Продолжение. Начало в № 4—6.
И Коллинза только и хватило времени, чтобы заскочить в отведенное ему в фешенебельном мотеле «Беверли Хиллз» трехкомнатное бунгало, наскоро переодеться и умыться. Было уже без двадцати десять, а ровно в десять его ждал Один Киф, тот самый член законодательного собрания Калифорнии, высказавший сомнение в данных ФБР о росте преступности в их штате...
Войдя в номер гостиницы, где остановился Киф, Коллинз обнаружил там еще двоих людей.
— Прошу простить, мистер Коллинз, — увидев смущение на лице министра юстиции, сказал Киф, — но я позволил себе пригласить двоих коллег из ассамблеи. Раз уж нам повезло видеть вас здесь, я решил, что чем больше вы узнаете, тем лучше будет и для вас и для нас.
— Очень рад, — сказал Коллинз, чувствуя смутную тревогу.
— Член ассамблеи Юркович, — представил Киф серьезного молодого человека. Коллинз пожал ему руку.
— Ветеран ассамблеи Тобиас, — продолжал Киф.
Маленький толстяк приветливо улыбнулся:
— Рад видеть вас, мистер Коллинз.
Коллинз уселся в предложенное ему кресло, согласился, что скотч со льдом — это именно то, что сейчас необходимо, и закурил, пока хозяин разливал виски.
— Речь пойдет о теме, важной для всех присутствующих, в том числе и для вас, — начал Киф.
— О некоторых... расхождениях в данных по преступности в Калифорнии. Так? — спросил Коллинз.
— Так, — ответил Киф. — Надеюсь, вы не против честного и открытого обсуждения этого вопроса, а также ряда других, которые могут представить обоюдный интерес?
— Разумеется, нет. Прошу вас быть предельно откровенными.
Неожиданно Киф заговорил менее приветливо:
— Я сделал такое предисловие, потому что, если вы и впрямь позволите нам быть откровенными, мистер Коллинз, беседа для вас может оказаться малоприятной.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Коллинз.
— Только то, что мы трое — и еще многие другие члены законодательного собрания штата Калифорния, которые боятся высказаться в открытую, — глубоко обеспокоены методами, которыми вы и ваше министерство пытаетесь обеспечить ратификацию тридцать пятой поправки ассамблеей нашего штата.
— Я не предпринимал абсолютно никаких мер, чтобы повлиять на ход голосования в Калифорнии. Даю вам в этом слово, — хмуро сказал Коллинз.
— Следовательно, их предпринимают другие, — перебил его Тобиас. — Кто-то в вашем ведомстве пытается запугать членов законодательного собрания и заставить их голосовать за тридцать пятую поправку.
— Если что-то подобное происходит, то я не имею об этом ни малейшего представления, — начиная раздражаться, проговорил Коллинз. — Не могли бы вы говорить более конкретно?
— Позвольте, я продолжу, — сказал своим коллегам Киф и повернулся к Коллинзу. — Хорошо, будем говорить конкретно. Работники ФБР умышленно завышают цифры в отчетах о росте преступности в нашем штате. После вашей беседы с сенатором Хилльярдом я лично разговаривал с начальниками полиции четырнадцати городов штата. Больше половины из них подтвердили, что цифры, публикуемые министерством юстиции, резко отличаются от цифр, которые передают ФБР они. Где-то в процессе обработки их данные подвергаются фальсификации.
— Вы выдвигаете серьезные обвинения, — сказал Коллинз. — Располагаете ли вы письменными показаниями этих полицейских?
— Нет. Полицейские говорят об этом, но боятся заходить чересчур далеко. Они слишком зависимы от ФБР, чтобы ссориться с ним. К тому же они по большей части относятся к позиции ФБР с сочувствием. Работа у них одна, а в наши дни бороться с преступностью все труднее и труднее. И говорили они со мной по одной, видимо, причине — полицейские начальники не любят выглядеть некомпетентными. Нет, мистер Коллинз, письменных показаний у нас нет. Вы предложили нам поверить на слово, что не замешаны в незаконных действиях. В свою очередь, вам придется поверить на слово нам, когда мы говорим о недозволенных методах, применяемых ФБР.
— Надеюсь, вам понятно, что я не могу бросить упрек Тайнэну в его личной честности и в честности его Бюро, если не получу письменного подтверждения того, что сейчас услышал...
— Я просил представить соответствующие документы, — беспомощно пожал плечами Киф, — но в полиции отказались.
— Ну что ж, я попытаюсь сделать это сам. Отказавшись подать жалобу вам, они могут согласиться подать ее министру юстиции. У вас есть имена полицейских, подозревавших ФБР в фальсификации?
Киф протянул Коллинзу блокнот.
— Список здесь. Но игры со статистикой — только цветочки. Кто-то в Вашингтоне вознамерился играть нашими судьбами.
— То есть? — выпрямился в своем кресле Коллинз.
— Федеральное бюро расследований проводит целенаправленную кампанию шантажа и запугивания членов ассамблеи, чтобы принудить их голосовать за тридцать пятую поправку.
Слово «шантаж» сразу же заставило министра вспомнить встречу с патером Дубинским и насторожиться.
— ...Шантаж очень изощренный, но все равно шантаж самого подлого вида. Жертвами его стали те члены собрания, которые еще не определили своего отношения к поправке, не приняли твердого решения и которые оказались... уязвимы.
— В каком смысле?
— В том, что личная жизнь некоторых не является открытой книгой для всех. В большинстве своем они слишком запуганы, чтобы протестовать или даже сообщить о шантаже, но вот члены ассамблеи Юркович и Тобиас согласились прийти сюда и высказать все лично вам. Сначала они боялись, что вы тоже участвуете в заговоре, но сенатор Хилльярд убедил меня, а я их, что вы честный и заслуживающий доверия человек, не знающий, видимо, что делается за вашей спиной, поскольку лишь недавно вступили в должность. Надеюсь, мы не ошиблись в своих предположениях.
