Поезд надежды
Сан-Луис на карте надо искать немного южнее устья Амазонки, около океана. Здесь заканчивается трансбразильская магистраль. Дальше пути нет. Поезд из Сан-Луиса в Терезину отправляется в пять часов утра, а приходит к месту назначения в девять вечера. Для тех широт часы отправления и прибытия — время глубокой ночи даже летом. В одни сутки поезд идет туда, а на другие возвращается обратно. Сан-Луис — столица штата Мараньян, входящего в Нордесте, северо-восточный район Бразилии. К северу начинается иной район — Амазония, а к югу лежит еще один северовосточный штат — Пиауи со столицей Терезиной.
Сан-Луис редко поднимается выше третьего этажа и представляет собой музей старой колониальной архитектуры с ее эклектикой античных ордеров, мавританских балконов и двориков. Колокольни его соборов до сих пор возносятся над черепичными крышами мирских жилищ, и единственное здание, откуда можно свысока бросить взгляд на дом господень, принадлежит банку.
При всей монументальности вокзала, зала ожидания в нем нет. А поскольку в пять утра городской транспорт еще не работает, пассажиры устраиваются с вечера на ступеньках и вокруг них и могут наслаждаться свежим воздухом. Обвешанный корреспондентской амуницией — дорогими господскими «игрушками», — я был среди них не просто белой вороной, я был единственным горожанином. Перепутать род занятий моих попутчиков было невозможно. В праздничных рубашках и кофтах, одинаково помятых на плече перевязью мешка, они смотрели, как толкутся мотыльки у лампы, и старательно не обращали внимания на затесавшегося в их среду «господина».
Бразильцы, которые летают самолетом, никогда не сядут в автобус, и те, кто может ехать хотя бы автобусом, постараются избежать железной дороги. Дело в том, что даже на трансбразильской магистрали, соединяющей столицы штатов, поезда идут со скоростью тридцать километров в час. Но прибавь поезд чуть-чуть ходу, и он тут же слетит с рельсов, положенных вкривь и вкось на трухлявые шпалы. Едва не падая с колес, вагоны мотаются так страшно, что без практики верховой езды выдержать эту качку невозможно. А в открытые окна раскаленный воздух несет тучи пыли.
Хотя железные и шоссейные дороги — собственность бразильского государства, автомобили и автобусы выпускаются иностранными компаниями, так что получается как в сказке —добрый отец обижает родную дочь в угоду злой мачехе. Впрочем, для трудящихся бразильцев оно и к лучшему: важнее комфорта им цена билета на автобус — она втрое выше, чем на поезд. В Сан-Луис я отправился самолетом. Однако дальше мне надо было не спеша пересечь глухой уголок Бразилии. И вот, чихая от пыли и подскакивая, мы двигаемся сквозь сплошные заросли пальмы бабасу. Невзирая на мучения, мои спутники сохраняют терпеливое спокойствие, как сохраняли его при посадке, хотя мешки резали плечо, места в вагонах не нумерованы и путь предстоял неблизкий. Это спокойствие не от покорности судьбе — карие глаза попутчиков полны блеска и жизни — оно рождено уважением к ближнему и обостренным чувством собственного достоинства.
...Пальмы бабасу провожали нас до темноты. Они отличаются от кокосовых большей прямизной и жесткостью ствола, поскольку ему не угрожают удары морских шквалов. Листья вроде птичьего пера, ими кроют крестьянские хижины, серые силуэты которых периодически проплывают мимо нас. Но главное в бабасу — орехи. Их ядра более чем наполовину состоят из масла. Бразилия занимает первое место в мире по производству масла-бабасу, а Мараньян — первое место в Бразилии. В Сан-Луисе мне показывали могучие механизмы для сокрушения скорлупы ореха, а теперь передо мной плантации.
Вагоны узкие, на скамейке помещаются лишь два человека. Рядом со мной сидит сеньор Патрисио. Он вошел на какой-то промежуточной остановке и едет, погруженный в свои мысли, поминутно то распуская без видимой цели узлы мешков, то снова затягивая их. Его бок все время в напряжении и почти не касается меня, несмотря на тряску, и на мои вопросы он отвечает почти беззвучными «да» или «нет», которые растворяются в адском грохоте колес.
