— Звepь был огромным... — рассказывал охотник.
Разговор происходил на берегу реки Анадырь, неподалеку от старинного казачьего села Марково, в котором живал еще сам Семен Дежнев. Мы сидели на колхозной тоне, где шла разделка рыбы и на вешалах вялились янтарные балыки. Охотника звали Иван Максимович Перепелица. Рядом бегал черный вислоухий сеттер Синопс, из-за которого мы, собственно, и разговорились. — Медведей я видывал всяких, — не спеша выкладывал Перепелица. — За свою жизнь не одного взял. А тут опешил. Жутко стало. Огромный, да и все остальное вроде сходится: узкомордый, светлый. Ну, думаю, не иначе как тот, о котором Куваев писал «самый-самый большой!».
Не впервые мне доводилось слышать на Чукотке подобные рассказы. То следы «самого-самого» видели у северных берегов Чукотки, на речке Куэквунь, то в материковой части, за сотни километров от морских побережий.
Гипотезу о том, что самый большой медведь на земле, экземпляр которого (1200 килограммов) удалось добыть лишь однажды, в 1898 году близ Аляски, на острове Кадьяк, может существовать и сейчас в малоисследованных уголках Анадырского плоскогорья, выдвинул, как известно, писатель Олег Куваев в 1968 году. Припомнив, как в бытность своей работы геологом он слышал рассказы чукотских пастухов о светлом узкомордом звере, встречавшемся будто бы им в горах, опираясь на доводы бельгийского ученого Эйвельманса, который утверждал, что на земле есть еще незнакомые науке очень большие млекопитающие, и на легенды эскимосов, записанные канадским натуралистом Фарли Моуэтом, писатель сделал смелое предположение, что медведь-кадьяк вполне мог перекочевать на Аляску, оттуда на Чукотку и таится до сих пор где-нибудь в уединенных горах.
О поисках этого медведя в районе озера Эльгыгытгын он написал интереснейший рассказ (1 См. «Вокруг света» № 1, 2, 5 за 1968 год.). Однако за прошедшее десятилетие гипотеза не подтвердилась. В тех местах и в самом деле встречались очень большие медведи, но все они не шли ни в какое сравнение со светлым гигантом и науке были известны достаточно хорошо.
И вот вновь рассказ-подозрение о самом большом медведе!
— Со мной был пес, копия Синопса, родитель его, — продолжал Перепелица. — Я его из Владивостока привез. Хотел на уток приспособить, но он на все шел без разбору, уж очень рьяным охотником себя показал. Росомах ловить мне помогал. Медведя увидел — и. тут ни секунды не промедлил.
Стрелять бы мне надо — сеттер ведь не лайка. Но уж больно светлым мне этот медведь показался. Не белый ли?! Так я подумал. Белых-то стрелять запрещено. Вот и не рискнул...
— Ну а сеттер что? — нетерпеливо перебил я.
— А что сеттер? Рыцарь! Нет чтобы извернуться, схватить сзади за штаны, как шел — так и прыгнул на морду. Медведь и уложил его одним ударом. Постоял-постоял и обратно пошел. След прямехонько на север проложил. Будто компас какой его вел. Я потом следы промерил. Вот, в блокнот записал — 38—41 сантиметр каждый следок. Зверище!
И тут меня осенило. Конечно же, узкомордый светлый гигант страшило, которого видели чукотские пастухи, был не кем иным, как... белым медведем! Но... Однако именно это Куваев как раз и отрицал. На озере Эльгыгытгын геологи рассказывали ему, что их склады разоряет большой белый медведь. «Белый медведь здесь, за сотни километров от побережья? — размышлял Куваев. — Нет, не может быть. Что ему здесь делать?!» Это заблуждение, подумалось мне, было для тех лет вполне понятным. Тогда наши ученые только приступали к основательному изучению экологии белого медведя, жизнь которого во многом казалась загадкой. Но теперь-то хорошо известно, что белые медведи могут заходить и на тысячи километров в глубь материка, а их путешествия через Чукотку, хотя и нечасты, но довольно регулярны.
