«Я считаю, что наша почетная задача — сохранить дикого тигра на свободе в Сихотэ-Алинском заповеднике для грядущих поколений как одно из величайших украшений природы. Пусть люди коммунистического общества наравне с величайшими достижениями техники будут видеть в горах Сихотэ-Алиня на снегу следы гигантских полосатых кошек — редчайший реликт третичной фауны».
Так писал в 1940 году Лев Георгиевич Капланов, замечательный натуралист и охотник, позднее погибший от браконьерской пули.
В те годы многие считали тигра подлежащим уничтожению зверем. Для борьбы с ним кое-где создавались специальные команды; я помню изданную перед войной книгу об охоте на тигров где-то на Пяндже. Сейчас такую книгу уже не издадут по двум причинам: во-первых, тигр взят под охрану государства, а во-вторых, этих зверей в Средней Азии больше нет...
Но уссурийские тигры, те самые, о которых беспокоился Лев Капланов, сохранились. Теперь они находятся под защитой закона, торговля ими для зоопарков запрещена специальной международной конвенцией, и поголовье тигров на Дальнем Востоке по сравнению с 1940 годом заметно увеличилось.
Как бы хотелось мне сказать, что «тигровая проблема» тем самым разрешена окончательно и для этих животных наступила пора благоденствия под сенью природоохранительных законов!
Однако прошлой осенью, будучи вновь на Дальнем Востоке, я интересовался ситуацией с охраной тигра и наслышался немало противоречивых и оттого не менее тревожных вестей.
— Надо бросать охоту. Тигры одолели, собак таскают, самим ходить опасно, да и все равно на всех в тайге мяса не хватит, — говорят охотники-промысловики.
— Численность тигров необходимо регулировать. Звери причиняют слишком большой урон поголовью копытных животных, — беспокоятся работники охотничьего хозяйства.
— Представление о благополучии тигров мнимое. Нужно усиливать меры охраны, увеличить штраф за незаконный отстрел тигров, — пишут зоологи и энтузиасты охраны природы.
Фактически «регуляцию» все эти годы ведут нарушители запретов, браконьеры, стреляющие тигров тайком, подчас даже не пользуясь добычей. Только за несколько последних лет убито 50—70 животных! Между тем общее их количество на Дальнем Востоке не превышает 150 особей. Последних!
Суть конфликта заключается в том, что и тиграм и людям в дальневосточной тайге становится тесновато. Непрерывно возрастает хозяйственное освоение таежных территорий, в былых тигриных дебрях работают геологи и лесорубы, прокладываются дороги, возникают новые поселки. Охотники и рыбаки, сборщики ценных растений, грибов и ягод, всевозможные туристы — кто только не устремляется сейчас в тайгу, и, наверное, еще никто не вернулся оттуда с пустыми руками. Ухудшаются условия обитания не только тигров, но и копытных животных, которые служат кормом для хищников.
Тигры в отличие от нас не способны уразуметь, что такое «антропогенное воздействие», в чем заключается «трансформация окружающей среды» или «экологический кризис». Этих зверей не заставишь кормиться папоротником и желудями, им не объяснишь, где проходит граница заповедника... К тому же в годы работы Л. Капланова площадь самого крупного в те годы в стране Сихотэ-Алинского заповедника была в шесть раз больше нынешней. Здесь нескольким тигриным семьям и то тесно, а все другие дальневосточные заповедники не то что тигр — человек легко пересечет пешком за день. Вот и создаются непредвиденные коллизии, множатся взаимные обиды, в которых тигр чаще всего оказывается «без вины виноватым». И даже тогда, когда за ним есть вина, нам надо быть осторожными и мудрыми судьями, на то мы и люди...
Ситуация с тигром на Дальнем Востоке — лишь один из множества примеров тех трудностей, которые возникают при решении проблем охраны животного мира. К тому же тигр все-таки тигр, не каждый решится его тронуть. Но вот другой дальневосточный обитатель — дикуша, или черный рябчик, — птица, смирнее и беззащитнее которой не сыскать на свете. Она подпускает человека вплотную и даже позволяет надеть себе петлю на шею. Арсеньев писал, что дикуша специально предназначена для того, чтобы заблудившийся в тайге безоружный человек мог избежать голодной смерти.
Дикуша повсеместно под запретом, но повсюду она становится все более и более редкой, а в некоторых местах уже исчезла совсем. Нет, ее, разумеется, не выловили петельками заблудившиеся в тайге страдальцы, ее просто стреляют из двустволок и тозовок. Большинство таких стрелков, конечно же, никогда даже и не слышали о ее редкости. Здесь можно сделать упрек и работникам охотничьего хозяйства, и деятелям охраны природы, которые еще плохо занимаются пропагандой, не знакомят широкие круги охотников с правилами и запретами. Однако же не секрет, что даже знание редких видов зверей и птиц еще не гарантирует их безопасность.