Коллинз поднес к губам новую сигарету и даже не удивился, заметив, как дрожит его рука.
— Насчет «честного и заслуживающего доверия» — не ошиблись. Но что это делается за моей спиной?
— Позвольте мне рассказать, что произошло лично со мной, мистер Коллинз, — заговорил Юркович. — Я был алкоголиком. Восемь лет назад. В конце концов я согласился лечь в закрытую клинику и победил болезнь. С тех пор капли в рот не беру. Но за пределами моей семьи никто никогда не знал об этом. Неделю назад два сотрудника ФБР — Паркхилл и Нотон — посетили меня и заявили, что нуждаются в моей помощи для проведения следствия. Дело им, мол, выпало трудное — вот когда примут тридцать пятую, тогда станет легче. Им требовалась информация о некой клинике для алкоголиков, в которой, как им стало известно, один член законодательного собрания Калифорнии как-то провел полгода на излечении. Они интересовались, не знаю ли я случайно владельцев этой клиники. Мне просто тошно стало, до того по-инквизиторски они дали понять, что моя тайна у них в руках.
Коллинзу тоже стало тошно.
— И что же вы им ответили?
— А что я мог им ответить? Сказал, что лечился в этой клинике. Сделал вид, что поверил их версии о следствии по злоупотреблениям наркотиками в лечебных заведениях. Рассказал обо всем, что видел и слышал, находясь на излечении. В конце беседы они поблагодарили меня, а я спросил, будут ли они держать все в тайне. На это один из них ответил, что меня могут вызвать в суд для дачи показаний. Я возразил, сказав, что не могу выступать с такими показаниями публично. А они предложили мне обратиться к их директору: «Вернон Тайнэн может отнестись к вашей проблеме с пониманием». Они ушли, а я понял, что мне хотели сказать: «Голосуй за тридцать пятую, и Тайнэн тебя не выдаст. Откажись — и тебя публично опозорят».
— Что же вы намерены делать? — спросил Коллинз.
— Мое положение мне многого стоило, — ответил Юркович просто. — И я его ценю. Баллотируюсь я в весьма консервативном округе. Выбора у меня нет — придется голосовать «за».
— И мне тоже, — буркнул Тобиас.
— С вами случилось нечто похожее? — спросил Коллинз.
— Почти то же самое, — ответил тот. — Но фэбээровцы пожаловали не ко мне, а... В общем, у меня есть хорошая знакомая, — Тобиас вздохнул. — Практически с женой у нас давным-давно все кончено, но мы сохраняли видимость — для детей. Дети выросли и ушли, но разводиться мы так и не стали. Жене брак дает положение в обществе, мне — в правительстве. Почти все эти годы у меня была другая женщина. И, кроме моей жены, о ее существовании никто не знал. Но вот на прошлой неделе к... моей знакомой явились сотрудники ФБР. Одного из них звали Линденмайер, насколько я помню. Вели они себя очень пристойно. Говорили о всякой всячине, даже о тридцать пятой поправке — так, мимоходом, без нажима. Затем перешли к делу. Я член комиссии, утверждающей правительственные контракты. Они, мол, проводят расследование одного из членов комиссии, попавшего под подозрение, и, как положено, проверяют на всякий случай всех. Поэтому интересуются, не обсуждал ли я когда-либо с ней вопросы о правительственных контрактах. Она пыталась сказать, что не очень близко со мной знакома, но они и слушать не хотели. У них на руках были факты. Они знали, сколько раз в неделю я у нее бываю и как много лет продолжается наша связь. Уходя, они заявили, что, «если до этого дойдет» — они так и сказали, — ее вызовут в суд.
— Поверить не могу... — перевел дыхание Коллинз.
— Но это факт, — ответил Тобиас. — Я не могу доказать, что все это делалось с целью заставить меня изменить позицию при голосовании. Но я обязан защитить и свою жену, и эту женщину. Да и себя тоже. Поэтому я изменю позицию. Я презираю тридцать пятую поправку. Но проголосую «за». Вот теперь вы знаете все, мистер Коллинз.
— Были ли попытки подобного шантажа других членов собрания? — морщась, спросил министр юстиции.
— Не знаю, — ответил Тобиас. — Кто же станет об этом распространяться?
— А вы что скажете, мистер Киф? — обратился Коллинз к хозяину.
— Ко мне никто не приходил. Знают, что я выставлю их за дверь. При желании можно найти что-нибудь и в моей жизни, но мне плевать. У меня не так много поставлено на карту, как у моих друзей. Пусть меня шельмуют как хотят, но я не поддамся этим сволочам, кто бы они ни были.
— Но кто же они, по-вашему?
— Не знаю.
— И я не знаю, — сказал Коллинз. — Зато абсолютно уверен, что все это исходит не из моего ведомства.
— Что вы можете предпринять? — спросил Киф.
Коллинз встал.
— Пока точно сказать не могу. И опять же, у нас нет неоспоримых доказательств, что эти визиты ФБР были сознательными попытками запугивания. Они вполне могли быть законно проводимыми расследованиями. Но... могли быть и своего рода шантажом.
— Как вы намерены установить истину? — спросил Киф.
— Подвергнув следствию следователей, — ответил Коллинз.
В проходной мотеля с ключом от бунгало Коллинз получил послание Джоша, записанное час назад по телефону дежурным клерком: «Начальник строительства сказал, что об их объекте писали в прессе. Сегодня вечером мы перерыли все подшивки. В газетах сообщалось о проекте «Сангвин», но нет ни слова об объекте ВМФ в Тьюл-Лейк. Джош».