Весной звери заходят из Чукотского моря в Берингово и охотятся на тюленей. Нередко льдины приносят их к берегам Камчатки. И тогда белые медведи, словно держа в уме план-карту, отправляются напрямую через материк в свой родной Ледовитый океан.
Чаще всего люди встречают их в долинах рек — можно предположить, что хозяевам Арктики известно о существовании водоразделов, по которым легко попасть из долины одной реки в другую. Механизм ориентировки белых медведей для ученых все еще продолжает оставаться загадочным, но то, что зверю вполне под силу пересечь горный хребет, где нет привычной для него пищи, не вызывает сомнений. Медведь может идти по сто километров в день и неделями голодать.
Я был уверен, что мое предположение верно. Смущало одно: почему чукотские пастухи не могли во всем сами разобраться? Трудно предположить, что, постоянно обитая в горах, они не знали о существовании белых медведей, которых добывали их сородичи у побережья. Какая-то загадочность здесь оставалась. Следовало либо самому посмотреть на этого медведя где-нибудь в горах, в центре материка, либо поговорить об этом с пастухами. Но как это сделать?
Я узнал, что хозяин черного сеттера, Слава Харитонов, рыжебородый альголог Марковского биологического стационара, собирается лететь на озеро Эльгыгытгын, чтобы оттуда пройти на лодках по рекам через горы Анадырского плато до самой Усть-Белой. Вот уж, как говорится, на ловца и зверь бежит. Об этом в свое время не смел даже мечтать Олег Куваев. Правда, в экспедиции Харитонова уже имелся рабочий, спокойный и рассудительный преподаватель из Харькова, Борис Кононов, и Слава ни на кого не хотел менять его. К тому же и летчики вначале наотрез отказались везти трех пассажиров. Но за неделю, пока ожидали погоды, я успел добиться своего. Пилоты наконец согласились, и Славе пришлось вручать мне как полноправному члену экспедиции резиновые сапоги, спальный мешок — кукуль и ватную куртку. «Берите, берите, — сказал он. — Поздно вылетаем. Может случиться так, что возвращаться придется зимой».
Озеро Эльгыгытгын встретило нас ясной солнечной погодой. Оно синело, как осколок Черного моря, чудом затерявшийся в этих голых, пустынных горах. Сверху озеро казалось идеально круглым. Должно быть, из-за ясного неба мрачных мыслей о безжизненности этого уголка, отмеченной прежними исследователями, у меня не возникло. Да и спутники мои не скрывали радости, что наконец-то добрались сюда.
На берегу озера, по обеим сторонам долины, будто боксеры, разбежавшиеся по углам ринга, стояли два домика. В синей глади воды отчетливо просматривались пунктиры поплавков заботливо расставленных сетей, а по озеру, распуская за собой буруны, мчалась красная моторка. По всему чувствовалось, что озеро обитаемо и известно людям хорошо. Мы приземлились на площадку рядом с вытекающей из озера единственной рекой. Отсюда начинал знакомство с Эльгыгытгыном и Олег Куваев. Тогда, в июне, он увидел здесь снег. Жить ему пришлось в палатке рыбака, печурку топить травкой Кассиопеи. Нам повезло. У нас имелся дом, брошенный, как это водится на Севере, со всем хозяйством. В доме была печь, а вокруг валялось немало всякого барахла, способного гореть, так что внезапное наступление зимы нас пока не волновало.
...Зафрахтовать вертолет и отправиться в столь дальнюю дорогу Харитонова заставило желание узнать, что за водоросли населяют озеро и прилегающие к нему бассейны рек. Эти исследования входили в программу работ магаданского Института биологических проблем Севера, научным сотрудником которого был Слава.