«Вы крестьянин?» — «Да». — «Земля своя?» — «Нет». — «Арендуете?» — «Да». — «Исполу?» — «Нет. За четыре мешка из каждых десяти». — «А пятый?» — «Пятый отрабатываем на земле хозяина». — «Семья большая?» — «Восемь детей». — «Что сеете?» — «Рис». — «На жизнь хватает?» — «Нет».
Впервые Патрисио проявляет свое отношение к моей назойливости — он бросает на меня негодующий взгляд и снова вцепляется в узлы. Я говорю ему «спасибо» и даю передохнуть рассуждениями об особенностях выращивания суходольного риса. Большая часть бразильского риса растет без воды, как пшеница, и только поэтому его можно культивировать на засушливом Нордесте.
Патрисио невысок и худощав, как и едва ли не все в вагоне, да и вообще большинство жителей Северо-Востока. Их миниатюрность вызвана, надо полагать, хроническим недостатком витаминов в пище многих поколений. Некогда, стремясь уберечь свои сады и фермы от голодных рабов, плантаторы распространяли разные небылицы, вроде той, например, что сочетание манго с молоком будто бы ядовито. Я сам пробовал не раз эту смесь без каких-либо последствий, и, уж во всяком случае, она менее опасна, чем маниоковая мука с сахаром-сырцом — обычная диета местных бедняков, от которой к двадцати годам у них не остается передних зубов. Правда, не красота улыбки составляет их главную заботу, а мои попутчики не улыбались даже тогда, когда я нацеливал на них голубое око объектива. После новой серии «да» и «нет» я выяснил, что Патрисио едет в город в надежде заработать несколько дополнительных крузейро, так как остающихся ему мешков риса не хватает до нового урожая.
Потом я много раз встречал таких пилигримов. Пешком и на ослах, в одиночку и всей семьей, в кузовах грузовиков, прозванных «насестами для попугаев», они направляются по извечным маршрутам надежды — на юг, в большие промышленные города, на запад — в Амазонию, богатую лесом, землей и водой, или же просто ищут работу.
Борьба за землю
Далеко позади остались железные и другие рукотворные дороги. Чем больше углубляемся во внутренние районы штата Пернамбуку, тем суровее становится пейзаж, тем реже попадается человеческое жилье. Но проложенная неизвестно какими средствами транспорта колея упорно звала вперед и привела меня к дому Марии да Граса.
Мы разговариваем с ней под открытым небом, как будто под огромной чашей рефлектора, отражающей на нас со всех сторон огненные стрелы солнечных лучей. Нам вынесли табуретки из хижины — небеленой мазанки с земляным полом, внутреннее убранство которой не разглядеть из-за полумрака внутри ее. Можно догадаться все же, почему хозяева считают хижину неподходящей для приема гостей, да и сами они, видимо, собираясь вместе, помещаются в ней с трудом. Стены мазанки потрескались и по углам обкрошились, ее единственное окно лишено рамы и стекла, зато имеются настоящая дверь и крыша, крытая черепицей, слепленной соседом-гончаром и потемневшей от старости; но тем не менее черепицей, а не пальмовым листом, что говорит об известном достатке.
Сколько лет Марии да Граса, сказать трудно: ее лицо так прокалено и высушено на крестьянской работе, что борозды, проложенные временем, неразличимы, а руки у здешних женщин и вовсе становятся грубыми смолоду. Нас окружает почтительно молчаливая толпа ее детей и внуков, что, в общем, тоже не свидетельствует о преклонном возрасте Марии — она вполне могла выйти замуж лет тринадцати, как и ее дочери. На хорошем португальском и слегка нараспев она рассказывает:
— Засуха в этом году сильна. Много месяцев не было зимы, люди ослабели, скотина отощала и теперь уже не выживет. От посевов ничего не осталось.
Две или три козы звенели бубенчиками в зарослях колючих кустов, окружающих хижину. Под жирным ветвистым кактусом лежала тощая черная свинья. Земля была покрыта щебнем, повсюду из нее лезли каменные плиты и валуны. Поблизости никаких следов культурных растений.
— Посевы ниже, — поясняет Мария, — у высохшего ручья. Зять там сейчас дергает маниоку. Наверное, наш последний урожай на этой земле. Пока хватит, чтобы не умереть с голоду, а там, может быть, найдем свободный участок.
— Вы поссейро?
