Круглая красная лопатка весла входит в воду без плеска, мягко, вся разом. Через секунду, оставив за собой миниатюрный водоворот, весло вспыхивает на солнце, но, точно привязанное к поверхности лагуны хрустальными нитями стекающих капель, снова ныряет в густую зеленую воду. На обнаженной, будто облитой маслом спине Амуссу в такт взмахам весла натягиваются ремни мускулов, и так же, в такт, еле заметными толчками скользит вперед легкое тело пироги.
Скоро час, как мы плывем. Осталась позади шумная пристань Котону, столицы Бенина. Берега лагуны, смыкающиеся у полузанесенного песком гирла, постепенно расходятся, и кажется, что движешься по ленивой, без течения, реке. Потом пропали последние, чахлые от избытка влаги пальмы, а зеленая кромка берегов истаяла в дрожащей дымке испарений.
Легкий бриз еле рябит воду, и крохотные волны ласково похлопывают по плоскому дну пироги. Амуссу негромко поет. Мелодия у песни размеренная, без взлетов и спадов, но в то же время не монотонная, как звенящие на одной ноте песни народов сахеля (Сахель — засушливые районы у южной границы Сахары.) . Здесь, на побережье Гвинейского залива, за работой поют вот так, почти про себя, и в этих песнях есть что-то от мерных ударов прибоя, ленивого шелеста волны по песку, посвиста ветра в упрямо наклоненных в сторону океана кронах кокосовых пальм.
Мы плывем по лагуне Котону. Дело в том, что каждая часть этой проходящей параллельно океану водной ленты, то широкой — до нескольких десятков километров, то узкой — в несколько шагов, носит название города, возле которого находится. Есть лагуны Порто-Ново, Видах, Абомей-Калави, Годомей. Сейчас они сообщаются между собой лишь в период дождей, а всего полсотни лет назад можно было проплыть от Нигерии до Того, не выходя из пироги. Лагуна соединялась в нескольких местах с океаном широкими протоками, и к глинобитным стенам Порто-Ново подходили морские суда, а зачастую и канонерки, грозившие непокорным местным жителям жерлами своих пушек. Постепенно протоки забило илом и песком, лагуна потеряла постоянный контакт с морем и превратилась в громадное солоноватое озеро. Затем в дела природы вмешался человек, но об этом позднее...
В зависимости от времени дня, погоды, глубины вода в лагуне бывает разной: то зеленой, то буро-желтой, то коричневой, но никогда голубой и прозрачной — слишком много в ней ила. Вот и сейчас вода серо-стальная с серебристой зыбью, и кажется, будто лодка движется по подернутому дымкой зеркалу, постаревшему оттого, что в него никто давно не гляделся. У горизонта серебрящаяся поверхность лагуны так плотно сливается с небом, что уже и не разберешь, где вода, а где низкие свинцовые облака, медленно ползущие в сторону моря — верная примета, что ночью будет гроза.
Но вот там, на стыке неба и воды, как на рисунке из школьного учебника, иллюстрирующем шарообразность Земли, постепенно вырастает скопление каких-то невысоких строений, напоминающее серый муравейник. Это Ганвье, одна из множества деревень на сваях, рассыпавшихся вдоль берегов лагуны.
Появились эти деревни примерно в начале XVIII века — в период расцвета работорговли на побережье Гвинейского залива. Главным поставщиком рабов в этих местах, которые на старых картах так и назывались — Невольничий берег, было королевство Данхоме со столицей в городе Абомее, имевшее дисциплинированную, хорошо обученную армию. Абомейские короли вели бесконечные войны со своими соседями и захваченных в сражениях пленников продавали в рабство. Легенды рассказывают, что местные жители укрывались на лагуне от входивших в состав армии Данхоме женщин-воительниц, или амазонок (1 См. очерк Ю. Долетова «Разящие молнии», «Вокруг света», 1977, № 6.), как их окрестили с легкой руки первых европейских путешественников. Дело в том, что беспощадные в бою амазонки не умели плавать.
Похоже, что эти легенды имеют под собой реальную историческую основу: в 1729 году правивший тогда король Агаджа впервые включил в свои регулярные войска отряды амазонок. Именно к этому времени относится основание на лагуне деревень Авансори, Со-Зуко, Ганвье, Со-Тчанхуэ, Со-Ава, Уэдо, Уэме и Афотону. Их жители принадлежат к племени айзо, жившему до переселения в окрестностях города Алада. По языку и обычаям оно несколько схоже с основной этнической группой Бенина фонаджа, хотя древняя родина айзо, по мнению этнографов, находится где-то в Судане.
