Тропический лес, как резонатор, усиливал голос.
— Амоке! Амоке!
Кричала старуха.
— ...оке! ...оке! — басовито вторили деревья.
Старуха звала внучку. Девочка, наверное, заигралась где-то с подружками и не слышала зова. Старуха терпеливо ждала. Ее увядшее лицо было неподвижно, лишь густые черные брови, сдвигавшиеся на переносице, выдавали беспокойство. Одеяние старухи состояло из куска серой материи, обмотанной с плеч до щиколоток вокруг тела. Из-под ткани проглядывали ступни босых ног. Старуха была высока ростом, стройна. Если бы не морщины на лице, вряд ли можно было сказать, что эта женщина находится на склоне лет.
— Где эта паршивая девчонка? — проворчала старуха.
— Я тут, айя эругбо (1 Бабушка (йоруба).), — пискнула где-то справа от моей машины девочка. Она раздвинула тыквенные плети, свисающие с изгороди, и через зеленый лаз выбралась на поляну.
— Зову, зову, а ты... — в голосе старухи, однако, не чувствовалось раздражения. — Живо свежий эгбон (1 Кокосовый орех (йоруба).) принеси. Ога (2 Господин (йоруба).) напиться хочет. С дороги...
— Сейчас! — пискнула Амоке.
Слева, неподалеку от того места, где стояла машина, выгнулась стволом кокосовая пальма. У макушки под широкими листьями, словно под зонтом, упрятались гроздья крупных, со средний арбуз, орехов.
Такие пальмы растут вдоль всего южного побережья Нигерии. Я не раз видел, как лазают за орехами проворные, мальчишки.
Ухватятся руками за шершавый ствол, упрутся в него ногами, а затем, часто-часто перебирая руками и ногами, в считанные секунды «доходят» до макушки. Мне подумалось, что и Амоке взберется на пальму по-мальчишечьи. Но не тут-то было.
Амоке сходила в хижину и вышла оттуда с охотничьим винчестером. Огляделась и направилась к изгороди, из-за которой только что вылезла. Юркнула в зеленый лаз, приладила на жердочке винчестер. Прицелилась. Напрямую до пальмы было метров сорок.
А-ах-хах! — по лесу раскатисто прокатился звук выстрела, в траву около ствола шлепнулись два ореха. Тонкий, как карандаш, зеленый стебелек, на котором плоды держались под листьями, был срезан пулей. Девочка подала орехи старухе.
— Хороший выстрел! Молодец! — похвалила она внучку.
— Я больше не нужна, айя эругбо?
— Нет. Теперь играй сколько вздумается. Да, апельсинов в корзине возьми. Подкрепись! Забегалась совсем, — ласково сказала старуха. Девочка, видимо, вполне оправдывала свое имя. На языке местной народности йоруба «Амоке» означает «знать ее — лелеять ее».
Амоке отнесла винчестер в хижину и убежала вприпрыжку с двумя желтыми апельсинами.
Старуха сходила за длинным широким тесаком — мачете, выбрала орех покрупнее. Придерживая плод на левой ладони, несколькими ударами мачете надколола его у того места, откуда отходил зеленый стебелек.
— Попейте! — старуха протянула орех. — А я пока ужин приготовлю. Раз к нам в деревню заехали, значит, наш гость.
Деревня была расположена на пологом склоне и хорошо просматривалась. Круглые хижины стояли вразброс и, как и огороды, отделялись друг от друга изгородями. Людей не было видно. Наверное, ушли в лес за фруктами или работали на дальних огородах.
...Началось все с того, что я где-то сбился с пути: то ли подвела дорожная карта, то ли проскочил указатель. Проселок неожиданно раздвоился, я поехал наугад по левому отростку. Миль через пять снова было разветвление, и я снова почему-то упрямо взял влево. Так повторялось несколько раз. На пути никто не попадался. Убедившись, что безнадежно заплутал, выбрал проселок со следами автомобильных покрышек, который и привел меня в эту деревню. У крайней хижины я посигналил, вышла старуха. К счастью, она вполне сносно могла изъясняться на английском, изредка вставляя в свою речь известные мне местные слова. Как удалось выяснить, я попал в деревушку на юго-западе Нигерии. Отсюда до города Иларо, где мне хотелось побывать по корреспондентским делам, было миль сорок.