— Поссейро. Я еще девушкой пришла сюда с отцом и с матерью. Тогда здесь не было ни дорог, ни людей. Боже, как мы бедствовали! И все-таки не уходили, работали день и ночь, думали, земля ничья и станет нашей. Зять недавно снова пробовал выправить на нее документы. Но у нее объявился хозяин, сын префекта. Где уж с ниа\ тягаться!
Газета «Жорнал ду Бразил» рассказывает о такой же семье из штата Гояс. В ней 23 человека, включая глубокого старика и новорожденного. Полгода назад семья Валдеси арендовала землю священника, и очень Дёшево, по местным понятиям, — всего за пятую часть урожая. Засуха заставила их тронуться в путь, туда, где будто бы есть большие поместья. Но, пройдя сотни километров через районы почти необитаемые, они нигде не могли найти себе пристанища. Их гнала не только засуха, но и страх. В их родном штате Баия старый крестьянин Жервазиу был убит в перестрелке с полицейскими, защищая клочок (казалось, ничьей) земли, занятой им тридцать лет назад. У земли вдруг обнаружился хозяин — сеньор Эурико, родственник депутата, друг и компаньон судьи.
Земли на бедняков не хватает: из 11 миллионов семей, составляющих сельское население страны, 9 миллионов не имеют собственных наделов. Борьба за землю идет в Бразилии давно. Сейчас в судах оспариваются права собственности на почти пятую часть бразильской территории. На некоторые владения претендуют сразу по нескольку хозяев. Земля главное богатство страны, и его жадно раздирают и свои и иностранные собственники. Они торопятся, пока землю можно получить задешево или вовсе бесплатно. Не для обработки, а чтобы выгодно перепродать, подождав, пока ее цена повысится, или получить под нее закладную в банке.
Лишь 5 процентов площади пригодны для использования в сельском хозяйстве. Штат Мату-Гросу вдвое больше Франции, но 2 миллиона человек его населения не могут мирно разместиться, не мешая друг другу. Правительство штата ухитрилось распродать участки, общая площадь которых значительно превышает всю территорию штата. Еще активнее ведут торговые операции с недвижимостью частные лица.
Обилие неосвоенных земель породило в Бразилии две характерные фигуры: поссейро и грилейро. Поссейро — крестьянин. Он занимает пустующие земли в незаселенных районах, обычно государственные, чтобы возделывать их. Бывает, что поссейро удается одолеть бесконечную бюрократическую процедуру й оформить права собственности на занимаемый им участок. Удается, если он стал крепким кулаком. Но чаще у его участка обнаруживается хозяин «законный», нередко с подложными документами. Это и есть грилейро — мошенник с кое-каким первоначальным капиталом. Он борется за обладание важнейшим средством производства, стоимость которого самопроизвольно возрастает с течением времени. Грилейро чаще всего фабрикует поддельные документы на право владения свободными территориями, где, как правило, уже поселились поссейро. Действительно, где уж с ними тягаться семье поссейро!
Пользуясь, подобно сеньору Эурико, покровительством местных властей, грилейро силой изгоняют поселенцев, сжигают их дома и плантации, а затем начинают искать неосторожных покупателей. Миллионы гектаров переходят из рук в руки. И вместе с ними огромные суммы денег. Спекулянты приобретают сказочные состояния и ради них не останавливаются ни перед чем. В штате Мараитьян, сообщает «Жорнал ду Бразил», суд освободил Жоана ду Бомфина, наемного бандита на службе у грилейро, который совсем недавно при захвате земли убил восемь человек, в том числе ребенка. Затем Бомфин скрывался в недоступном поместье могущественного грилейро. Полицейская хроника бразильских газет пестрит сообщениями подобного рода. Неподалеку от Марии да Граса, в штате Гояс, американский колонист, чтобы выжить поссейро, перегородил шлагбаумом единственную дорогу, связывающую участки с внешним миром. Несколько человек заплатили жизнью за то, чтобы шлагбаум был снова открыт.
Мое увлечение железнодорожными путешествиями кончилось, едва начавшись, и к Марии да Граса я приехал на машине. Вокруг лежал полигон засухи, миллион квадратных километров весьма неровной земли. Редкая здешняя растительность почти прозрачна — так мало на ней листьев. Зато канделябры кактусов достигают солидной высоты и дают столько отростков, что издали их можно принять за ветвистое дерево.
Некоторые исследователи утверждают, что некогда здесь, в «сертане», как говорят бразильцы, флора не столь сильно отличалась от буйных лесов побережья и недалекого бассейна Амазонки. Но хищническое истребление растительности оголило почву, плодородный слой ее был смыт, источники иссякли, и в конце концов изменился даже климат.