...Мы буквально вплыли в деревню Ганвье, самую большую свайную деревню в окрестностях Котону. Вернее, это целый город на воде, в котором обитают пятнадцать тысяч человек.
Вдоль улицы выстроились хижины с пологими крышами из пальмовых листьев. Они висят над водой на высоте полутора-двух метров, упершись десятками свай в илистое, неглубокое в этих местах дно лагуны. Мы подплываем к хижине моего спутника молодого рыбака Амуссу («амуссу» на одном из местных диалектов как раз и означает «рыбак»). В хижину предстояло подняться по уходящей отвесно в воду узенькой лестнице. С большими сомнениями я взялся за ее тонкие перекладины, в глубине души опасаясь, что это весьма хрупкое на вид сооружение рухнет, и лететь мне тогда в грязную серую воду. Но проморенное водой и солью дерево выдержало, и несколько секунд спустя я благополучно проник в жилище Амуссу. Хижина состояла из двух прямоугольных комнат. Стены, пол и потолок были сделаны из тонких бамбуковых жердей, переплетенных вымоченными в воде пальмовыми ветками. Окна отсутствовали, да в них и не было необходимости: отраженные солнечные лучи пробивались тысячами дрожащих бликов сквозь щели плетеного пола «избушки на курьих ножках».
Как я позднее убедился, все хижины построены по одному, раз и навсегда выбранному «проекту». Первая комната предназначается для приема гостей, она же — кухня, столовая, мастерская для ремонта рыбачьих снастей. Здесь же приткнулась глиняная печка для копчения рыбы. Вторая комната — спальня. Передвигаться внутри можно лишь пригнувшись, так как хижины здесь строят, похоже, по принципу — чем приземистей, тем безопасней: низкие строения лучше противостоят сильным ветрам с океана. Срок жизни такой хижины, а вернее, материала, из которого она построена, — лет восемь-десять. Потом рядом с прогнившим домом вбивают новые сваи, и на них строится точная его копия. Первые несколько месяцев «новостройка» еще отличается от соседних хижин свежестью бамбуковых стен и пальмовой крыши, и кажется, что она только что выросла на своих сваях-корнях из воды. Ho соль и ветер быстро «окрашивают» ее в преобладающий здесь серо-черный цвет гниения. Наверное, именно поэтому местные жители так любят яркие живые краски, что особенно заметно по пестрой веселой одежде, которую они надевают в праздничные дни, по их раскрашенным во все цвета радуги пирогам.
Трудные условия жизни на воде наложили отпечаток на внешний облик обитателей свайных деревень. Это высокие, ладные, с хорошо развитой мускулатурой люди. Их только несколько портит небольшая сутулость — результат каждодневной многочасовой гребли и того, что... в своих хижинах они не могут выпрямиться во весь рост. Они плохие ходоки, но зато прекрасные пловцы. Мужчины из Ганвье бреют голову наголо и отпускают волосы только на время траура. Брови также сбриты, что придает их лицам выражение доброты и наивности, но, когда они. улыбаются, становится не по себе — передние зубы у них подпилены в форме треугольников.
Все те же условия жизни продиктовали обитателям Ганвье и выбор профессии — они прирожденные рыбаки. От постоянного обращения с веслами и шестом ладони у них задеревенели, потрескались, а пальцы словно бы застыли в том самом положении, которого упрямо добиваются от начинающих пианистов учителя музыки — в положении руки, держащей яблоко. Пожатие такой пятерни корябает ладонь, но посмотрели бы вы, с какой ловкостью эти руки-клешни чинят самые тонкие сети...
Одеваются в Ганвье просто: мужчины обычно носят широкие синие или полосатые штаны из домотканой материи и только в ветренную, холодную — по местным понятиям — погоду надевают рубахи. Наряд женщин состоит из длинного куска ткани, обвитого вокруг бедер и торса. Отправляясь куда-нибудь на пироге, женщины водружают на головы громадные, до метра в диаметре, плетеные шляпы. А вот мужчины ничуть не боятся палящего тропического солнца и ходят, извините, плавают, с непокрытой головой.
