стали ездить в город на заработки, они стали стесняться этой традиционной и очень важной части своего праздничного костюма. Шурцы обращали на себя слишком пристальное внимание горожан, вызывая у них иронические улыбки. Но дома — по праздникам — фартук, конечно, надевали.
У женщин самой красивой частью одежды тоже был фартук — из черного бархата, шелка, сукна или — подешевле — сатина. Каждая девушка до замужества должна была сделать семь таких фартуков. Семь фартуков надлежало иметь и парню, и лишь самому последнему бедняку позволялось ограничиться двумя шурцами.
Даже обручались здесь не кольцами, а шурцами. Девушка дарила фартук жениху на празднике, а жених ей бросал через окно ночью. Обручальные шурцы имели, говорят, чудодейственную силу. Если ребенок капризничал и долго не засыпал, его покрывали этим фартуком, и он успокаивался.
— Мне было года три, когда мама впервые привела меня на праздник, — рассказывает Иштванне Када. — Я глаз не могла оторвать от вышивки на праздничной одежде людей. Длинные рукава мужских рубах и шурцы переливались разными цветами перед глазами. С той-то поры, наверное, я заболела вышивкой.
Муж мастерицы — полноватый шустрый мужчина в белоснежной рубашке, застегнутом на все пуговицы черном суконном жилете — принес кувшин домашнего вина, расставил стаканы.
— Сколько помню, наши вышивки всегда назывались «матьо». Наверное, потому, что у нас каждый третий мужчина Матиаш, — смеется Иштванне Када. — Матьо — уменьшительное от Матиаша. Имя это считалось подходящим для деревенщины. И когда господа говорили: «Ну, это матьо» — это означало неотесанного мужика.
Еще до встречи с мастерицей, в местном этнографическом музее я узнала, что у матьо три основных вида вышивки.
«Лапош» — цветная гладь по черному фону, как правило, по сукну. Каждый лепесток нарисованной на ткани розы мастерица плотно и точно, с большой аккуратностью заполняет поперечными стежками красных, бордовых или темно-розовых ниток. Светлые и темные тона расположены таким образом, что вышитая роза производит впечатление выпуклой. Так же вышивают георгины, тюльпаны, мелкие цветы и листья.
«Шубрика» — мережка по белому полотну в сочетании с разноцветной гладью. Мастерица убирает поперечные нити из куска полотна, затем сшивает продольные нити ткани в строго определенном порядке, так, чтобы получилась мережка — кружево в полотне.
«Торда» — цепочная вышивка красными или темно-розовыми нитками крестом в комбинации с мелкой гладью. Такую вышивку местные крестьянки клали по краю простынь, наволочек, покрывал, рукавов мужских сорочек и женских блузок.
Основные детали матьо легко узнать в любом орнаменте, какими бы нитками и на каком бы материале они ни были вышиты. Детали отработаны до миллиметра вышивальщицами многих поколений Мезёкёвешда.
— Больше всего я люблю лапош, — рассказывает Иштванне Када, — но знаю, конечно, и торду и шубрику. Три девушки учатся у меня шубрике. Теперь мало кто хорошо умеет это делать. Работа трудоемкая, нужен расчет и аккуратность большая.
Мастерица вынимает из ящика стола несколько желтых блестящих палочек.
— Вот этими карандашами я рисую узоры на ткани. Делаю их сама из стеарина.
Мастерица расстилает на столе кусок черного сукна, берет палочку, и я вижу, как желтые закругленные линии образуют лепесток, другой, третий; и вот уже на гладкой черной поверхности ткани появился матьо-георгин, второй, сбоку прибавились желтые бутоны, листья, венчает букет знакомая уже мне матьо-роза. Все это сплетается под рукой художницы в симметричный букет. Закончив рисовать, мастерица поворачивается к деревянной подставке для ниток и выбирает ярко-красный моток блестящих хлопчатобумажных ниток. Они называются здесь жемчужными. Вдев в иглу нитку, приступает к вышивке.
— Начинаю всегда с центра. Главный цвет красный, поэтому в первую очередь шью розы, георгины, тюльпаны, потом бутоны и в самом конце беру зеленую, желтую и голубую нитки для листьев и мелких цветов. Чаще всего работаю жемчужными нитками и шерстью. Шерстяные нитки лучше всего идут по сукну, они хорошо вливаются в ткань, и изделие получается мягким. А шелком работать не люблю — быстро теряет цвет и изнашивается.
Мастерица проворно и точно втыкает иголку в ткань, ее работа ритмична и безупречна: и с верхней и с нижней стороны — ни одного узелка.
— Главное в нашем деле, — продолжает мастерица, — не в том, чтобы аккуратно, без узелков, вышить узоры. Это все женщины у нас умеют. А вот нарисовать, сочинить узор только для этой блузки, только для этого жилета или шурца, подобрать нитки может не каждая вышивальщица. Самой замечательной художницей у нас была Киш-Янко Бори. Она создала множество матьо-рисунков. Ни одна ее вышивка не повторяла другую.
В кооперативе «Матьохаза» в комнате художников я видела вышитое панно «Сто роз» художницы Киш-Янко Бори.
— Семья Боришки была бедной, — говорит Иштванне Када. — У них не было своей земли, и кормились они поденной работой и рукоделием. Боришка с малолетства помогала матери выполнять заказы. Еще детскую ее работу нельзя было отличить от работы матери. Потом, когда ее мать умерла, а Боришка была уже замужем, все заказчики матери перешли к ней. И хотя у Боришки после замужества была уже другая фамилия, она взяла имя матери и стала подписываться как мать — Киш-Янко Бори.
Когда создали у нас художественный кооператив, Боришка вступила туда одной из первых. Она нарисовала целый альбом деталей цветочных орнаментов. Листы этого альбома размножены и есть теперь у каждой вышивальщицы.
У Боришки было четыре сына и ни одной дочери, которой она могла бы передать искусство вышивки. Дом свой она подарила городу, и благодарный Мезёкёвешд открыл здесь народный музей.
Рассказывая, Иштванне Када вышивает, меняя одну нитку за другой. Цветная гладь медленно заливает кусок сукна.
— Сколько же дней нужно, чтобы закончить эту дорожку?
Мастерица показывает кусок вышивки шириной в три пальца и говорит:
— Вот столько можно сделать за день. Правда, у деревенской женщины день начинается с четырех утра...
Е. Фролова, наш спец. корр.
Мезёкёвешд — Будапешт — Москва