Мне рассказывали, как один из работников геологической экспедиции на Таймыре всю весну стрелял одних только краснозобых казарок, не обращая внимания на других, более обычных и многочисленных гусей. На вопрос, зачем же он стреляет именно этих красивых и доверчивых птиц, редчайших эндемиков нашего Севера, занесенных в Красную книгу, геолог прямо отвечал, что у казарок мясо нежнее гусиного, а до запретов и прочих «деталей» ему нет никакого дела. Характерно при этом, что такие люди подводят под свои поступки определенную «теоретическую базу», — дескать, они делают важное дело и поэтому могут пренебречь «мелочами», например, им дозволено изуродовать взрывами таежные озера, обезобразить тундровый ландшафт следами гусеничных вездеходов, уничтожать во множестве диких животных. Скажите такому «преобразователю», что в результате его деятельности страна становится не богаче, а беднее, он сочтет себя незаслуженно оскорбленным.
Вспоминаю другой случай, которому я лично был свидетелем. Возвращаясь из недалекого маршрута в поселок Хатангу, я встретил у самого аэродрома нескольких молодых людей. Один из них, вскинув ружье, прицелился в крошечного куличка, плескавшегося в большой луже.
— Зачем?! — невольно выкрикнул я.
— А чтобы не жил! — как-то радостно, словно давно ожидая этого вопроса, ответил парень, и вся компания со смехом двинулась дальше.
Начни оформлять, на них протокол — любой охотоинспектор может сказать: «Эко дело, велик ли государству урон, если одним куличком в тундре стало меньше». А дело даже не в том, что это было летом, в запретное для охоты время, — аморальность поступка прежде, всего в бессмысленности напрасного убийства.
Первостепенную роль в борьбе с браконьерством сыграла инициатива различных молодежных организаций, и прежде всего студенческих советов и дружин по охране природы. Такие ячейки созданы при Московском университете и многих других высших учебных заведениях нашей страны. Большой известностью, например, пользуется добровольная студенческая бригада по борьбе с браконьерством при факультете охотоведения Иркутского сельскохозяйственного института. Она носит имя Улдиса Кнакиса, выпускника этого института, который погиб в астраханских степях во время преследования браконьеров. Имя его наряду с именем Льва Капланова стало символом мужества в борьбе за охрану природы, принципы и традиции этих людей служат примером для молодежи. А между тем мне лично приходилось слышать мнение о том, что Кнакис и Капланов «сами виноваты»; дескать, надо быть снисходительнее к людям, тогда оба они, глядишь, и остались бы живы... Вообще существует опасная «теория», суть которой в том, что браконьер не преступник, это «наш человек», который «всего лишь» нарушил правила охоты, с кем не бывает... Да и вообще провести грань между «простительным» и злостным браконьерством очень и очень трудно, да и стоит ли ее проводить? Но мы-то знаем, что за этим «всего лишь» кроются преследование зверей на автомашинах, хладнокровный расстрел сайгаков и джейранов в лучах фар, истребление белых медведей с вертолетов и многие другие действия, которые, как ни крути, являются самыми настоящими преступлениями. Тем более что в проекте новой Конституции охрана природы утверждена уже как обязанность советского человека.
При биологическом факультете Московского университета ныне выполняются специально разработанные программы «Выстрел» и «Фауна», в которых серьезные научные исследования сочетаются с практическими мероприятиями по охране животного мира. Так, программа «Фауна» посвящена участию молодежных организаций в изучении и охране животного мира СССР. А участники рейдов по программе «Выстрел» приложили немало усилий для ликвидации браконьерства в Подмосковье.
Недавно на биофаке МГУ состоялась научная конференция, посвященная проблемам охраны фауны. Она была организована молодежным советом по охране природы МГУ совместно с Центральной научно-исследовательской лабораторией Главохоты РСФСР. Наряду с выступлениями академиков и профессоров, посвятивших свои доклады теоретическим проблемам охраны животного мира, здесь можно было услышать и рядовых работников службы охотнадзора, действующих на переднем крае борьбы с браконьерством. Слова о «переднем крае» не преувеличение. Идет борьба, порой с жертвами, и это борьба не только за охрану животных, как принято думать. Это борьба за сохранение нашего национального богатства, борьба против слепого рвачества и алчного эгоизма.