Когда мы прибыли к Амуссу, жены его дома не было — она отправилась на рынок, — но как хорошая хозяйка не забыла приготовить мужу обед. Скажу сразу, что «обед» в данном случае понятие весьма растяжимое, так как здесь нет определенных часов для приема пищи и за трапезу садятся, когда чувствуют голод, а не потому, что настало время обеда — ведь эти два момента могут и не совпадать. Если расписание завтраков, обедов, ужинов у крестьянина еще как-то определяется временными факторами: раннее утро, полдень, когда из-за жары невозможно работать, и вечер — возвращение домой, то о каком постоянном «обеденном часе» может идти речь для рыбака, распорядок дня да и ночи которого зависят от времени года, направления ветра и множества других важных для рыбака причин.
По законам африканского гостеприимства Амуссу предложил мне разделить с ним трапезу, и я согласился, но без особого энтузиазма, хотя по моему распорядку было самое что ни на есть обеденное время. Дело в том, что за годы жизни в Западной Африке я перепробовал кухни многих стран, но, увы, так и не привык к главному блюду, основе основ африканской кухни, пище столь же обычной для африканца, как для нас, северян, картошка и хлеб, а для жителей востока — рис. Это блюдо, а вернее, по нашим понятиям, гарнир, именуется в разных странах по-разному, поэтому назовем его общим для франкоязычных стран Западной Африки словом «пат». Приготавливается оно десятками способов и из разных продуктов: из ямса, маниока, маиса, сорго, миля. В Бенине его называют «акаса», на юге страны оно готовится из маиса, на севере — из сорго. Зерна замачиваются на сутки, потом толкутся или мелются, и снова все высыпается в воду. Полученная смесь фильтруется, чтобы удалить шелуху, потом отстаивается. Осадок, напоминающий круто заваренный мучной клейстер, и есть акаса. Едят акасу с различными соусами: мясными, рыбными, растительными.
Один мой хороший приятель, учитель из Котону, повел меня в популярный африканский ресторанчик попробовать знаменитый «толченый ямс». Подали нам знакомый дрожащий комок белой массы и различные соусы. Так вот соусы, кроме тех, в которых насыщенность перца, на мой взгляд, превышала смертельную дозу, мне понравились, а знаменитый ямс — нет: в нем, как и во всех других разновидностях пата, не было ни грамма соли. Когда же я попросил солонку, на меня посмотрели так же недоуменно, как взглянула бы на вас в гостях хозяйка дома, попроси вы чеснока к молочной лапше или майонеза к клубнике.
Как я и ожидал, на обед Амуссу был оставлен завернутый в банановый лист кусок пата, но с незнакомой мне приправой — копченой рыбой с пальмовым маслом и обязательным красным перцем. Это, можно сказать, фирменное блюдо Ганвье. Когда-то давно жители свайных поселений получали продукты у соседних племен в обмен на рыбу. Но с конца прошлого века, когда распалось грозное абомейское королевство и люди с лагуны почувствовали себя в безопасности, они вспомнили обычаи своих предков — земледельцев и сами стали выращивать на ближних к деревням берегах маниоку, ямс и маис. Но этим делом занимаются в основном женщины и дети, а главным промыслом мужчин свайных деревень по-прежнему остается рыбная ловля.
...Солнце уже перешагнуло зенит, когда мы с Амуссу отправились на прогулку по деревне. Несмотря на обилие перекрестков, заблудиться в Ганвье невозможно, так как все «улицы» в конце концов выходят к центру. Длинные, низко сидящие в воде пироги ловко лавируют в улочках и проулках. Уличное движение образцовое, здесь не бывает столкновений, хотя в Ганвье обходятся без регулировщиков.
В центре деревни находятся почта и школа — уникальные для Ганвье здания, так как построены они не из бамбука, а из цемента и примостились на крошечном клочке сухой земли, одном из немногих островков лагуны. Здесь же неподалеку стоит «общинный дом», отличающийся от других хижин на сваях большими размерами и отсутствием перегородок внутри, В нем заседает совет старейшин во главе с вождем деревни — традиционный орган местного управления, до сих пор играющий немаловажную роль в решении дел общины и урегулировании разногласий между ее членами.
Как во всякой крупной африканской деревне, здесь же, в центре, расположен рынок.
На тридцати-сорока стоящих борт к борту пирогах разложено все, чем богаты вода и земля юга Бенина: рыба свежая, копченая, сушеная, соленая и вяленая; крабы; не крупные, но очень вкусные креветки «тча-тча»; горы маниоки и ямса; овощи, перец и прочие пряности; связки кур; отчаянно визжащие черные тощие поросята; чаны с коричневым, кисловатым на вкус пивом «ча-поло» и еще десятки других знакомых и незнакомых товаров. Пироги покупательниц шустро снуют от прилавка к прилавку, пока хозяйка не решит, что на сегодня обеспечила семью всем необходимым.