Мария да Граса не очень верит историкам. Предания, которые дошли до нее от предков, сохранили память лишь о том, что сертан всегда был сертаном, каждые два-три года дожди неизменно опаздывали, что приводило к гибели посевов кукурузы и маниоки, а раз в двадцать лет все живое убивала великая сушь. Тогда люди уходили из сертана, но всякий раз возвращались вслед за дождями. И потому, несмотря на неизбежность апокалипсических катастроф, на полигоне засухи и сейчас живут 12 миллионов человек, то есть каждый десятый бразилец. Они называют себя «кабокло» — метисами. Это потомки первых португальских конкистадоров, по разным причинам не поладивших с королем и сеньорами; авантюристов, не обремененных предрассудками и за отсутствием белых женщин бравших в жены индианок. От индейских матерей кабокло унаследовали, помимо выдающихся скул и жестких черных волос, непреходящую и безответную любовь к родной земле. К земле, хранящей могилы далеких предков, политой кровью и потом многих поколений, но не принадлежащей им по закону буржуазной собственности.
Энрике Алвес, депутат бразильского конгресса от одного из округов Северо-Востока, описывая положение у себя на родине, сказал, что засуха скорее социальное явление, нежели просто климатическое. Ее, наиболее драматические последствия проистекают не из-за недостатка дождей, а оттого, что не принимаются необходимые меры, чтобы люди могли бороться с природой.
Речь шла, без сомнения, об аграрной реформе, по поводу которой, как выразилась газета «Жорнал ду Бразил», исписано столько бумаги, что ею, как саваном, можно покрыть все пашни и пастбища Бразилии, но практически до сих пор почти ничего не сделано.
...В процветающий муниципалитет Маринга нас, иностранных журналистов, пригласили на открытие большого зернохранилища. Его построил местный кооператив, объединивший крупных кулаков и помещиков средней руки, владельцев одной-полутора тысяч гектаров земли «на брата». После открытия состоялось торжественное собрание. Хотя в его президиуме сидел министр сельского хозяйства, проходило оно в случайном, наскоро приспособленном, но большом помещении, потому что присутствовать хотели все.
Помню одного выступавшего — загорелого коренастого мужчину с гривою седых волос. Он говорил о международной котировке сои и минеральных удобрений, он требовал снижения пошлин и повышения цен, он требовал кредитов, он грозил пальцем президиуму. Как гудел и волновался зал! Министр едва отбил атаку. Он поднял с места директора банка и потребовал разъяснений. Тот сообщил, что для кредитования уже выделен миллиард крузейро, обещал учесть нужды кооператива.
Разумеется, нам показали образцовых помещиков, так сказать, «светлое будущее бразильской деревни». В настоящем пока еще значительная часть землевладельцев предается благородному покою в фамильных замках из сырцового кирпича, готовых рассыпаться от ветхости, и поддерживает свое существование за счет не менее древних методов эксплуатации вассалов.
— Заставить их интенсивно использовать земли — вот столбовая дорога развития бразильского сельского хозяйства, — уверяли меня сотрудники местной и центральной администрации.
— А как же быть массе безземельных крестьян? — настаивал я.— Есть люди, которым от рождения даны способности управлять хозяйством, вести торговые и кредитные операции, а есть и такие, кому не дано это, зато из них получаются прекрасные батраки.
Эту незатейливую, но страшноватую мысль мне повторяли разные люди с таким упорством и верой в ее очевидность и неопровержимость, что я скоро перестал спорить, осознав наконец, что это и есть краеугольный камень житейской философии буржуазного общества. Она совершенно необходима в качестве моральной опоры всем добрым христианам, защитникам западной цивилизации, чтобы спокойно кушать омаров, глядя на чужих голодных детей…
К сожалению, нам не показали) как живут крестьяне в «образцовых хозяйствах» муниципалитета Маринга. Но один из членов кооператива рассказал мне, что у него четверо постоянных батраков, которым он помог построить дома и платит приличную зарплату. Кроме того, он нанимает по мере надобности временных рабочих, естественно, на совсем иных условиях. Он сказал, что таких гораздо больше, хотя и не назвал точную цифру. Сезонники заняты на уборке и севе, а сейчас, например, разгораживают колючей проволокой пастбища на участки. Одним словом, занимаются делом, далеким от финансовых операций и управления хозяйством.