Мир водорослей еще не до конца познан, особенно в северо-восточных водах нашей страны. Водоросли — самые древние жители планеты. Именно они насытили кислородом нашу атмосферу, не без их участия появился озон, вся жизнь на Земле. Но познакомиться с ними не так-то просто. Большинство главнейших водорослей микроскопично, невидимо глазом. К их изучению приступили лишь около двухсот лет назад, когда появилось увеличительное стекло — лупа и были изготовлены первые микроскопы Левенгука. Ученые уже тогда убедились, что водорослей на земле — как звезд на небе и что они живут всюду. В горячих источниках, в снегах и льдах, в лужах и капле воды, в океанах и в земле, где ничтожно количество влаги. Знание водорослей давало ключ к решению и пониманию многих проблем. По типам обнаруженных водорослей можно судить о состоянии, в котором находится тот или иной бассейн, о степени загрязненности, скорости самоочищения и даже о происхождении водоема...
Когда-то побывавший на Эльгыгытгыне ученый С. В. Обручев предположил, что озеро образовалось в результате извержения вулкана. У современных ученых родилась новая версия — метеоритная. Представить, что озеро глубиной до полукилометра и шириной до семнадцати километров образовалось в результате удара метеорита, согласитесь, непросто. Группа ученых уже занимается изучением этого вопроса, и Харитонов считает, что его исследования тоже могут пригодиться.
— Если в пробах окажутся реликтовые водоросли, можно установить возраст водоема, — говорил он, загораясь. — Если же найдем эндемиков — водоросли, которые обитают только в этом озере, — то вправе предположить, что озеро образовалось не так, как все водоемы Чукотки. Тут и удар метеорита можно считать вероятным. Но исследования наши важны и сами по себе; появление электронных и сканирующих микроскопов показало, что в мире водорослей предстоит сделать еще множество открытий...
Еще с вертолета, увидев моторную лодку, Слава решил, что нам здорово повезло. У нас были только надувные лодки; на одной из них стоял слабосильный моторчик, с которым плавать по озеру было небезопасно. Мы не сомневались, что встретим на озере геологов либо рыбаков и те, конечно, в нашей просьбе — дать на денек моторку — не откажут. Но владельцы моторки были какие-то чистые, холеные и расписывали преферанс в уже обжитом домике отнюдь не «корявыми» руками рыбаков. По разбросанным аэрофлотовским журналам мы поняли, у кого оказались. Летчики ближайшего авиапредприятия устроили себе на озере профилакторий. Лодки нам, конечно, не дали. Не отказали напрочь, а сказали — самим нужна, вот разве что завтра вечером, да и то часика на два.
— Вот тебе и трофическая связь, — глубокомысленно изрек наш педагог, когда мы возвращались к себе домой. — Так, кажется, говорят биологи? Водоросли выкормили зоопланктон, на нем отъелись чиры, чиров стали пожирать гольцы. Разъелись, зажирели, могли бы спокойно и умирать, но и на них нашлась управа в лице сих молодцов.
— Шут с ними, — сказал Слава. — Браконьерят, наверно, вот и жадничают. Будем жить, как будто их тут и нет.
В тот же час мы надули «Пеликан», установили мотор. Слава, опасаясь, что испортится погода, не хотел терять ни минуты. В лодке можно было разместиться только двоим, меня оставили на берегу, и я с грустью смотрел, как удаляется надувной ковчег. На середине озера ребята все время останавливались, вращались на месте, таская за собой белую планктонную сетку, и Слава красными, замерзшими руками тщательно сливал в пробирки ее содержимое.
Я решил не терять времени понапрасну и подняться в горы. Может, найду пастухов или — вдруг повезет! — медведя, ради которого оказался здесь.
Стоило углубиться в горы, как пейзаж помертвел: исчезли пуночки, трясогузки, камнешарки, кулики. За рекой рос сухой черный мох с редкими яркими цветами. Кое-где встречались норки, но трудно было решить, кому они принадлежат: леммингам или евражкам. Попадались и следы оленей, но, сколько я ни всматривался в бинокль, не было видно ни одной живой души.