Зайдя в ближайшую телефонную будку, Коллинз набрал номер своего заместителя Эда Шредера. Он знал, что в Вирджинии сейчас три часа утра, но ему срочно требовалась информация.
В трубке раздался сонный голос:
— Алло? Посмейте только сказать, что вы ошиблись номером...
— Не ошибся, Эд. Это Крис. Я попрошу вас срочно выяснить кое-что прямо с утра. Ручка есть?
Он объяснил, что ВМФ США создает сеть наземных объектов для связи с подводными лодками. Одно такое строительство ведется в Северной Калифорнии.
— Узнайте о нем все, что можно, и сразу же позвоните мне. А сейчас прошу извинить... и спокойной ночи.
Выйдя из телефонной будки, Коллинз прошел по извилистой дорожке к своему бунгало. Устал он ужасно. В гостиной сбросил пиджак и снял галстук. В неосвещенной спальне Коллинз разделся, вошел в ванную, умылся, почистил зубы, затем, выключив в ванной свет, голый, ощупью пробрался к кровати, на которой лежала его пижама, освещенная лучиком света, пробивающимся из-под двери в гостиную.
Торопясь надеть пижаму, рухнуть на кровать и уснуть, он протянул руку... и вдруг что-то мягкое и теплое коснулось его бедра. Вскрикнув от неожиданности, Коллинз схватил чью-то ладонь, ползущую вверх по его бедру.
— Какого черта...
— Ложись в постельку, милый, — промурлыкал женский голос.
Он торопливо потянулся к выключателю. Полукруг неяркого желтого света вспыхнул на кровати, освещая улыбающуюся ему, обольстительно изогнувшуюся женщину.
Коллинз так растерялся, что потерял дар речи.
— Здравствуй, — сказала она, — меня зовут Китти. Я уж думала, ты никогда не придешь.
— Кто вы, черт возьми?! — выпалил Коллинз. — Вы ошиблись, это не...
— Я не ошиблась. Мне сказали подождать мистера Коллинза.
Значит, это не ошибка. Кто же из старых приятелей юности мог отмочить такую дурацкую шутку?
— Кто вас сюда прислал?
— Я подарок от вашего старого друга.
— Какого друга?
— Имени он не назвал. Но заплатил наличными. Двести долларов. Я дорого стою Ваш друг сказал, что вы обрадуетесь такому подарку, и я гарантирую, что он не ошибся, мистер Коллинз. Ну, будьте же паинькой, идите сюда...
— Как... как вы сюда попали?
— Я щедро даю на чай, и прислуга меня знает. — Женщина изучающе посмотрела на него. — Какой вы, однако, душка. Люблю высоких мужчин. Вот только болтаете много. Ну, ложитесь же рядом с Китти, вам будет хорошо. Я останусь на всю ночь.
— Вон отсюда! — Схватив за плечи, Коллинз заставил женщину сесть. — Одевайся и немедленно уходи!
— Со мной еще никто так не обращался!
— Значит, я первый. — Он схватил пижаму. — К тому времени, как я выйду из ванной, ты оденешься и исчезнешь отсюда.
Натянув пижаму и выйдя из ванной, он увидел, что женщина уже одета.
Распахнув дверь бунгало и выпустив незнакомку, Коллинз вдруг увидел смутные очертания какой-то фигуры за кустом. Человек поднимал фотоаппарат, готовясь сделать снимок. Коллинз инстинктивно нырнул за дверь, прежде чем человек успел нажать на вспышку. Закрыв дверь на засов, он устало подошел к холодильнику и смешал себе коктейль.
Кто-то дьявольски хитро пытался скомпрометировать его. Но кто? И зачем? «Идиотство какое-то», — подумал Коллинз и, все еще не оправившись от потрясения, налил себе второй стакан, чтобы быстрее уснуть и дождаться утра, когда все покажется более ясным.
Но утро никакой ясности не принесло.
Коллинз решил обзвонить восьмерых полицейских начальников, жаловавшихся Кифу на махинации ФБР с их отчетами. Поговорив с первыми тремя, он понял, что звонить остальным не стоит. Удостоверившись, что говорят с министром юстиции, они сразу начинали отвечать очень осторожно. Один из них подтвердил «легкие расхождения» между данными, которые передал ФБР он и что опубликовало министерство юстиции, но тут же объяснил «расхождение» возможной ошибкой программистов компьютера. Все трое, однако, наотрез отказались признать, что жаловались Кифу на ФБР. Каждый по-своему выразил одну и ту же мысль: Киф неправильно их понял.
Затем Коллинз позвонил своей секретарше в Вашингтон:
— Марион, попросите кого-нибудь из сотрудников узнать в ФБР, но только не у высшего начальства, проводили ли специальные агенты Паркхилл и Нотон беседу с членом законодательного собрания Калифорнии Юрковичем. И беседовал ли специальный агент Линденмайер с кем-нибудь в Сакраменто касательно члена собрания Тобиаса.
Марион позвонила спустя четверть часа:
— Очень странно, мистер Коллинз, но, по сообщению ФБР, среди их сотрудников не числятся ни Паркхилл, ни Нотон, ни Линденмайер.
«Совсем все запуталось, — подумал Коллинз. — Этих сотрудников нет, но они приходили к Юрковичу и к даме Тобиаса. Неужели они перепутали имена? Сомнительно. Оба солгали? Бессмысленно. Тогда вывод только один — тоже невероятный, но очень зловещий: в ФБР есть тайный, никому не известный отдел, сотрудники которого в настоящее время терроризируют законодателей Калифорнии». В обычных условиях человек, столь уравновешенный и реалистически мыслящий, как Коллинз, вообще отбросил бы подобную мысль как бредовую. Но сейчас... Умирая, его предшественник пытался предупредить его о какой-то опасности, о документе «Р», грозящем стране. И если допустить, что безопасности страны может угрожать кусок бумаги, то почему же не допустить, что тайные сотрудники ФБР шантажируют калифорнийцев, как один явный фэбээровец шантажировал патера Дубинского?
