Рассказ написан на основе документальных событий.
Случилось это в первые месяцы после войны.
Наш пароход шел через Атлантику. Казалось, и небо и океан оставались такими же, как и несколько месяцев назад. И все-таки они изменились: теперь не вываливались из облаков стаи самолетов с черными крестами и торпеды Не вычерчивали пенных следов на водной глади... Однако в эти долгожданные мирные дни море все еще таило в себе опасность.
В те послевоенные рейсы хоть и голубело над нашими головами доброе небо, но блуждающие мины, которых там много было разбросано в море, держали нас, моряков, в постоянном напряжении; впередсмотрящие до слез в глазах вглядывались в морское пространство, чтобы вовремя заметить дрейфующую смерть,
...До американских берегов оставалось теперь немного. Кончались изнурительные подвахты, на которые приходилось выходить после рабочего дня, чтобы вести наблюдение. И вот однажды перед заходом солнца наблюдатели увидели в стороне от нашего курса одинокое судно — двухмачтовую шхуну. Мы знали, что такие суда бывают у рыбаков: они далеко в океан не уходят, ловят рыбу на прибрежных отмелях. Потому-то было удивительно видеть небольшое суденышко в сотнях миль от берега, где глубина не позволяла заниматься промыслом.
Пока мы рассуждали об этом меж собой, капитан решил подойти поближе к судну.
Шхуна лежала в дрейфе. Это было видно по тому, как поставлены на ней паруса: она то приводилась носом к ветру, то уваливалась, а то вновь выходила на ветер. Ее раскачивало на волне. Мы уже слышали, как хлопали поношенные паруса, что-то гремело на палубе. А людей ~ ни души.
Мы пытались прочесть название, но не помогали ни зоркие глаза впередсмотрящих, ни сильный бинокль капитана. Расстояние между нами сокращалось, но на палубе шхуны по-прежнему никто не появлялся.
Матросы, кочегары, механики толпились у носового трюма, строили догадки, думали: «Брошенное судно».
Подошел старпом Иван Антонович, человек нервный, говорили — от контузии на войне. У него левое веко постоянно дергалось. Подошел и тронул меня за плечо.
— Потапыч, быстро к капитану. И ты, Веселков, тоже.
Матрос Федор Веселков, парень саженного роста, прослуживший войну в морской пехоте на Севере, был дерзок, смел до безрассудства. Глянул он на старпома сверху вниз и пробасил:
— А что надо?
— Капитан по пустякам звать не станет...
Такой ответ Веселкову был больше по душеКогда мы поднялись на мостик, капитан рассматривал шхуну в бинокль Увидев нас, начал без обиняков:
— По закону морского товарищества мы должны оказать помощь людям, если таковые окажутся на паруснике. Иван Антоныч, спустите спасательную шлюпку, возьмите пресную воду, аптечку. С вами пойдут боцман и матрос Веселков — они люди бывалые. На весла посадите моряков покрепче. Связь держать по световой сигнализации.
Веселков оживился и сразу побежал к шлюпке. Старпом же заметно помрачнел: он терпеть не мог писанины, а тут предстояло составить подробный отчет после осмотра шхуны. Откровенно говоря, и у меня особого желания идти на чужое судно не было. Вдруг, думалось, оно заминировано? Случалось в войну подобное.
Шлюпку спустили быстро. Ребята налегли на весла, и шлюпка полетела к паруснику, — старпом на руле сидит, мы с Федей примеряемся, как удобнее шлюпочный фалинь, толстый конец, на борт шхуны забросить и там его потом закрепить.
Подошли к борту. Вся она, шхуна эта, в грязно-белых разводах и ржавых подтеках. Старпом перевел название: «Призрак». Но нам показалось, что буквы написаны недавно и что сквозь слой краски проступает другое название.
Маленькие якоря торчали в клюзах, на месте оказалась и небольшая шлюпка, висевшая на кормовых талях. Это нас озадачило: коли шлюпка находится там, где ей положено быть, значит, никто не покидал шхуны,..
Федя выпрямился во весь свой могучий рост, уцепился за кормовые релинги, и я махнул с фалинем на палубу шхуны. Быстро закрепил конец за кнехты, огляделся.
На палубе никого. Валялись обрывки тросов, разбитые в щепу ящики, дырявые бочки, тряпье какое-то, груды сетей... От борта до борта раскатывали с грохотом пустые бочки. Я их поймал, поставил на попа, задвинул в закуток и снова огляделся. Никто на палубе не показался.
В шлюпке шел возбужденный разговор: Веселков, похоже, требовал, чтобы его тоже пустили на шхуну.
Проваливалось в океан солнце, запад полыхал огненным закатом, хлопали паруса, уныло скрипели блоки, и стало мне не по себе. Чудились тихие шаги и неясное бормотанье.