Все окружающие горы были покрыты осыпями. Должно быть, от сильнейших морозов, достигающих здесь пятидесяти градусов, и постоянных ветров, так разрушались породы. С трудом мне удалось взобраться на одну из вершин, но неожиданно налетел сильный ветер. При ясном небе это был нехороший признак. Погода вот-вот могла испортиться. Если шторм застанет моих альгологов на середине озера, им придется несладко. Я решил вернуться, чтобы быть готовым просить о помощи наших соседей.
Пилоты разделывали рыбу. Никогда еще я не видел таких жирных и больших гольцов. Каждая рыбина была величиной с поросенка. «С норовом она тут, — объяснял мне кучерявый пилот. — В сети идет, только когда начинает портиться погода, да и то при северном холодном ветре. Колхозные-то рыбаки, видно, об этом не знали, бросили дело. Но разве можно такую рыбу бросать? Икрой, сволочь, питается. Не вру, ребята видели. Друг за дружкой ходят и икру жрут».
Поздно вечером к берегу подплыл наш тихоходный «Пеликан». Слава рассказывал, что временами было жутковато. Особенно на середине озера, когда скрывались берега и казалось, что ты в океане...
Еще день мы работали на озере. К соседям дважды залетал вертолет. Слава мотал в удивлении головой, припоминая, что ему просить вертолет пришлось почти два года.
— Ловил бы ты гольцов, — подтрунивал над ним Борис, — а то взялся за водоросли. Их и увидеть-то нельзя.
На утро следующего дня мы отправились в путь. Слава сказал, что сейчас начинают размножаться самые молодые и красивейшие водоросли земли — диатомовые, и что самое время брать пробы.
Над водой стлался туман. У берега кружилась большая стая бургомистров — крупных серебристо-крылых чаек. Вначале появилась одна птица, затем другая, и вскоре я насчитал уже сорок шесть... «Совсем как на море. Корабли провожают», — с этими словами Слава дернул шнур мотора. Сорвавшаяся петля хлестнула меня по спине. Я сидел с фотоаппаратами на носу, готовый в любую минуту запечатлеть показавшегося на берегу моего медведя...
Наше плавание по скалистому ручью Энмываам могло бы быть более удачным, не задумай альгологи вернуться в Маркове к первому сентября. Это нужно было Дяде, как ласково называл Слава нашего преподавателя, которому не терпелось взяться за указку и обратиться с приветственной речью к своим ученикам. Вот почему мы спешили.
У нас были две надувные лодки. В «Пеликане» мы сидели со Славой, вторую с Дядей и со всем скарбом по плану должны были тащить в поводу. Скорость течения, сила мотора — мы рассчитывали мчаться как курьерский поезд. Поначалу так и было. Но едва караван вышел из озера, как пришлось быстренько расцепляться и двигаться самостоятельно. Энмываам растекалась по долине множеством рукавов и становилась порой столь мелководной, что приходилось вылезать из лодки и волочить ее по песку. При этом Слава воздевал руки к небу, умоляя не продырявить дно лодки, которое было штопано-перештопано.
Иногда впереди возникали кусты. Мы удивлялись — кусты в тундре! Но когда подплывали ближе, кусты вдруг оживали, и от реки убегали огромные рогачи. Вообще в первый день пути олени встречались часто. Они стояли на вершинах гор, отлеживались на берегах. Попался облезлый черный песец, которого я успел сфотографировать, прежде чем тот скаканул в сторону. Впереди все время маячила одна и та же стая гусей. Подпустив нас на выстрел, они взлетали, перелетали чуть дальше и продолжали нас поджидать, словно играли в догонялки.
К ночи налетел ветер с дождем и снегом. Едва успели укрепить палатку, втиснулись в нее втроем и всю ночь проворочались в тесноте без сна. К утру снег и дождь кончились, но ветер не переставал.
Мы спустились по реке всего километров на двадцать, график ломался, и лучше было, пожалуй, поискать укрытие да переждать непогоду. Но мои спутники об этом и слышать не хотели. Они надеялись, что дальше можно будет идти на моторе — в Энмываам уже принес воду первый приток, река должна была стать полнее. Но через сотню-другую метров винт чиркал о камни, лопалась шпонка. Слава менял ее, и мне приходилось снова браться за весла. Памятуя о дряхлом дне «Пеликана», на перекатах я вставал в полный рост, чтобы издали разглядеть предательские камни. Прыгая на волнах, мы неслись им навстречу: поворачивать было бесполезно. Слава стонал, будто о камни било его самого.