Все это очень не нравилось Коллинзу. И прежде всего не нравилось то, что, занимая пост, на котором он должен был знать все о преступности в стране, он оказался вдруг в самой гуще действий явно преступного характера, о которых не мог узнать ничего. «Бог ты мой, — подумал Коллинз, — что же будет, когда тридцать пятая поправка действительно станет частью конституции?»
Мысли его прервал телефонный звонок. Звонил Эд Шредер из Вашингтона, чтобы сообщить, что проект «Сангвин» был выполнен и закончен три года назад, и в настоящее время ВМФ не ведет ни строительства, ни ремонта связанных с ним объектов. А в районе Тьюл-Лейк вообще ничего не строилось.
Коллинз ушам своим не верил. И впервые допустил возможность, что Джош мог оказаться прав. Так же, как Киф, Тобиас и Юркович.
А фотограф, сидящий в засаде у дверей его бунгало, чтобы снять его с проституткой, которую сам же и подослал? Это ведь не чей-то рассказ, это случилось с ним самим!
Коллинза охватывало все большее недоверие как к сторонникам тридцать пятой поправки, так и к ней самой, а уж выступать в ее публичную защиту по телевидению ему и подавно не хотелось. Но было уже поздно.
«С какой стати, — думал Коллинз, сидя в гримерной телестудии, — я оказался здесь, защищая мину, подведенную под Билль о правах? Что привело меня в стан таких врагов свободы, как президент Уодсворт и Вернон Тайнэн? Как я вообще оказался на стороне тридцать пятой поправки?»
Под ярким светом расположенных вокруг зеркала гримерных ламп вдруг пришла неожиданная ясность. До с их пор он последовательно и ловко оправдывал свою позицию: решил остаться членом кабинета, потому что считал обязанным найти свой собственный путь борьбы с преступностью, путь достойный и гуманный. Но не сделал этого. Он убедил себя, что у министра юстиции есть дела поважнее какой-то поправки, но сейчас понял, что важнее этого вопроса не могло быть ничего. Короче говоря, все его прежние доводы оказались всего лишь дерьмовой пустой болтовней. Он знал, почему оказался здесь. Знал, что привело его в компанию президента и директора ФБР — честолюбие! Честолюбие, желание стать важной персоной, добиться этого любой ценой. Но что это за цена?..
— Все в порядке, мистер Коллинз, — сказал гример. — Можете идти.
Куда же теперь идти? Он встал с кресла.
— Разрешите представить вас ведущему Бранту Ванбруку и Тони Пирсу, — сказала продюсер телепередачи «Поиски истины» Моника Эванс.
Коллинз сразу же узнал Пирса по многочисленным газетным фотографиям: обаятельного, располагающего к себе человека, светловолосого, веснушчатого, с открытым моложавым лицом.
— Очень рад познакомиться с вами, мистер Коллинз, — сказал Пирс. — Я немного знаю о вас от вашего сына Джоша. Отличный парень.
Коллинз в ответ промямлил какую-то любезность. Ванбрук усадил их по обе стороны от себя и заговорил:
— Работать будем следующим образом. Я внесу предложение обсудить вопрос: «Следует ли Калифорнии ратифицировать тридцать пятую поправку?» И в порядке вступления напомню зрителям предысторию вопроса. Затем представлю аудитории министра юстиции Коллинза, вкратце расскажу о нем. Потом камера вернется к мистеру Пирсу и ко мне, и я представлю вас, мистер Пирс, как бывшего сотрудника ФБР, а ныне руководителя группы, выступающей против тридцать пятой поправки в защиту Билля о правах. Потом я снова вернусь к вам, мистер Коллинз, и дам две минуты, чтобы вы вкратце изложили свою позицию. Затем снова ваша очередь, мистер Пирс. Вам тоже дается две минуты. Воздержитесь пока от спора с мистером Коллинзом, ограничьтесь лишь изложением причин, побуждающих вас выступать против поправки. Ну а дальше будем действовать по обстановке. Можете перебивать друг друга, но так, чтобы не говорить одновременно. — Он глянул в сторону оператора. — Сейчас начнем.
Услышав свое имя, произнесенное Ванбруком, Коллинз с трудом выдавил в камеру жалкую улыбку. Затем он услышал имя Пирса и посмотрел в его сторону. Открытое, веснушчатое лицо Пирса приобрело суровое выражение. Коллинз снова услышал свое имя, а затем заданный ему вопрос. И как бы издалека свой голос:
— Никогда еще со времен гражданской войны не существовало такой угрозы нашим демократическим институтам, как сейчас. Насилие стало повсеместным явлением в стране. Если в 1975 году от руки убийц погибло десять из каждых ста тысяч американцев, то сегодня на каждые сто тысяч американцев приходится двадцать два убитых. Несколько лет назад трое ученых-математиков провели исследования непрерывного роста преступности и пришли к следующему заключению: «У мальчика, родившегося в американском городе в 1974 году, больше шансов умереть от руки убийц, чем было шансов пасть в бою у американского солдата второй мировой войны». А сегодня шансы быть убитым на улицах наших городов возросли вдвое. И только насущная необходимость пресечь неуклонный рост преступности вызвала к жизни тридцать пятую поправку.