— Вон там, в красной пироге, моя жена, — говорит Амуссу.
Симпатичная хозяйка у Амуссу, веселая, улыбчивая. Умело управляясь с веслом, она ловко лавирует между пирогами. В ее лодке сегодняшние покупки: вязанка хвороста, несколько клубней маниоки, зелень.
Над мерно покачивающимся на волнах рынком стоит деловой торговый шум. Так было здесь, наверное, и два века назад, но мелкие детали возвращают нас в двадцатое столетие: этикетки дешевого марсельского мыла и духов на «прилавке» торговки, синяя табличка «Почта», колонка артезианского колодца на островке и оцинкованные крыши местных богатеев.
Многие из жителей Ганвье месяцами не бывают на твердой земле. Пирога для них и средство сообщения, и орудие труда, и рабочее место, независимо от того, идет ли речь о починке сетей или плетении корзин, циновок, шляп — широко распространенном среди жителей водных поселений ремесле.
Утро маленького обитателя Ганвье начинается с поездки на пироге в школу; весло, шест и небольшая сеть для него такие же привычные вещи, как для наших мальчишек велосипед и футбольный мяч. С самого раннего детства он уходит с отцом и братьями на лов и так же, как его деды и прадеды, вырастает искусным рыбаком.
Только смерть уводит людей с Лагуны на землю: каждая деревня имеет кладбище на берегу. Но даже провожая рыбака в последний путь, его кладут в могиле лицом к океану — «большой воде»...
К сожалению, моих знаний в области рыболовства не хватит, чтобы толком описать те десятки видов снастей и приспособлений, которые я видел в свайных деревнях юга Бенина. Расскажу только об одном из них, наиболее характерном: ловле рыбы при помощи «акаджа».
Принцип сооружения акаджа довольно прост: в дно лагуны вбиваются бамбуковые шесты или тонкие стволы деревьев так, чтобы верхние концы торчали над водой. Площадь полученного круга или прямоугольника — акаджа могут быть различной формы и размеров — заполняется затопленными ветками пальмы. Таким образом получается небольшой подводный заповедник, в затопленных ветвях которого собирается рыба, находящая здесь защиту от хищников, тень, прохладу и пищу. Некоторые из акаджа действуют как ловушки — в них рыба отлавливается часто. Другие «эксплуатируются» лишь один-два раза в год — они служат для разведения рыбы. Когда наступает время лова, акаджу окружают сетями, мальчишки забираются внутрь загона и выбрасывают наружу ветки. Затем рыба отлавливается при помощи небольших сетей, а там, где ее нельзя достать ими, ставятся верши. Есть акаджа небольшого размера, «индивидуальные» — они имеют форму круга диаметром от четырех до двенадцати метров. Их сооружают из островков плавучей травы, закрепленных на месте при помощи шестов, вбитых в дно. А есть загоны гигантских размеров, общей площадью до семи гектаров, для «эксплуатации» которых рыбаки объединяются в артели человек по тридцать-сорок.
Акаджа занимают в лагуне громадные участки. Когда пролетаешь, например, над Ганвье на самолете, то водная поверхность напоминает большой огород, разбитый на множество грядок и полей. Но сейчас всему этому водному хозяйству угрожает серьезная опасность. За последние десять лет добыча рыбы в лагуне, достигавшая шестнадцати тысяч тонн в год, сократилась более чем в три раза. Причина — нарушение экологического равновесия, вызванное строительством морского порта Котону. Как всегда, когда дело касается экологии, корни зла тянутся издалека. Начнем по порядку.
Вдоль побережья Гвинейского залива с запада на восток проходит сильное морское течение, постепенно поворачивающее к югу. Оно несет большое количество песка, которым, как я уже говорил, постепенно занесло гирла лагуны, так что она стала сообщаться с морем только в период больших паводков. Соленость воды в ней со временем уменьшилась, но сюда все же заходила морская рыба, креветки — одним словом, к радости рыбаков, лагунное подводное царство процветало. Но когда, десять лет назад, был построен глубоководный морской порт Котону, его мол стал отбрасывать в открытое море несомый прибрежным течением песок, гирло в районе Котону открылось, и морская вода беспрепятственно хлынула в лагуну. А это, в свою очередь, привело к гибели большого количества пресноводной рыбы. Позднее на рыбаков обрушилась новая беда. В соленой воде лагуны быстро развелись червеобразные морские моллюски, излюбленной пищей которых стало дерево. Аппетиты этих прожорливых тварей так велики, что они могут уничтожить акаджа площадью в гектар менее чем за три месяца. Впрочем, дело не только в ловушках для рыбы. Куда хуже то, что сваи, на которых стоят хижины рыбаков, тоже сделаны пусть из более прочного, но все же дерева, пришедшегося по вкусу «морским термитам»...