Вдруг на корме что-то загремело, я весь напрягся. Оказалось, старпом тоже влез на шхуну и ищет меня.
— Потапыч, ты где? — кричал он.
Я отозвался.
— Нашел кого?
Я только руками развел. Иван Антоныч плюнул за борт. Вижу, нервничает.
— Время теряем, — сказал он.— Нас в порту ждут, а мы прохлаждаемся на ночь глядючи. — Помолчав, добавил: — Очень мне не нравится эта затея.
— Кажись, живым духом здесь не пахнет, — говорю.
Он на меня глянул да вдруг как заорет:
— Эй, кто живой есть, выходи! — А потом то же самое по-английски.
Тишина. Лишь волна плещет и блоки постанывают.
Старпом вытащил из кармана бутылку, откупорил. Запахло бензином.
— Может, зараза какая-нибудь тут гнездо свила. Давай-ка примем меры.
Пропитал он бензином наши носовые платки, перчатки. Мы платками повязали нижнюю часть лица, сразу дышать стало противно, но Иван Антонович успокоил:
— Первейшее средство против заразы, когда под рукой настоящей дезинфекции нет. Черт знает, какая пакость объявится — чума ли, желтая лихорадка.
Затем он помигал фонариком в сторону наших: добрались, мол, благополучно, никого пока не видели, что дальше делать? Ему отвечают: обследовать судно.
— Попробуй-ка обследуй впотьмах, — проворчал старпом.
Темнело быстро.
Иван Антоныч вздохнул, головой покрутил:
— Ну давай по-скорому, я на бак пойду, а ты в кормовую каюту спустись.
— Мне, — говорю, — на нос сподручней, там все знакомо, ни на одном судне не заблужусь.
И впрямь, что может находиться в носовой части корабля? Фонарная, где фонари да масло пиронафтовое хранятся, малярная с судовыми красками, подшкиперская с тросами, блоками, вертлюгами — словом, боцманское имущество. А старпому в каюту спуститься прямой резон, там ведь могут оказаться документы.
Но старпом рассердился. Не вижу в сумерках, но чувствую, как веко у него задергалось.
— Выполнять приказ! Посмотрел я ему вслед, как он
пробирался через кучи сетей на нос судна, и отправился к кормовой рубке, в которую вели две двери.
Потянул я одну, посветил фонариком. Камбуз. Крохотная каморка с маленькой плитой. На плите кофейник, В углу шкафчика, у дверей, ящик с оторванной доской и консервные банки. Я нагнулся над ними и оторопел. Консервы были немецкие, И ящик с галетами тоже немецкий...
Снял я перчатку и ладонь к плите приложил. Плита горячая. Кофейник на ней теплый,
Как ошпаренный выскочил я на палубу, ничего не понимаю, в башке все Перепуталось — немецкие консервы, теплый кофе на горячей плите, а людей нет.
И в это время на самой корме фигура человека выросла. Ну, думаю, кто бы ты ни был, немец, не немец, а так просто я не дамся. Фонарь в руке зажал.
И вдруг слышу:
— Ты чего, Потапыч, козлом прыгаешь?
Это Федя из шлюпки вылез. Он почувствовал, что рядом довольно странные вещи происходят. А старпом приказал ему, боевому десантнику, в шлюпке сидеть.
— Кофе там, — говорю, — еще теплый... консервы немецкие...
Федя пошел со мной. Присел у порога камбуза, консервы в руках повертел, тщательно осмотрел плиту, выпрямился и, как собака, потянул носом воздух.
— Ну, Потапыч, вроде бы настоящим делом пахнет. Тебе, конечно, не учуять, поскольку вонючей тряпкой занавесился. Дуй за мной.
Он вытащил из борта тяжелый нагель, длинный металлический стержень, за который снасти крепятся, и подкрался к другой двери. Затем осторожно ощупал ее, ухом приник и поманил меня.
— Да сбрось ты свою дурацкую тряпку! — Он взял мои пальцы и провел по дверной филенке. — Щупай. Пулевые отверстия.
И точно — пальцы мои нащупали дырки с выщербленной щепой.
— Неужто стреляли? — удивился я.
— И совсем недавно, — тихо проговорил Федя. — А теперь свети фонарем. Я вперед пойду.
Направил я луч света в рубку и отпрянул. Перед нами, скорчившись, лежал в луже крови человек в матросской форме. В его лицо, заросшее жесткой черной бородой, упирались ноги другого моряка, но уже в форме офицера, голова была запрокинута. Тянуло пороховой гарью и терпким запахом крови.
— Вот они, твои немцы, — прошептал Федя и вытянул из моих пальцев фонарь.
Из рубки вниз вел крутой трап, на котором в разных позах громоздились трупы матросов и офицеров. Тут же валялось оружие — ножи, пистолеты.