Коллинз старательно продолжал выстраивать фразы и облегченно вздохнул, увидев наконец карточку за камерой: «Вам осталось 15 секунд».
Заговорил Тони Пирс, и каждое его слово обрушивалось на Коллинза ударом молота. Прошли еще две минуты, и он понял, что началась дискуссия. Снова раздался голос Пирса:
— Человечество боролось за свободу, против тирании по меньшей мере две тысячи лет. А сейчас, если пройдет тридцать пятая поправка, в Америке эта борьба кончится за один вечер, когда по прихоти директора ФБР и его Комитета по охране национальной безопасности действие Билля о правах будет приостановлено на неопределенный срок. Такое уже случалось в истории Соединенных Штатов.
— О чем вы говорите, мистер Пирс? — вмешался Ванбрук. — Вы хотите сказать, что в нашей истории уже имелись прецеденты подобного рода?
— Неофициально — да. Бесчисленное количество раз в истории США негласно приостанавливалось действие Билля о правах. Он не единожды либо негласно нарушался, либо не принимался во внимание вообще. И каждый раз это приносило неисчислимые бедствия и страдания.
— Не могли бы вы привести конкретные примеры? — попросил ведущий.
— Пожалуйста. В 1798 году, после французской революции, правительство Соединенных Штатов опасалось проникновения в страну французских радикалов. В атмосфере раздутой истерии конгресс пренебрег Биллем о правах и принял закон о чужеродных подстрекателях. Сотни людей были необоснованно арестованы. Далее. Во время гражданской войны суды присяжных были заменены военными трибуналами. После первой мировой войны министр юстиции Митчелл Пальмер выдвинул лозунг «красной опасности» и под предлогом борьбы с ней развязал «охоту за ведьмами», незаконно, без ордеров на арест, упрятав за решетку три с половиной тысячи человек. С начала второй мировой войны были заключены в концлагеря десятки тысяч американцев японского происхождения. В 1954 году сенатор Джозеф Маккарти огульно обвинил более двухсот работников государственного департамента в том, что они являются членами коммунистической партии. Маккарти — этот безнадежный алкоголик, авантюрист, жаждущий славы демагог — уничтожил и опорочил бесчисленное количество честных американцев. В более близкие к нам времена — в 1969 году — действие Билля о правах было эффективнейшим образом приостановлено Законом о контроле над организованной преступностью, любимым детищем президента Никсона и его министра юстиции Митчелла. Закон ввел превентивное заключение подозреваемых, право полиции входить без разрешения в частные жилища, ограничил права обвиняемых на знакомство с направленными против них материалами следствия, добытыми незаконным путем, разрешил проводить подслушивание и наблюдение при помощи электроники.
— И все же демократия выжила,— сказал Коллинз.
— С большим трудом, мистер Коллинз! И когда-нибудь ей может не хватить сил, чтобы пережить подобного рода покушения. Как заметил однажды Чарльз Пегю, тирания всегда организована лучше, чем свобода. Если и при Билле о правах были возможны те ужасы, о которых я говорил, то представьте себе, что произойдет без него, когда будет ратифицирована тридцать пятая поправка. Так давайте же не будем уничтожать конституцию своими собственными руками.
— Вы говорите о нашей конституции так, мистер Пирс, — возразил Коллинз, — как будто она выбита на скрижалях или вручена нам с небес как нечто навеки застывшее и неизменное. Но ведь наша конституция всего лишь результат компромисса. Было много проектов конституции...
— Дело вовсе не в этом, мистер Коллинз, — перебил его Пирс, — а в том, что...
— Одну минутку, господа, — включился в спор Ванбрук. — Я хотел бы попросить министра юстиции продолжить свою мысль. Вы сказали, мистер Коллинз, что существовало много версий конституции...
— И Билля о правах тоже, — вставил Коллинз.
— ...прежде чем был подписан основной вариант. Это очень интересно. Вероятно, не все наши слушатели об этом осведомлены. Не могли бы вы объяснить подробнее?
— С удовольствием. Я хочу лишь подчеркнуть, что, пытаясь вносить в конституцию изменения, мы отнюдь не пытаемся подорвать ее. Я хочу лишь сказать, что она всегда по-разному истолковывалась с самого начала и может так же по-разному истолковываться и сейчас. Потому-то и предусмотрена практика введения поправок к конституции. Слово «поправка» — «amendment» — происходит от латинского «emendare», что значит «исправлять недостаток, улучшить что-то».
— Но как насчет различных проектов конституции и Билля о правах? — напомнил Ванбрук.
— Да, да. Как вам, вероятно, известно, в 1787 году пятьдесят пять представителей от двенадцати штатов с мая по сентябрь заседали в здании законодательного собрания штата Пенсильвания, именуемом ныне Залом независимости, чтобы составить проект конституции, которая связала бы тринадцать отдельных штатов в единое государство. Средний возраст этих людей был сорок три года. Весьма возможно, что в своих действиях они руководствовались не одними лишь соображениями патриотизма. По меньшей мере половина из них были держателями ценных государственных бумаг, и создание конституции, влекущее за собой формирование нового правительства, могло намного повысить стоимость этих бумаг. Другой пример. Многие воспринимают статут президентства как нечто незыблемое. Но вспомните, что Александр Гамильтон предлагал назначать президентов пожизненно. С другой стороны, Эдмунд Рандольф выступал против сосредоточения власти в руках одного человека, характеризуя его как зародыш монархии. Рандольф и Джордж Мейсон считали, что пост президента должны занимать одновременно три человека, а Бенджамин Франклин предлагал утвердить вместо президента правящий совет. — Коллинз посмотрел на ведущего. — У меня еще есть время?
— Продолжайте, пожалуйста.