До захода солнца оставалось с полчаса. В тропиках темнеет довольно быстро. Если ехать, не собьюсь ли я опять с дороги? Остаться одному посреди тропического леса в кромешной тьме... Тут все же люди. Потом я попросил напиться. От жажды лучше всего спасает молоко свежего кокоса. Старуха сказала, что позовет внучку Амоке...
С орехом было покончено. Но кто научил Амоке так метко стрелять? Я спросил это у старухи.
— От меня переняла. Знаю, что хотите сказать. Ребенок, мол, и сызмала к ружью приучили. А что делать? Сторона наша лесная. Змеи или какая другая тварь часто в хижину наведываются. Взрослые не всегда дома бывают, а с ружьем как-никак защита есть. Сама-то я пометче стреляла, да в последнее время хуже вижу — глаза затуманивает. Но до матери и мне далеко... Мою мать, как и ее подруг, народ называл «сомиа» — «разящие молнии», а белые пришельцы — амазонками.
— Амазонками?
Старуха не ответила.
Амазонки! Легендарные воительницы античного мира, самому Гераклу доставившие изрядные хлопоты. Подтверждения легендам о них находят археологи и этнографы. Но амазонки здесь, в джунглях Нигерии?
Старуха смотрела на меня с прищуром, краешки губ растянулись в загадочной улыбке. День угас, стемнело.
Старуха подбросила в костер сухих ветвей, уселась на вязанку. Костер разгорался.
— Если хотите, расскажу. Давно это было...
* * *
По огромному залу в глубокой задумчивости расхаживал горделивого вида дагомеец. Он был строен, хорошо сложен. Темные волосы курчавились над высоким лбом. Умные, проницательные глаза, выступающий вперед подбородок говорили о решительном характере. Дагомеец был в своей излюбленной одежде, свидетельствующей о богатстве и изящном вкусе, — синей шелковой тунике, ниспадающей ниже колен. На тунике поблескивали вышитые серебряными нитями звезды и полумесяц. Правое темно-шоколадное плечо было обнажено, так что рука оставалась свободной. На ней у запястья отливал желтизной массивный золотой браслет. Обут дагомеец был в кожаные сандалии, от которых отходили белые ремешки, крест-накрест обвивающие голени.
Это был хауссу — король государства, границы которого на западе подступали к реке Вема, отделяющей Дагомею от королевства Ашанти, на востоке — к землям султаната Борну и племен йоруба, на севере — к широкой Джолибе (1 Африканское название реки Нигер.), за которой начинались пески великой африканской пустыни. Это он, хауссу, так расширил пределы своего королевства, сплотив народ и одолев бесчисленных врагов. Но эти победы унесли жизни стольких дагомейцев, что теперь только страх удерживает соседей.
Хауссу хмурился. Несколькими неделями ранее на побережье с корабля высадились белолицые люди. Они пришли по морю и не походили на своих собратьев, совершавших набеги за рабами. Однако намерения у новых пришельцев, судя по всему, были не менее коварными. Они не известили короля о своем прибытии, не направили послов с дарами. В первый же день пришельцы, высадившись на берег, стали валить пальмы. Вскоре над песчаными дюнами поднялся бревенчатый форт. Прибрежные туземцы пробовали наведаться туда, но были встречены ружейными выстрелами.
Хауссу повелел изгнать пришельцев. Под покровом темноты дагомейские воины напали на форт, забросали его стрелами, подожгли. Лишь несколько белолицых людей сумели вплавь добраться до своего корабля. С судна ударили пушки. Утром корабль снялся с якоря и вскоре растаял в просторах лазурного океана.
Король имел обычай ни с кем не советоваться, сам принимал решения и редко ошибался. Но тогда, первый раз в своей жизни, он не знал, что делать, что предпринять. После недолгих раздумий он решил обратиться к жрецу.
Жрец предупредил, уставившись в небо, что первые белолицые — только лишь разведчики. Следом за ними придут другие белые люди, чтобы завоевать страну. Это саранча, и трудно будет с ней бороться... По возвращении от жреца хауссу повелел созвать вождей на чрезвычайный военный совет.