К концу вторых суток мы были лишь в восьмидесяти километрах от озера Эльгыгытгын. Почти ночью наконец-то остановились на ночлег. Вытянули лодки, развели костерок. Заприметив на небе звезды, решив, что дождя не будет, я расстелил свой кукуль у костра, чтобы не тесниться в двухместной палатке. И долго не мог заснуть, глядя на звезды, слушая неумолчный шум реки, вспоминая Олега Куваева и пытаясь разобраться в таинствах человеческой души, где помимо нашей воли живет тяга к бродяжничеству и странствиям.
Меня разбудили птицы, они расплакались прямо над головой. За ночь спальник покрыло белой изморозью, как и лодки и камни вокруг. И когда я выбрался из мешка, осторожные гагары замолкли от неожиданности. Отражаясь в тугой зеленой поверхности реки, они замерли, боясь пошевелиться. Видно было, как стекали капли воды с клювов. Придя в себя, птицы ударили крыльями по воде и, высоко подняв шеи, тяжело взлетели, недовольно гогоча и, должно быть, переругиваясь друг с другом.
День, не в пример предыдущему, был ясным и солнечным. Впервые за это время мы, не торопясь, позавтракали, загрузили лодки. Я даже успел поснимать оленей, пасущихся на другом берегу, а Борис порыбачить со спиннингом. Кажется, наконец-то до всех дошло, что спешить бесполезно, реки не перегонишь. Впереди был небольшой перекат, дальше начинались скалы, глубина. Слава сразу же накрепко привязал Дядину лодку к «Пеликану», и мы тронулись.
Я устроился поудобнее на носу, повесил на грудь широкоформатный фотоаппарат, готовясь снимать пейзажи. Как вдруг, еще не понимая, в чем дело, почувствовал: произошло что-то непоправимое. Мы стояли, а мимо бешено мчалась река.
Я обернулся. Лодка Бориса, которая была у нас на буксире, влетела в нишу скалы, и течение зажало ее там. Борис беспомощно отталкивался от скалы, пытаясь выскочить. Вода заливала лодку, шумным потоком подбиралась и к нам. Мотор сразу же заглох. Мы тонули...
В прошлом году в конце экспедиции у меня сгорели все пленки и аппараты на таймырском озере Аян, пропали редкие кадры, и теперь, кажется, несчастье повторялось. Я схватил кофр, где лежали пленки и телевики, и озираясь, как загнанный зверь, обдумывал, как бы их сохранить, если придется плыть. «Где нож... нож где?» — кричал озверело Слава, перекрывая шум воды. Нож всегда висел у Славы на поясе, но сегодня, как нарочно, он куда-то запропастился.
Внезапно я увидел в скале небольшую приступочку, на которой можно было стоять. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, держа в руке кофр, я выскочил из лодки. В то же мгновение Слава нашел нож, ударил по красной нейлоновой бечеве. Освободившись, залитая водой лодка исчезла за выступом скалы. Следом за нею пронесся резиновый ковчег Дяди, подхваченный течением, Я остался в одиночестве на узеньком карнизе.
Ощупывая рукой камни, почувствовал, что они держатся довольно прочно. Опираясь на них, я постепенно взобрался на скалу, примерно на высоту второго этажа. Здесь была хотя и узкая, но довольно длинная площадка, где можно было уже поставить кофр, сесть. На этом пятачке я мог прожить хоть неделю. Но радость, что удалось выйти из переделки сухим, сохранить фотоаппараты и пленку, тут же улетучилась. Ребятам ведь и так тяжело, а теперь им придется выручать меня... И я снова полез наверх, рассчитывая сам выйти к тому месту, где они пристанут.