Ярмарка Святой Анны
Северо-Восток для бразильцев не просто географическое понятие и не только название административного района, который занимает выступ Южноамериканского материка, обращенный в сторону Атлантики. Эта часть страны — самая большая гордость и самая сильная боль.
Именно к северо-восточным берегам Бразилии причалили в 1500 году первые португальские галеоны, и на этих берегах был построен Салвадор — первая столица «Терра да санта Круш» — Земли Святого Креста — так поначалу назвали страну португальцы. С тех времен в Салвадоре сохранились католические храмы, сплошь выложенные изнутри золотом, — память о богатстве колониальной знати и количестве грехов, которые ей нужно замолить. Когда-то с Северо-Востока шла первая экспортная продукция колонии — «пау бразил», столь ценное дерево, что его названием стали именовать всю страну. И сейчас у берегов Северо-Востока вылавливают лучших бразильских лангустов. На здешних землях собирают большую часть бразильского какао, сахарного тростника и хлопка. Правда, доход на статистическую душу тут втрое меньше, а детская смертность втрое выше, чем на юге. Однако до сих пор на Северо-Востоке живет четвертая часть населения страны. Несмотря на бедность, этот район дал Бразилии многих выдающихся художников, музыкантов и писателей, в том числе Жоржи Амаду, чьи герои тоже живут на Северо-Востоке. Многие обычаи здесь уходят корнями глубоко в историческую почву и сохраняются в неприкосновенности до нашего времени. Например, рыбаки северо-восточного побережья выходят в открытое море на маленьких плотах под большим парусом — жангадах, конструкция которых остается практически такой же, какой она была разработана индейцами еще в доколумбову эпоху. А в засушливых внутренних районах пастухи, одетые с головы до ног в сыромятную кожу, ловят своих полудиких коров голыми руками за хвост.
Магазины самообслуживания, супермаркеты и гиперрынки понемногу вытесняют ярмарки. Но на Северо-Востоке эти праздничные встречи деревни с городом в полном расцвете, и знаменитые ярмарочные центры догоняют по количеству населения и благоустройству столицы штатов. Одни мои знакомые считают, что самая лучшая ярмарка бывает в Каруару, другие — в Кампина-Гранди. Один из крупнейших городов Северо-Востока, выросший вокруг торговых рядов, получил от них свое название Фейра-ди-Сантана — «Ярмарка Святой Анны». Если вы въезжаете в него после долгого путешествия по сертану, вам не сдержать возгласа изумления. Только что радио передало, что на севере, в бассейне Амазонки, начался сезон дождей, река вышла из берегов, затопила посевы и пастбища, гибнет скот, хижины на высоких сваях не всегда спасают своих обитателей. Тысячи семей остались без крова. На крайнем юге страны отмечены ночные заморозки, пострадали кофейные деревья и некоторые огородные культуры. А там, где вы только что были, пожухли даже жесткие листья ксерофитных кустарников, покрылись серым налетом стволы кактусов — «шикешике» и «мандакару». Однако у вас перед глазами обилие плодов земных — живой пример одного из парадоксов этой удивительной страны.
Земля в Бразилии ядовито-красного цвета, но родит она не хуже любого чернозема. Повсюду, невзирая на стихийные бедствия, из этой земли буквально прет сеяный и несеяный злак. Прямо вдоль городских улиц, теряясь в бесконечности, идут торговые ряды, заваленные грудами отобранных, вымытых и уложенных помидоров, апельсинов, ананасов. Какие яркие и сочные краски, как все это блестит и играет на солнце! Налиты соком неведомые европейцам фрукты: жаки, маракужи, жаботикабы, канде — и нет им числа! Так много сюда навезено, что торговцы, заманивая капризного покупателя, должны пустить в ход все личные способности: крепкую глотку, сладкий голос и понимание человеческой души.
— Кому луку, кому картошки!— вдруг рявкает громоподобно невзрачный мужичонка, укладывая покрасивее свои овощи, и вздрогнет проходящая мимо мулатка с корзиной на голове, остановится поглядеть.
— А вот мандарины — чистый мед! — поет рядом молодой красавец, приглашая руками, глазами, улыбкой попробовать плод величиной с футбольный мяч.
— Здесь дешево, так уж дешево! — монотонно твердит третий.