— А возьмите создание сената. Некоторые члены конвента считали, что сенаторов должны назначать законодательные собрания штатов. Гамильтон требовал назначать сенаторов пожизненно. Джеймс Мэдисон считал необходимым увеличить срок сенаторских полномочий до девяти лет. Когда было решено, что сенаторы будут избираться народом, многие делегаты имели в виду только тех в народе, кто обладал собственностью. Сказал ведь Джон Джей: «Страной должны править те, кто ею владеет». В конце концов был достигнут компромисс. Постановили, что сенаторов будут избирать законодательные собрания штатов на шестилетний срок. И только в 1913 году этот порядок был изменен принятием семнадцатой поправки, которая ввела прямые выборы в сенат. Что же до Билля о правах, то на день подписания конституции его ведь не существовало вообще. Большинство отцов-основателей рассматривали конституцию как сам по себе достаточный Билль о правах и ни в каких поправках нужды не видели. В свете нашей истории я не вижу никакого вреда для нашей конституции от принятия в настоящее время тридцать пятой поправки, которая всего лишь на ограниченный период приостановит действие Билля о правах, если это окажется необходимым для спасения страны.
— Мистер Ванбрук! — повысил голос Пирс. — Могу ли я ответить на версию американской истории, выдвинутую министром юстиции?
— Прошу вас, мистер Пирс, — повернулся к нему ведущий.
— Несмотря на все сказанное вами, мистер Коллинз, — начал Пирс, — у нас все-таки есть сегодня Билль о правах. Как мы пришли к нему? Вы ведь об этом не говорили. Мы пришли к нему, потому что таково было желание народа. Различные штаты требовали формулировок прав штатов и народа как условия для ратификации конституции. Патрик Генри в штате Вирджиния предложил двадцать поправок, первые десять из них и составили Билль о правах. Конгресс принял эти поправки и разослал по штатам. Они были ратифицированы, и с декабря 1791 года вступил в действие Билль о правах.
— Вы намекаете на то, что Билль о правах хотели принять все штаты, — заметил Коллинз, — а это просто неправда. Три из первых тринадцати штатов отклонили его. Они согласились на ратификацию только лишь в 1939 году, полтора столетия спустя!
— Боюсь, что вы пытаетесь уйти от сути спора, мистер Коллинз, — ответил ему Пирс. — А суть в том, что с самого начала у нас был Билль, гарантирующий три основных права: свободу религии, свободу печати и свободу суда. Еще Томас Джефферсон сказал: «Билль о правах, вот что нужно народу против любого правительства на Земле, в общем и в частном, и ни одно справедливое правительство не должно от него отказываться или подрывать его». Уверен, что Джефферсон выступал бы против вашей тридцать пятой поправки так же яростно, как выступаю против нее я. Вы хотите выхолостить Билль о правах, а на деле выхолостить демократию.
Коллинз почувствовал себя загнанным в угол и попытался компенсировать беспомощность гневом.
— Именно для того, чтобы спасти демократию, я и отстаиваю тридцать пятую поправку, мистер Пирс, — горячо выпалил он. — А вот допустить безудержный рост нынешней чумы преступности и анархии, позволить всем этим убийствам, похищениям, взрывам, заговорам и революциям бесконтрольно разрастаться — действительно значит выхолостить демократию. Еще несколько лет — и демократии не будет вообще. Не будет и нашей страны. Кому тогда нужны права, если не будет больше страны?
— Пусть лучше не будет страны, — ответил Пирс, — чем будет страна без свободы. Но страна будет, пока будут люди, свободные люди, а не рабы. Существуют лучшие пути борьбы с преступностью, нежели введение диктатуры. Мы могли бы начать с того, чтобы дать людям еду, работу, жилье, справедливость, милосердие, равенство.
— Я тоже в это верю, мистер Пирс. Но прежде всего надо покончить с преступностью. И тридцать пятая поправка сумеет это сделать. Вот потом, когда будет восстановлен порядок, мы сможем заняться и другими насущными нуждами.
— Нет, — покачал головой Пирс. — Что станет с нашим образом жизни, утрать мы Билль о правах? Правительство сможет призывать молодежь в армию на неопределенный срок, не давая никаких к тому объяснений и оправданий; направлять молодежь на работу туда, куда сочтет нужным. Студентов, выступающих против правительства, будут бросать по приказу президента в федеральные тюрьмы. У американцев — и у молодых и у старых — будут безо всякой компенсации отбирать их собственность. Имена людей, посылающих своим конгрессменам письма с критикой их действий, будут передаваться полиции для ареста этих лиц. Редакторы газет, порицающих действия правительства, будут предаваться аресту...
Шли минуты, но вот наконец пытка кончилась. Коллинз сухо простился с Пирсом и Ванбруком.
Теперь он понял, что должен делать, и нас спустя, входя в зал заседаний отеля, где проходил съезд ассоциации американских юристов, твердо знал, как сейчас поступит. Обмениваясь приветствиями с сидящими в президиуме руководителями ассоциации, он уселся на отведенное ему местo подле председателя Верховного суда Джона Мейнарда.
— Простите, мистер председатель... — улучив момент, прошептал Коллинз.
— Да? — склонился к нему Мейнард.
— ...Не могли бы вы уделить мне пять минут для беседы наедине после заседания?
— Разумеется, мистер Коллинз. Мы с женой остановились в этом же отеле на третьем этаже, но она отправилась по магазинам, и нашей беседе никто не помешает.
Обрадованный Коллинз откинулся на спинку стула. Ему сразу стало легче. Но, услышав, как его витиевато представляют аудитории в качестве первого оратора, он снова задумался о тридцать пятой поправке, и глубокое уныние вновь охватило его. Он вынул из папки текст своей речи. Начало и конец ее особо акцентировали значение и актуальность тридцать пятой поправки.