В дорогих одеждах, с золотыми и слоновой кости амулетами на запястьях в зал один за другим входили вожди. Наперебой начали воздавать хвалу своему повелителю. Король мог часами слушать сладкие речи, но теперь был не в духе и велел садиться. Вожди дождались, пока майгэн (1 Премьер-министр (дагом.).) расположится справа от трона, и лишь после этого опустились на шкуры полукругом перед монархом.
— Новые тяжелые испытания ждут мой народ, — медленно заговорил хауссу. — Следом за первыми белолицыми, изгнанными дагомейскими воинами, навалятся, как саранча, другие. Они придут с моря, чтобы завоевать нашу страну, — почти слово в слово повторил король предсказание жреца.— Мои воины храбры и готовы отдать жизнь за своего короля. Но одной храбростью в бою не победишь. У нас мало воинов, и с ними не одолеть заморского врага. Хочу слушать ваши речи, как отразить нападение белой саранчи. Повелеваю говорить!
— Надо построить укрепления вдоль побережья! — предложил один из вождей.
— Долго и бесполезно. Они полопаются, как кокосовые орехи, под ударами пушек с кораблей,— возразил король.
— Давайте приготовим ловушки-ямы, какие делают наши охотники за слонами.
— Ловушки можно обойти!
— Мы дружим с соседями. Пусть хауссу-лейе-би-хауссу (1 Король королей (дагом.).) пошлет к ним гонцов за помощью,— сказал майгэн.
— Белая саранча расползается по всему побережью. Соседи с трудом отбивают натиск пришельцев и сами просили у нас воинов, — пояснил монарх.
Советовались долго, но так ничего и не решили.
Вожди разошлись, хауссу остался один. Снова впал в раздумья.
Вдруг король почувствовал легкое прикосновение женской руки. Около трона стояла его жена, большеглазая Санг (1 Луна (дагом.).). Дорогая заморская парча переливалась на ее стройной фигуре. Жен у короля было немало, но любил он, пожалуй, только Санг. Она была его неразлучной спутницей во всех походах, охотничьих развлечениях. Никогда не жаловалась на длительные, изнурительные скитания по лесам, и король не переставал удивляться ее терпению и выносливости. Санг умело владела ружьем. Случалось, во время охоты метким выстрелом сбивала на лету птицу или прерывала бег стремительной антилопы.
— Чем опечален, мой повелитель?
Секретов от любимой жены у короля не было. Он поведал ей о своих тревогах.
— Не горюй! Санг поможет тебе!
— Ты? Мои вожди оказались бессильны дать правильный совет.
— Как знает мой повелитель, с помощью огня и молота кузнец изменяет форму куска железа. От этого железо становится другим— тверже, прочнее.
— Не пойму, о чем говоришь.
— Хауссу забыл, что в его государстве есть немало молодых женщин и девушек. Если их научить владеть оружием, они станут воинами. Сила дагомейской армии несметно возрастет. Король встал с трона.
— Согласятся ли женщины и девушки бросить домашний очаг? Кто будет командовать, обучать стрельбе? — посыпались вопросы.
— Опасность на пороге страны. Вот-вот нагрянут иноземные захватчики. Неволя хуже смерти. Санг и другие твои жены, мой повелитель, станут командовать отрядами. Мы отберем самых рослых, самых выносливых женщин и девушек. Они согласятся. Мы научим их стрелять. Когда придет враг, мы применим хитрость, и ему не устоять под огнем наших мушкетов. Дай нам «длинных голландцев» (1 Длинноствольные кремневые мушкеты голландского производства.), и ты увидишь, на что способны дагомейские женщины!
Дожди, низвергавшиеся кряду несколько месяцев, спали неожиданно. С утра до вечера с безоблачного неба жарило раскаленное солнце. Оно выжигало траву, у людей трескалась кожа. Казалось, страшная жара проникала в кости. Народ тревожился. Из джунглей выползали колдуны. Потрясая костяными амулетами, наговаривали, что надо ждать беды.