Сколько написано и прочитано об изобилии тропических рынков, а тема все не исчерпает себя. Не одно чрево радуют ярмарки Северо-Востока. Здесь назначили свидание, пожалуй, все музы. На прилавке у ремесленника толпа глиняных куколок в пядь высотой. В них сразу узнаешь характерные типы людей здешних мест — пахари с сохой, путники в широкополых шляпах, с узелком на палке, пастухи, бабы, толкущие зерно в ступе. Среди них затесались злые духи сертана: демон Скупира, скачущий в ночи на дикой свинье, подгоняя ее вывернутыми пятками; одноногий леший Саси в красном берете и с трубкой; предвестник смерти — безголовый мул.
Между рядов дрессировщик в поношенных портках растаскивает на себе кольца усталого удава. По соседству, в тесном кругу зрителей, театральное представление «Бумба, мой бык». У персонажей традиционные маски — пастух, помещик, падре, дьявол. Два молодца, накрывшись попоной и нацепив лакированную голову с золочеными рогами, изображают быка, за которого борются добро и зло. В этом спектакле на профессиональную тему есть что-то от древних анимистических культов, от поклонения кормильцу, единственному родному существу во враждебном мире, где, помимо змей и скорпионов, крестьянину угрожают наемные бандиты и свободные разбойники. Пищит флейта, гремит бубен, пляшет бык; задрав сутану, пляшет падре; зло посрамлено, зрители довольны и хлопают, не жалея ладоней.
В ярмарочных шумах вы где-нибудь различите еще один пронзительный звук — голос певца народных сказаний, знаменитых «абесе» Северо-Востока — эпических поэм, где каждая строка начинается с очередной буквы алфавита. Сейчас мало пишут новых абесе, но еще не забыты прежние — о великом Конселейро, поднявшем сертан в начале века против проклятой частной собственности; о кангасейро Лампионе — местном Робин Гуде; о капитане Виргулио и его жене, красивой Марии — мстителях, грозе богачей и чиновников; и о крестьянских лигах, о том, как защищали они бедняков от произвола помещиков. Подыгрывая себе на шестиструнной гитаре, певцы скороговоркой выводят вереницы строф; их треуголки наполеоновского образца, расшитые звездами из фольги (когда-то обычный головной убор сертана), раскачиваются в такт.
Нельзя забыть и о другом обязательном персонаже ярмарки на Северо-Востоке — народном поэте. У него такой же прилавок, как у продавца картошки, и он так же ретиво, но не за дешевизну, рекламирует свой товар — кустарные издания своих стихов, — едва ли не единственные книги, доступные по цене скромному жителю сертана. Поэт вслух читает стихи. И пусть слушателей у него больше, чем покупателей, люди все-таки несут с ярмарки не одни глиняные миски и овощи, несут и печатное слово, которое займет место в убогой мазанке. О чем эти книги? О любви, конечно, а также и о стройках, о новых дорогах — поэты тяготеют к социальному оптимизму, иного полиция не потерпит.
И наконец, «вакежада». На воле в сертане эта ловля начинается с преследования коровы по следам, затем переходит в бешеную скачку среди колючих кустов, для чего и нужна кожаная одежда. Наконец пастух — «вакейро» догнал корову, хватает ее за поднятый хвост и сильным рывком валит на землю, чтобы, мигом слетев с коня, скрутить ее по рогам и ногам. Поскольку вакейро приходится действовать не в открытой прерии или пампе, он не может применить ни лассо, ни болас.
Вокруг участка, огороженного досками, не протолкнешься среди ценителей, знающих толк в бычках, в конях и наездниках. В загоне теснятся рогатые артисты, они и не ведают, как им повезло, что родились они не в Испании и не в Мексике. Их выпускают по одному через дощатый коридор к выходу, где, припав на гривы лошадей, ждут два очередных участника состязаний. Перед публикой выступают обычно парой. Помощник нужен, чтобы не дать бычку оторваться от преследователя и в то же время не позволить ему остановиться: свалить тяжелое животное рывком за хвост можно только на быстром бегу. Однако и с помощником это удается далеко не каждому.
Вакежада стала любимым развлечением помещичьих детей. Их легко отличить по щеголеватой одежде и доброму коню, да и в паре они обычно берут себе главную роль, прихватив с отцовской фазенды опытного вакейро в помощники. И вот такой рослый молодец несется рядом с бычком, намотав на руку хвост, дергает его и тянет, а тот только прибавляет ходу. Как грустно, должно быть, глядеть на него профессионалу, у которого совсем невидные бицепсы и плохо кормленная лошаденка, но который свалит вам в два счета не только поджарого зебу, но и могучую голландскую корову.