Перелистывая страницы, Коллинз начал вычеркивать абзац за абзацем. Теперь его речь стала совершенно беззубой — призыв к гибкости, приглашение к дискуссии, но не более.
Два часа спустя после своего скомканного выступления Коллинз сидел на краешке стула в гостиной апартаментов Мейнарда, пытаясь словами выразить чувства и мысли, мучившие его целый день.
— Мистер председатель, — начал он наконец. — Я объясню, почему просил встречи наедине, и сразу начну с дела. Я бы хотел узнать ваше мнение о тридцать пятой поправке к конституции.
Мейнард, расположившийся на диване с трубкой и кисетом, поднял, нахмурившись, голову.
— Вы задаете этот вопрос лично или как представитель власти?
— Лично, — сказал Коллинз, — и продиктован он моим растущим беспокойством.
— Понимаю.
— Я с величайшим уважением отношусь к вашему мнению и очень хотел бы выслушать вашу оценку самого противоречивого и самого значительного законопроекта в истории страны.
— Да, тридцать пятая... — пробормотал Мейнард, раскуривая трубку. — Как вы можете догадаться, я против столь драконовского законодательства. Злоупотребление им может задушить Билль о правах, превратить страну в тоталитарное государство. Разумеется, такого разгула преступности и беззакония, как сейчас, не знала еще наша история. Но ограничение свобод не даст окончательного решения проблемы. Нищета — вот мать преступности, и мы это знаем. Я согласен с Беном Франклином — тот, кто покупает безопасность отказом от свободы, не стоит ни свободы, ни безопасности.. Да, тридцать пятая поправка может дать нам безопасность. Но только за счет свободы. Это неразумная сделка, и я всецело против нее.
— Почему вы не заявите это публично? — спросил Коллинз.
— А вы? — ответил вопросом на вопрос Мейнард. — Почему не выступаете против, поправки вы, министр юстиции?
— Потому что тогда я больше не буду министром юстиции.
— Так ли это важно?
— Да, потому что, оставшись на этом посту, я смогу сделать больше хорошего, чем лишившись его. И потому что к моему голосу не прислушаются так, как к вашему. Таким доверием страны, как вы, я не пользуюсь. К вашему голосу прислушиваются и избиратели и законодатели.
— Погодите-ка минутку, мистер Коллинз, — сказал Мейнард, кладя трубку в пепельницу. — Должен признаться, что вы окончательно сбили меня с толку. Вы спросили меня, почему я не выступаю против поправки, и я ответил вам вопросом на вопрос. Я ожидал услышать, что вы не выступаете против поправки, потому что поддерживаете ее. Вместо этого вы даете мне понять, что разделяете мои взгляды на нее. Я просто не понимаю вас. Я полагал, что вы, так же как президент, лидеры конгресса и директор ФБР, являетесь сторонниками поправки. Не далее как сегодня, два часа назад, вы вроде бы призывали в своей речи уделить ей самое пристальное внимание. Что-то вы меня запутали.
— Наверное, потому, — кивнул Коллинз, — что я изрядно запутался сам. Сегодняшняя речь была написана заранее и прочитана по настоянию президента Уодсворта. Но со вчерашнего дня у меня появились основания для все более и более растущих подозрений по поводу поправки и страхов по поводу возможных злоупотреблений ею. Думаю, что теперь я полностью разделяю ваше к ней отношение и, пожалуй, лучше подам в отставку, чем соглашусь еще раз выступить в ее защиту. Но пока .что я предпочел бы оставаться на посту министра. Мне нужно довести до конца важное дело, прежде чем я смогу позволить ребе открытое выступление. Однако голосование в Калифорнии приближается, время на исходе, и люди должны услышать авторитетный для них голос. Поэтому я и призываю выступить публично вас. Только вы можете уничтожить тридцать пятую поправку.
— Что ж, я объясню вам, почему мое выступление невозможно, — ответил Мейнард. — Не знаю, известно это вам или нет, но полтора года назад члены Верховного суда приняли постановление по вопросам этики. Никто из нас не должен устно или письменно выступать в поддержку или осуждение того или иного юридического вопроса, который потенциально может оказаться в компетенции Верховного суда. Я не могу публично обсуждать поправку, по поводу которой мне, возможно, придется выносить судебное решение или толкование в моем официальном качестве. Есть, разумеется, один выход, — сделав паузу, продолжал Мейнард. — Я ведь всегда могу подать в отставку. Тогда я буду волен сказать все, что захочу. — Он покачал головой. — Но пока мне кажется, что сложившаяся обстановка не требует столь решительных шагов.
— «Сложившаяся обстановка», — повторил Коллинз. — Но предвидите ли вы обстоятельства в будущем, при которых вы решили бы подать в отставку и публично выступать против тридцать пятой?
— Что ж, могут возникнуть и такие обстоятельства. Разумеется, убедись я в том, что за поправкой стоят злонамеренные люди, в том, что в их руках она станет орудием гибели страны, я немедленно подам в отставку и обращусь к народу. Пока что я в этом не убежден. Но если получу доказательства, уволюсь и выступлю немедленно...
— Мистер председатель, — перебил его Коллинз, — доводилось ли вам слышать что-либо о так называемом документе «Р»?
— Документе «Р»? Нет, никогда. Что это такое?
— Точно не знаю. Позвольте мне объяснить. — Коллинз подробно пересказал Мейнарду обстоятельства смерти полковника Бакстера и его последние слова. — Насколько я могу судить, Бакстер имел в виду какой-то документ или план, составляющий своего рода дополнение к тридцать пятой поправке. И Бакстер считал его чрезвычайно опасным. Если я найду его и он действительно представит чрезвычайную опасность, заставит ли он вас действовать?