— Подводники, — снова шепнул Федя. — Узнаю гадов по одежде.
Спустились мы вниз и остановились еще перед одной запертой дверью. Была она, как решето, продырявлена пулями. Федя проговорил сквозь зубы:
— Прижмись к переборке, мало ли что...
Затем он с силой ударил. Дверь с хрустом сорвалась с петель, и Веселков, пригнувшись, с неожиданной ловкостью прыгнул в каюту.
В свете фонаря под столом, заваленным объедками и вдребезги разбитой посудой, мы разглядели человека в офицерском мундире, распластавшегося ничком. Судя по нашивкам на рукавах, чина он был немалого. Рядом лежал автомат. Слева, в углу, спиной к нам, уткнувшись лбом в обшивку борта, сгорбившись, стоял на коленях эсэсовец в черной парадной форме, фуражка сдвинулась на лицо, открывая плоский затылок с редкими волосами.
— Перестреляли друг друга, — сказал Федя и отшвырнул в сторону нагель.
Не обращая внимания на мертвецов, Веселков стал обследовать каюту и на каждом шагу к чему-то прислушивался.
Внезапно сверху донеслись голоса. Старпом и матросы звали нас в шлюпку.
— Да подождите вы! — прикрикнул Веселков. — Тихо, горлопаны!
— Быстро наверх! В трюме мины! — послышался с палубы голос старпома.
Я встрепенулся и бросился было к выходу, но Федя удержал меня за рукав.
— Слушай!
В обрушившейся на нас тишине где-то мерно и тихо стучали часы. Нет, это были не наручные часики. Стук их был четким и ясным. Федя вдруг шагнул к эсэсовцу и рывком перевалил его на спину. Звякнул автомат, глухо стукнула о палубу голова фашиста.
— Вот она! — Федя нагнулся над черной, отливающей матовым блеском коробкой, которая была скрыта телом убитого.
— Мина с часовым механизмом. Теперь действительно надо удирать. Килограммов пять потянет машинка.
Он сказал это просто и спокойно, словно речь шла о магазинной покупке. Нагнувшись к мине, он что-то щупал, движения его стали быстрыми и уверенными. Он выволок из-под стола убитого офицера, молниеносно обшарил его карманы, затем открыл ящик стола, другой, вынул какую-то пухлую книжицу в кожаном переплете, полистал и сунул за пазуху. Казалось, не будет конца Фединым поискам. Стук часового механизма колоколом гремел в моих ушах.
— Веселков, наверх! — заорал я не своим голосом. — бежим!
Я карабкался по крутому трапу, цепляясь за поручни, задевая мертвецов. За мной не спеша поднимался Федя Веселков.
Не помню, как я добрался до шлюпки. Гребцы, плотно сжав губы, с бледными лицами навалились на весла. Веселков на корме что-то втолковывал старпому, а тот кивал головой как заведенный.
Как только шлюпка коснулась борта нашего парохода, Иван Антонович взметнулся по штормтрапу, понесся докладывать капитану.
Когда мы с Федей появились на мостике, у капитана был озадаченный вид. Слушая сбивчивый доклад старпома, он вопросительно посмотрел на нас.
— Давайте ход, товарищ капитан, — решительно сказал Веселков.
Брови у капитана сдвинулись.
— Может быть, вы мне все-таки объясните толком, что происходит?
— Дайте ход, уходим, — упрямо гнул свое Федя, — объяснения потом. Или мы все взлетим на воздух.
Через минуту пароход вздрогнул, винт вывернул из-под кормы массу вспененной воды, и судно, медленно разворачиваясь, стало удаляться от зловещего парусника.
— ...Так почему же вы не разрядили мину? — спрашивал Федю капитан.
— Конструкция незнакомая, — ответил тот уклончиво.
— Однако вы только что заявили, что механизм включен на два часа. Значит, вам приходилось иметь дело с таким устройством,
Веселков угрюмо молчал.
— В конце концов, вы могли бы просто выбросить ее за борт.
Тут Федя поднял голову.
— А зачем?
Капитан недоумевающе поглядел на матроса, затем перевел взгляд на пухлую книжицу в кожаном переплете и задумчиво сказал:
— Впрочем, действительно, зачем?..
Весь экипаж, кроме вахтенных в машине и рулевой рубке, толпился на корме и смотрел на исчезающий парусник.
Вдруг на том месте, где он только что качался на волне, вздыбился к небу столб огня, и секунд через пятнадцать донесся раскатистый гул. «Призрак» закончил свое странное существование.
Многое оставалось для нас загадочным, пока капитан не собрал экипаж в столовой команды и не объявил, что обязан довести до нашего сведения историю «Призраков».
— Да, да, я не оговорился, — сказал он, — речь пойдет о двух кораблях...