Впрочем, на лице вы ни у кого не прочитаете подобных мыслей и никогда не услышите насмешки: хорошими манерами сертан поспорит со средневековым испанским двором. Да и какими качествами обделен сертан — артистизмом, благородством, силой характера? На его каменистой почве вырастают прекрасные плоды и замечательные люди. Но слишком часто они вынуждены искать долю вдали от родных мест.
В поисках работы
Всегдашняя готовность отправиться за тридевять земель у бразильцев в крови. Недаром ведь они потомки людей, преодолевших когда-то, волей или неволей, океан и немалые расстояния по суше.
Ежегодно три с половиной миллиона бразильцев перебираются из деревни в город. Одни, как Патрисио, на время, другие навсегда. Основной поток мигрантов рождается на Северо-Востоке и направлен в промышленные центры юга. Например, в Сан-Паулу, самом, по данным ООН, быстрорастущем городе мира, каждый день появляется тысяча новых жителей. Семьсот — это беженцы из деревни. Их можно увидеть повсюду и в Рио-де-Жанейро. Они зачастую неграмотны. Их умение выращивать маниоку, собирать хлопок и предсказывать засуху здесь никому не нужно. Они берутся за любую работу, перебиваются поденщиной, сколачивая себе лачуги в непригодных для жизни местах из непригодных материалов.
Однако далеко не всем удается приспособиться, и тогда они, теперь уже горожане, каждое утро опять превращаются в крестьян, в сезонных батраков, получивших в Бразилии кличку «бойя-фриа», что значит «обед всухомятку». Таких сезонников насчитывается около семи миллионов человек. На окраинах многих бразильских городов есть некие, известные кому надо пустыри — своебразные биржи труда. Туда перед рассветом стекаются горемыки в надежде, что кто-нибудь из посредников (здесь их зовут «коты») выберет их из толпы претендентов и отвезет на своем грузовике в поместье, откуда поступил заказ на рабочую силу.
Возвращаясь из командировки по Северо-Востоку, в окрестностях города Ресифи я познакомился с Жозе Перейрой, бойя-фриа, рубившим сахарный тростник для доктора Мурилло. Ему было по дороге со мной после работы, и, пока я подвозил его, мы обстоятельно поговорили.
Свернув самокрутку из крепчайшего черного табака, Жозе деликатно выпускал дым в окно и долго расспрашивал меня о Советском Союзе. Его представления о нашей стране были довольно странны и очень ограниченны, так что он дал мне по-настоящему почувствовать свою жажду знаний, и я очень не скоро смог перейти к встречным вопросам.
— Зарабатываю восемнадцать с половиной крузейро в день, — сказал Жозе. Это немного больше доллара.
— Но работу имею круглый год, — заметил он, бросив взгляд на свои крепкие руки. — Семья? Жена и четверо детей. Было семеро, но один помер от кори, а двое — от поноса. У нас в «мокамбо» дети умирают часто. Говорят, надо пить кипяченую воду, но разве за ними уследишь, что они пьют, когда целый день, их носит неведомо где.
— Хорошо, что в Бразилии не нужно отопление, без которого в России пропадешь, — заметил я. — Зато водопровод и канализация вам совершенно необходимы, как нам печки.
Жозе кивнул.
Тропический климат требует не столько закалять здоровье, сколько беречь. Не случайно в Бразилии при всей музыкальности ее народа неизвестен такой жанр, как туристская песня. Бразилец не станет коротать ночь у костра под сенью какого-нибудь куазейро. Здесь бывает достаточно полежать на травке или искупаться в тихой речке, чтобы подцепить неведомый московским туристам лептоспироз, анкилостомоз или шистоматоз.
А уж в скоплениях лачуг на городских окраинах, где нет элементарных удобств, любая лужа несет в себе такой микромир, что под микроскопом на него лучше и не смотреть. Бразильские органы здравоохранения полагают, что паразиты, вызывающие шистоматоз, живут в кровеносных сосудах брюшной полости у 8—12 миллионов бразильцев, а около 10 миллионов человек страдают таинственной болезнью Щагаса, от которой до сих пор не найдено лечение. Средства от желтой лихорадки известны, но и она собирает обильную жатву.