— Возможно, — осторожно вымолвил Мейнард. — Все будет зависеть от его конкретного содержания.
— Идет, — поднялся со стула Коллинз. — Я вновь приступлю к своим поискам. Если найду документ «Р», вам сообщу первому.
Мейнард тоже встал.
— Буду ждать от вас вестей.
Следующим утром за закрытыми дверьми кабинета директора ФБР двое мужчин внимательно слушали запись беседы Коллинза с Мейнардом.
— Мерзавец! — вскочил на ноги Тайнэн, как только кончилась лента. — Проклятый предатель! Выключи машину, Гарри.
Эдкок торопливо повиновался.
— Да я этому грязному подонку Коллинзу шею сверну, — ударил себя кулаком по ладони Тайнэн. — Нам-то он ничего не сделает, но мы его живо уберем с пути. Вот Мейнард меня беспокоит намного больше. Этот вонючий красный либерал действительно может доставить нам массу неприятностей, если начнет поливать поправку грязью.
— Но он же сказал, шеф, что ему нужны доказательства.
— Я ему не верю. Нет, с такими сволочами рисковать нельзя, надо принимать меры.
— Коллинза-то обезвредить нетрудно, — заметил Эдкок. — Прокрутить эту ленту президенту, и он его сам с треском выставит.
— Нет, Гарри, — поднял руку Тайнэн. — Ты и твои ребята здорово поработали в Калифорнии. Пленкам этим цены нет, но президента в детали нашей работы посвящать неразумно. Он бывает иногда очень прямолинеен. К тому же он и так все оставляет нам, не хочет сам ввязываться. Нет уж, давай-ка лучше примемся за министра юстиции и председателя Верховного суда нашими собственными методами.
— Есть идеи, шеф?
— Есть, — кивнул директор. — Начать следует с полной проверки Коллинза по линии Бюро.
— Но его ведь проверяли перед утверждением в должности министра, — напомнил Эдкок.
— Пустая формальность, — отмахнулся Тайнэн. — А сейчас лично отбери небольшую спецгруппу самых лучших людей, умеющих тихо выполнять важнейшие задания, всецело надежных и лично преданных своему директору. И чтобы проверили Коллинза в десять раз тщательней, чем при первой проверке. Собрать о нем все, что можно. Выпотрошить всех, с кем он только в жизни дело имел. Проверить первую жену, проверить сына, расследовать все о второй жене, о прислуге. Установить всю родню и не забыть таких дружков, как сенатор Хилльярд. Не пропустить никого!
— Слушаюсь, шеф. Считайте, что все уже готово.
— Хорошо. А теперь Джон Мейнард.
— Если хотите знать мое мнение, шеф, то проверка Мейнарда ничего не даст. Даже найди мы что-нибудь, его это не остановит.
— Но дискредитирует.
— Возможно. Но вы же знаете, как он популярен в стране.
— Знаю. Да, если он выйдет в отставку, чтобы обрушиться на нас, его ничто не остановит. — Казалось, что Тайнэн рассуждает сам с собой вслух. — Он пойдет на все, да. — Лицо директора ФБР потемнело. — Но и мы тогда пойдем на все. Он или мы! Можно, конечно... — Задумавшись, Тайнэн замолчал.
— Да, шеф? — вопросительно посмотрел на него Эдкок.
— Надо еще подумать, — покачал головой Тайнэн. Потом добавил: — И потребуется много денег...
— Но есть ведь фонд президента...
— Не годится, — перебил помощника Тайнэн. — Слишком явно. И я ведь уже сказал, что президента впутывать ни к чему. Мы должны делать свое дело, а он пожинать плоды наших трудов. Нет, для боевых действий нужны деньги, источник которых никому не проследить... — И вдруг Тайнэн опять стукнул себя кулаком по ладони. — Черт возьми, Гарри, придумал!
Весь в возбуждении от осенившей его мысли, Тайнэн уселся за письменный стол и вызвал по переговорному устройству секретаршу.
— Бет! Найдите дело Дональда Раденбау и немедленно принесите мне.
Эдкок ничего не понимал.
— Раденбау ведь сидит в Льюисберге.
— Знаю.
— Я думал, вы ищете крупную сумму.
— Ищу, — ухмыльнулся Тайнэн. — И знаю, у кого она есть и кто не будет болтать. Ты уж, Гарри, поверь старому Вернону и потерпи немного.
Через несколько минут Бет принесла досье.
Оставшись снова наедине с Эдкоком, Тайнэн раскрыл папку и начал перелистывать страницы:
— Так, Раденбау... вымогательство... По сведениям Хайлэнда, должен доставить деньги в Майами-Бич... Денег при аресте не обнаружено... Затем процесс... Признали виновным... Пятнадцать лет... Отсидел уже два года восемь месяцев... То, что надо!
Закрыв папку, довольный Тайнэн посмотрел на собеседника.
— Отлично, — сказал он. — Должен признаться, что, если это получится, я гений. Вмешайся только наш дорогой председатель Верховного суда, и мы его приветим.
— Не понял, шеф.
— Скоро поймешь. А пока выполняй приказы. Прежде чем приступить к проверке Коллинза, приватно позвонишь начальнику Льюисбергской тюрьмы Брюссу Дженкинсу. Ему доверять можно, он мне многим обязан. Скажешь ему, что я хочу встретиться с одним из заключенных, Дональдом Раденбау, сегодня ночью — ну, скажем, часа в два — и за пределами тюрьмы. Пусть найдет укромное местечко, где мы сумеем побеседовать по душам. И учти, Гарри, сейчас все поставлено на карту, абсолютно все.
Продолжение следует
Сокращенный перевод с английского Ю. Зараховича