Сейчас, правда, ученые нашли решение проблемы: для сохранения экологического равновесия необходимо построить в месте соединения лагуны с морем плотину с подъемным затвором. Это позволит регулировать соленость воды, а значит — избавиться от моллюсков-древоточцев и обеспечить оптимальные условия для размножения в лагуне как пресноводных, так и морских рыб и креветок, и в то же время уберечь Котону от опасности затопления в период паводков. Скоро начнется строительство плотины.
В дневное время в Ганвье редко встретишь мужчин — они отдыхают после лова. Ближе к вечеру на быстро темнеющей воде лагуны появляются длинные силуэты рыбачьих лодок. Они собираются вместе по пятнадцать-двадцать пирог, после чего каждая группа направляется к намеченному на сегодня месту.
Лов начался. Пироги медленно, осторожно выстраиваются в громадный круг и вдруг по команде быстро устремляются к центру. Потом, также по команде, рыбаки разом забрасывают сети, стремясь накрыть ими рыбу, попавшую в кольцо пирог. Для такого вида ловли применяется круглая, снабженная грузилами сеть «тчекедо». При броске тчекедо сначала развертывается громадным веером, а затем опускается на поверхность воды в форме правильного круга. Движения рыбаков точны, уверенны и, как это бывает у настоящих профессионалов, чуть небрежны и неторопливы. Вот, выбрав тчекедо, рыбак не спеша складывает его аккуратными петлями. Затем, мягко развернувшись всем телом, сильно посылает сеть вперед и вверх, и в этом отточенном многолетним навыком движении есть что-то от танца и от языческого ритуала приношения жертвы богам.
На лагуну опускается ночь. Но настоящей темноты здесь на воде не будет — в небе, как будто постепенно нагреваясь, все ярче проступают звезды, а над горизонтом уже зажегся ромбовидный фонарь Южного Креста. Кстати, кто это сказал, что звезды светят холодным светом? В тропиках, где вечерняя прохлада понятие весьма относительное, кажется, что даже от звезд исходит влажное пронизывающее тепло.
...Часто Ганвье называют «африканской Венецией». По-моему, это сравнение поверхностно. Дело не в том, что гондолы и дворцы дожей красивее грубо выдолбленных пирог и убогих рыбачьих хижин, а бельканто венецианских гондольеров благозвучнее пения бенинских рыбаков. И не в тяжелом запахе гниения и нечистот, стоящем в Ганвье. Правда, в последнем сравнение закономерно — Венеция, говорят, тоже не пахнет розами. Разница в том, что Ганвье — это образ, способ жизни, и человек здесь сталкивается с природой лицом к лицу — его не защищают многовековые достижения цивилизации. Венеции не уйти со своего места, а Ганвье могло бы, но пока не хочет. Рыбаков держат в этих местах стальные канаты привычек, двухвековой уклад быта. Конечно, хорошо бы вернуться на сушу, поближе к электричеству, к чистой воде — до сих пор питьевую воду женщины возят с берега, — уйти от болезней, от страха эпидемии... Хорошо бы, но Ганвье не уходит со своих свай, и живут его обитатели все так же, по старинке, в своем замкнутом берегами лагуны мире. Они не обращают внимания на пришельцев извне, на любопытных туристов, которых привлекает сюда все то же название «африканской Венеции». И если в Ганвье бьет барабан, то не для развлечения иностранцев: его бой означает рождение, свадьбу или смерть, он звучал бы здесь и без них.
Иногда кажется, что жизнь здесь все еще течет по простым законам того времени, когда человек составлял с природой одно целое и все мы делились на «людей гор», «людей леса», «людей с равнины» или «людей с лагуны». Но сейчас, когда Народная Республика Бенин встала на путь коренных преобразований, новое неизбежно придет и в свайные деревни.
Николай Баратов
Котону — Москва