Продолжая отталкиваться от камней, держа в одной руке сумку с фотоаппаратами, я поднимался все выше и выше. Но вот выскользнул из-под ноги один камень, другой, вслед за нижними двинулись верхние камни. Осыпь пришла в движение, и я забился на ней, как попавшаяся на липучку муха. Внезапно со всею отчетливостью понял, что попался и уж отсюда-то мне не выбраться.
Не размышляя, отставил в сторону кофр. Все, кроме жизни, потеряло цену. Я слышал, как кофр с аппаратами полетел вниз и шлепнулся в воду. Рванулся вбок, увернувшись от огромного, катившегося сверху черного камня, затем оперся на недвижимый обломок, который сразу же стал уходить из-под ноги, прыгнул вверх. Что-то больно ударило по ноге, но сверху, с края скалы, ко мне тянулась тонюсенькая веточка какого-то растения. Задыхаясь, я вцепился в нее...
Стебелек, слава богу, удержал. Удержал на какое-то мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы перенести тяжесть тела, оттолкнуться от ушедших вниз камней и прочно вцепиться в дерн. Подтянувшись, я выбрался наверх.
Внизу, на другом берегу реки, увидел лодки и сидящих в изнеможении Славу и Бориса. Они смотрели на меня и, наверное, раздумывали, как снять со скалы этого искателя приключений. Самое страшное было позади, и я беспечно помахал им рукой. Подо мной шумела река, гремя порогами, в синем небе нежно кудрявились облака. Пронзительно яркий свет солнца заливал тундру до самого горизонта.
И тут я увидел Его. Это было как наваждение — полусон, полуявь. Надо же, в такой момент! И как здорово, что на груди у меня болтался хоть плохонький, но все же аппарат, случайно уцелевший. Я нацелился.
Медведь стоял на задних лапах, поднявшись из невысоких кустов голубики, и внимательно, как сурок, смотрел на меня. Лихорадочно я нажал на спуск. Было далеко, и я знал, что медведь получится очень маленьким, но все-таки это была награда. Нет, это был не узкомордый, не огромный и страшный медведь-кадьяк, но, честное слово, медведь был светлый! Не белый, в именно светлый, будто седой. Словно бурого медведя накрыли белой полупрозрачной тканью. Нижние части лап и живот оставались темными, а спина была светлой.
— Медведь! — что есть силы заорал я, не зная, что делать. У меня уже не осталось пленки. Медведь, озираясь и нюхая воздух, неторопливо уходил в горы.
Слава продолжал сидеть, и я опять закричал: «Светлый медведь! Светлый...» Но Слава продолжал сидеть, не обращая на меня внимания. Потом снял сапог, стал выливать из него воду. Мне было до слез обидно за его равнодушие. Ведь, значит, есть все же светлый бурый медведь. И пастухам было с кем спутать настоящего белого медведя. Олег Куваев не придумал эту легенду. И, выходит, оказался прав, не поверив, что это просто белый медведь? Теперь можно было порассуждать, откуда взялся здесь такой светлый медведь. И не отпрыск ли это любви бурых и белых мишек, что, видимо, допустимо? Но здесь слово за исследователями, которые уже нанесли на карту маршруты белых медведей, проходящих через Чукотку...
Я еще не знал тогда, что мы остались без хлеба, без патронов, курева и многих других нужных вещей. Что Слава в растерянности подумывал, как одолеем мы страшный Леоновский порог, о котором предупреждали все карты. И он крикнул, наконец покончив с сапогами: «Да что ты орешь, будто мы не слышим: медведь да медведь. Ну и что? Будто мы светлых не видели. У меня вот сетка планктонная пропала — и то молчу».
А медведь уходил, поднимаясь к вершине. Неторопливо, переваливаясь с боку на бок, не обращая на нас никакого внимания. Я вспомнил наконец, что остался без пленок, фотоаппаратов, телеобъектива, и подумал, как нелегко даются порой такие простые открытия.
Чукотка, Анадырское плоскогорье
В. Орлов
«Кочатко» — кто это?