Но нельзя всю эту борьбу сводить к одним только мерам взыскания, и недаром на конференции в МГУ были доклады, посвященные педагогическим и моральным аспектам сбережения фауны. Дело в том, что охрана животных — так же как и всей природы в целом — прежде всего, по меткому выражению академика И. П. Бородина, «есть наш нравственный долг перед Родиной, наукой и человечеством». На мой взгляд, морально-этические и эмоциональные факторы охраны природы пока недооцениваются даже педагогами. До сих пор еще раздаются голоса тех, кто наивно хочет видеть лес без комаров и змей, без валежин и кочек, этаким райским парком, цветущим «по моему хотению»...
Основным принципом охраны животного мира является сбережение всего видового разнообразия фауны, независимо от конкретной утилитарной значимости того или иного вида. Этот принцип отвечает не только морально-этическим, но и практическим, хозяйственным требованиям. Да, в ряде случаев необходимо регулировать и сокращать численность тех или иных видов животных. Однако вырывать отдельные звенья из общей природной системы опасно и принципиально неверно! Поступать так все равно что свинчивать гайки с рельсовых путей, утешаясь мыслью, что гаек-то много. Особенно, это касается редких животных.
Основная опасность для диких животных кроется не в урбанизации, не в техническом прогрессе, а именно в тупосердии, потребительском отношении к окружающему, равнодушии и невежестве. Экологическое воспитание — часть общечеловеческой культуры. Пока ее нет, невозможно объяснить веселым парням из Хатанги, почему нельзя стрелять кулика или дятла, почему вообще нельзя смотреть на все, что летает и бегает, через прорезь ружейного прицела.
Надо совершенствовать охотничьи порядки с учетом современных природоохранительных требований. Очевидно, пора отказаться от весенней охоты на Севере, превращающейся подчас в массовое уничтожение животных, от добычи копытных животных для снабжения различных экспедиций (они, как правило, неплохо снабжаются и без этого) и от некоторых других традиций. Слов нет, охотники кое-где вносят свой «вклад» в сокращение численности зверей и птиц, но наивно было бы ждать изобилия даже при полном запрете всякой охоты. Дичь сейчас губят все же не столько охотники, сколько инженеры, химики, мелиораторы, лесорубы, даже безобидные на первый взгляд грибники и туристы, хотя бы они и не помышляли ни о каком браконьерстве. Ведь достаточно просто спугнуть матку с гнезда, чтобы погубить весь выводок. А что уж говорить о непродуманной распашке земель, корчевании кустарников, рубке леса, осушении болот, массовом выпасе скота, нагнетании порой без нужды по неведению «антропогенного воздействия».
И по этой причине всеобщая экологическая культура стала такой же необходимостью, как культура труда, как знание основ гигиены, как математическая образованность. И все более массовое движение молодежи в защиту природы здесь добрый знак. Впрочем, защита природы и защита своего благосостояния, здоровья — это сейчас одно и то же.
После сокращения численности ряда видов к началу нашего века оправились соболя, бобры, лоси, маралы, сайгаки и некоторые другие животные. Но нельзя замечать главным образом только успехи. Не мешало бы перечитать книги Тургенева, Аксакова, Пришвина, Арамилева. Сегодня, пройдя по их охотничьим тропам, уже не увидеть ни дроф и стрепетов в степях, ни множества дупелей, бекасов и уток в болотах, ни тетеревиных выводков в подмосковных перелесках. Негде стало охотиться с легавыми собаками в центральных областях России, изменились ее ландшафты, остались вокруг нас лишь те животные, которые сумели приспособиться. К счастью, не всегда это «биоценоз вороны, воробья, крысы»; встречаются и крупные травоядные звери — лоси, кабаны, кое-кто из грызунов и птиц. Но редко кому повезет увидеть лису, барсука, даже зайца. Хуже всего приходится насекомоядным и хищным животным, а также птицам — журавлям, цаплям, водоплавающим. А уж степным обитателям вовсе невмоготу! Для них необходимо срочно — пока еще не поздно — создать заповедники и заказники.
В студенческие годы, лет двадцать пять назад, мы ездили на весеннюю тягу чуть ли не на трамвае, видели уток, тетеревов и рябчиков в тридцати километрах от Москвы. Уже не верится... Сейчас там выросли новые поселки и предприятия, каждый метр лесной площади вытоптан грибниками и дачниками, не то что тетеревов — дроздов не услышишь...
Но ведь правда и то, что есть сейчас в окрестностях столицы и зверье, и дичь, только нуждаются они в заботе и внимании. Природа умеет быть благодарной и чутко откликается на реальные меры охраны.
Ф. Штильмарк, кандидат биологических наук