Первым был подводный корабль военно-морского флота фашистской Германии, и пухлая книжка, которую обнаружил на шхуне матрос Федя Веселков, принадлежала командиру субмарины. Это был дневник, написанный четким почерком, в котором перечислялись с немецкой педантичностью день за днем кровавые дела подводных пиратов, потопивших двадцать девять судов.
После того как последовал приказ адмирала Деница прекратить военные действия и сложить оружие в связи с подписанием фашистской Германией безоговорочной капитуляции, командир «Призрака» заявил, что он не подчиняется этому приказу и считает его прямой изменой рейху. Лодка, находившаяся в то время возле берегов Англии, должна была всплыть, под белым флагом подойти к одному из английских портов и сдаться в плен. Большинство экипажа потребовало сдачи, но командир, ярый нацист, механик, минный офицер, несколько членов команды и штурмбаннфюрер СС, сопровождавший лодку в походе, решили идти к берегам Южной Америки ставить мины и, сколько позволит запас торпед, топить встречные суда. Об этом стало известно остальным членам экипажа, и они без ведома командира постарались избавиться от торпед. Узнав об этом, командир пошел на хитрость. Он повернул к берегам Англии и поднял белый флаг. Не подходе к острову Уайт, за которым расположена английская военно-морская база Портсмут, он приказал экипажу построиться на палубе. Как только построение было произведено, а в строю, естественно, не оказалось сторонников командира, механик и эсэсовец задраили люк, ведущий внутрь лодки, и командир скомандовал срочное погружение. «Призрак» круто изменил курс и направился к Южной Америке. Но скоро механик доложил, что топлива на переход не хватит: кто-то выпустил часть топлива из танков. Командир жаждал встречи с танкером, но не решался выходить на трассы океанских путей, по которым суда совершали свои обычные переходы Европа — Америка. Кончалась провизия, пресная вода. Несколько человек, не выдержав адских условий жизни в стальной коробке при тропической жаре, покончили с собой. И вот однажды в пределах видимости показалось парусное судно. Это была бразильская шхуна «Надежда». Почуяв добычу, «Призрак» из последних сил догнал парусник и потребовал остановки. Перепуганная команда, состоящая из шести человек, под жерлом наведенной пушки спустила паруса. Их хладнокровно расстреляли. Но каковы же были ярость и гнев командира «Призрака», когда он не обнаружил на шхуне ни грамма пищи, ни литра воды. Оказалось, «Надежда» бедствовала третью неделю. Штормом ее вынесло в открытый океан, она потеряла винт.
Из сообщений по радио фашисты знали, что несколько подлодок третьего рейха, в том числе и «Призрак», уже разыскиваются и отдано распоряжение об их уничтожении. Субмарина была взорвана, а незадачливые пираты обосновались на шхуне, старое название которой было замазано краской и на его месте начертано новое — «Призрак». Фашисты перевезли на шхуну с обреченной подлодки мины, постановкой которых и занимались до того момента, когда на исходе недельного шатания по океану они увидели невдалеке большой грузовой пароход. Дальше записи обрывались. — Нетрудно догадаться, что этим пароходом оказалось наше судно,— сказал капитан и, предупреждая многочисленные вопросы, добавил: — Можно строить различные предположения о том, что произошло на шхуне после обнаружения фашистами нашего судна. Я думаю, что события развивались следующим образом.
Очевидно, наше появление было для немцев неожиданным. Они много дней не встречали судов, и внимание их несколько притупилось. Нас обнаружили слишком поздно, чтобы найти какой-то беспроигрышный выход из создавшегося положения. Они знали, что в войну все торговые суда были вооружены зенитными пушками и пулеметами, С нашего же орудия уже сняты, но фашисты-то этого не знали. Поэтому вступать с нами в бой, будучи вооруженными только автоматами, не было смысла: любая крупнокалиберная пуля, попавшая в трюм, где еще оставались мины, означала для них мгновенную смерть. И они решили наконец сдаться. Но не все. Командиру и эсэсовцу такая мысль претила. Их утешало сознание того, что будут мстить за фюрера и после смерти, — они рассчитывали на рассеянные по океану мины.
Вспыхнула ссора, и, вероятно, она кончилась тем, что два бандита, запершись в каюте, начали готовить шхуну к взрыву. Остальные хотели предотвратить катастрофу, но в результате перестрелки погибли. Эсэсовца смертельно ранили. Он был еще жив, когда в каюту ворвался Веселков, и сумел включить часовой механизм мины...
Повторяю, это моя гипотеза. Может быть, все происходило так, а может, и не гак. Сейчас трудно судить. Но наша находка замечательна не приобретением дневника фашистского пирата. Мы получили из рук матроса Веселкова более ценные сведения.
Капитан развернул хрустящий лист кальки:
— Это схема постановки мин обоими «Призраками» с точным указанием координат и глубин.
В. Толмасов, капитан дальнего плавания