В чукотском фольклоре действительно хранится немало преданий о фантастическом медведе «кочатко» — шестиногом, невероятно крупном, свирепом и очень опасном для людей.
Легенды во многих случаях оказываются основанными на реальных фактах, каких-то предпосылках к ним, и мне в свое время тоже, как и писателю Олегу Куваеву, пришлось призадуматься, что же за зверь мог послужить прообразом «кочатко»? Наблюдательные от природы охотники-чукчи называли его самым большим.
В этой части земного шара все медведи крупны. На Аляске, Камчатке, живут самые большие бурые медведи, среди которых и был однажды добыт рекордсмен с острова Кадьяк. Можно было бы предположить, что огромные бурые медведи бродили и в горах Анадырского плато, пугая оленеводов, которые зачастую не выходили к побережью, проводя в горах всю жизнь.
Но Чукотский полуостров — одно из немногих мест в северном полушарии, где вдали от морских побережий, в глубине материка, можно встретить и белого медведя. Так, к примеру, с 1939 по 1962 год их встречали здесь около пятидесяти раз. В общем-то, белый медведь небольшой охотник путешествовать по суше. Отправляться в подобные странствия его заставляет дрейф льдов. Со льдами медведи попадают в Берингово море; принесенные к берегу, они, легко ориентируясь, как все далеко мигрирующие звери, кратчайшим путем отправляются к Ледовитому океану. За последние годы установлены их излюбленные пути передвижения. Это бассейны рек Анадыря, Пенжины, Белой.
В то же время белый медведь — самый крупный хищник на Земле. Длина его достигает трех метров, а экземпляры весом в тонну не так уж редки. И выглядит он, надо сказать, посвирепее и пострашнее бурого медведя. Что, конечно же, не могло не броситься в глаза жителям Чукотки.
Но они не рисковали называть его белым. В пути, страдая от гнуса, медведи отлеживаются в ямах, зарываются в землю, белая шкура зверя становится грязной. Оказавшись в непривычных условиях, голодая, звери в пути становятся очень раздражительными, не страшатся нападать на людей. Являясь эпизодически, они запоминались людям надолго, как пришествие злых духов, порождали о себе легенды.
Интересно, что шестиногий «кочатко» изображался обычно с очень длинной шеей, маленькой острой головой, без ушей, с хорошо прорисованными черными когтями на лапах. Если «удалить» пару ног, рожденных легендой, то получится очень наблюдательно выполненное изображение белого медведя. Так что «самый-самый большой» медведь, которого пытался отыскать Олег Куваев, а потом и В. Орлов, был скорее всего просто-напросто обычным белым медведем. В какой-то мере это подтверждает и наблюдение охотника Перепелицы, приведенное В. Орловым. Бросающиеся в глаза следы «с бочку» могут принадлежать только белому медведю, ступня которого напоминает снегоступы — приспособление для хождения по снегу.
Что же касается медведя, встреченного на Энмывааме, то тут стоит посочувствовать автору очерка, оставшемуся без дальнобойной фотоаппаратуры. Медведь на слайде получился мелковатым. Даже в лупу невозможно определить его вид. Но то, что он светлый, отчетливо видно. Пожалуй, шкура его светлее, чем шкура самого светлого бурого медведя.
В практике зоопарков в настоящее время действительно получены вполне жизнеспособные гибриды от скрещивания бурых и белых медведей. Мне доводилось видеть их. Это очень светлые звери, телосложением напоминающие бурых. Но предполагать, что как раз такой медведь повстречался автору на Энмывааме, у меня нет достаточных оснований. Во-первых, по снимку этого не определишь, биологам нужны более веские доказательства: череп, шкура и т. д. А во-вторых, природа очень строго позаботилась о сохранении чистоты видов, и то, что удается иногда в зоопарках, на воле практически неосуществимо. Период спаривания у белых и бурых медведей по срокам не совпадает, разница в два месяца не дает надежды увидеть на Чукотке гибридов. Скорее следует предполагать, что медведь с Энмываама был все-таки белым медведем.
С. Успенский, доктор биологических наук