И все же должен сказать, что для бразильцев не столь страшны эти экзотические болезни, сколько обычная дизентерия или туберкулез. Они, как показывает статистика, уносят больше всего жертв, прежде всего детей. Детская смертность на Северо-Востоке в десять раз больше, чем в европейских странах, еще и потому, что ослабленный плохим питанием организм не в силах сопротивляться инфекции. Недавние исследования Всемирной организации здравоохранения обнаружили, что семь из десяти бразильских детей, не доживших до шести лет, погибли прямо или косвенно от недоедания.
Сами бразильцы полагают, что даже тайны болезни Щагаса были бы далеко не столь опасны, если бы ее союзниками не выступали нищета и социальная несправедливость. В половине бразильских муниципалитетов вовсе нет врачей, хотя их общее число в Бразилии достигает 60 тысяч и среди них немало специалистов высокого класса.
И сейчас, когда король футбола Пеле отправился играть в Соединенные Штаты, на небосклон всемирной славы Бразилия запустила взамен две не менее крупных звезды: автомобильного гонщика, чемпиона мира Эмерсона Фиттипальди и врача Иво Питанги. Этого врача знают и ценят коронованные особы Европы и миллиардеры США. Кое-кто из них, случалось, гостил на его собственном острове в живописном заливе неподалеку от Рио-де-Жанейро. Популярность сеньору Питанги принесло, однако, не раскрытие тайны болезни Щагаса, а его специальность — косметическая хирургия. При всем уважении к мастерству хирурга трудно не согласиться с другим бразильским врачом, Элио Пеллегрино, который выразил сожаление, что в Бразилии форма носа дамы из общества оказывается важнее здоровья 10 тысяч жителей Северо-Востока.
...— Что можно купить на восемнадцать крузейро? — переспросил Жозе и хмыкнул. — По нынешним временам — килограмм фасоли. Да и эти восемнадцать заработать- непросто. За ними надо побегать.
— Бывает, что вы остаетесь без работы?
— бывает. Но чаще случается, что падает дневная оплата. Иногда вместо денег выдают только кормежку.
— Вы не слышали, министр труда хочет организовать среди бойя-фриа кооператив, чтобы совместными усилиями отстаивать оплату хотя бы не ниже установленного законом минимума?
— Нет, до нас еще не дошло.
— Дети вам помогают?
— Многие посылают работать детишек, но я своих не пускаю. Пусть с меня слезет кожа, но я дам им закончить школу.
— Значит, завтра снова на плантацию?
— Если бог даст.
Жозе вышел на окраине поселка. Не требуйте от меня его описания. Скажу, лишь, что хижина Марии да Граса добротнее, просторнее и чище, чем большая часть этих городских «жилищ». Что приобрели их обитатели, перебравшись сюда из деревни? Скорее всего только новые надежды.
На другой день я выехал до рассвета — путь предстоял далекий. Дорога шла на юг, и посветлевшее слева небо все четче обрисовывало округлые силуэты холмов. На окраине небольшого городка в бледном свете я заметил группу людей на обочине и решил остановиться на минутку. Они тут же повернулись ко мне, но интерес сразу иссяк: ждали, конечно, не меня. Вслед за мной подъехал грузовик. Можно было рассмотреть красную глину на его колесах: вероятно, он только что вывернул, на шоссе с раскисшего проселка. Ожидавшие поднялись, подобрали узелки, надо полагать, с тем самым «обедом всухомятку», и подошли к кабине. После коротких переговоров двое полезли в кузов, а остальные снова уселись на краю канавы. Я уехал, так и не узнав, нашелся ли для всех покупатель, или у кого-то сегодня простой и дыра в семейном бюджете. Пока совсем не рассвело, мне часто попадались грузовики, встречные и попутные. Некоторые были набиты детьми не старше десяти лет. Над другими торчали мотыги или хлопали концы брезентового тента. День начинался ясный, и сафра была еще в разгаре.
В командировке по Северо-Востоку мне приходилось летать самолетом, ездить на автобусе и на поезде и немного ходить пешком. Попадались превосходные автострады и дороги похуже, но очень редко они были пустынны. По ним движутся огромные массы бразильцев, стремясь найти работу, улучшить свою жизнь. Однако большая часть путников только и мечтает о том, как бы остановить наконец уходящую из-под. ног землю.
Виталий Соболев
Рио-де-Жанейро — Сан-Луис — Терезина — Москва