В один из таких жарких дней король назначил смотр своему новому войску. С утра неистово бухали тамтамы, созывая людей на аджеэ — центральную площадь (обычно она была рынком) Абомея, столицы Дагомейского государства. В центре, на южной стороне площади, расположился с многочисленной свитой хауссу. Он был в своей излюбленной одежде и восседал на легком походном троне, прикрытом от палящего солнца большими зонтом. Вожди и сановники рангом пониже сидели на скамейках, тоже под зонтами, но меньшими, чем королевский. Справа от монарха находился майгэн, слева — Санг в леопардовой шкуре (форма военачальника), перехваченной широким Лясом в золотых бляшках. За пояс был заткнут панга — короткий меч. Санг командовала всей женской армией и стала подле короля, чтобы давать пояснения.
Площадь по краям запрудили абомейцы, прячась от солнца под пальмовыми листьями. На западной ее окраине и прилегающих улицах недвижно застыли отряды дагомеек.
Величественным жестом хауссу повелел начать парад. Забили огромные королевские тамтамы. К центру площади приближался первый отряд. Рослые девушки были в одинаковых белых платьях с серыми продольными полосками. На голове красовались круглые шапочки. С плеч на грудь на тонких ремешках свисали ромбовидные амулеты из слоновой кости. Талии опоясывали широкие кожаные ремни. На правом плече девушки придерживали начищенные до блеска мушкеты. Впереди отряда вышагивала одна из жен короля в голубом шелковом платье. Она не имела мушкета, ее оружием был лишь панга, торчащий из-за пояса.
Отряд поравнялся с хауссу. По команде девушки остановились, повернулись лицом к монарху. Его жена, шедшая во главе отряда, шагнула к трону.
— О хауссу-лейе-би-хауссу! Пока ты жив, нам нечего бояться. Сила исходит от твоего лика, наполняет наши сердца храбростью, — сказала она и выхватила меч. Отряд вскинул мушкеты, площадь сотряс оружейный залп.
Вслед за первым отрядом перед королем предстал другой. Такие же рослые дагомейки, в такой же форме. Лишь амулеты были из коралла.
— Сила леопарда в его клыках. Мы твои клыки, наш повелитель. Твои враги — наши враги. Мы умрем, но не отступим! — отсалютовала вторая жена.
— Со-джеэ-ми! (1 Пусть молния убьет нас, если мы нарушим свою клятву (дагом.).) — дружно прокричал отряд.
Третий отряд сверкал серебряными амулетами.
— Наши мушкеты неодинаковы. Одни короче, другие длиннее, одни тоньше, другие толще. Но пусть все одинаково разят наших врагов! — вскинула пангу третья жена...
Отряд за отрядом проходили по аджеэ. Выправка женщин и девушек, блеск мушкетов подействовали на короля. Монарх ликовал. Дагомейки маршировали, стреляли так, будто родились с ружьями в руках. Вот она, армия! С ней не страшен любой враг.
— Ты же обещала еще хитрость? — спросил король у Санг.
— Хитрость испытает в бою враг...
Вечером, когда красный диск скатился за дальний лес и повеяло прохладой, на площади разложили большой костер. Начались ритуальные боевые танцы.
В самый разгар веселья к хауссу подскочил тяжело дышавший воин-дозорный. Пав на колени, сообщил, что тамтамы донесли весть о появлении вблизи морского берега больших кораблей. Хауссу подозвал Санг.
Утром Абомей походил на цветок, с которого оборвали лепестки...
Авангард человек в двести из французского экспедиционного легиона медленно пробирался в лесной чаще. Деревья стояли плотной зеленой стеной, не тронутые ни топором, ни лесным пожаром, видимо, с сотворения мира. Кустарник и лианы цеплялись за одежду, замедляли движение. На них свисали кроны других деревьев, а еще выше гладкими стволами поднялись деревья-великаны. Было сумрачно: солнечные лучи не могли пробить зеленый заслон.
Десять солдат прорубали в джунглях палашами коридор. За ними с ружьями наизготовку продвигался авангард. Легионеры вспоминали Париж, про себя поругивали честолюбивого императора Луи-Наполеона III, пославшего их на завоевание чужой страны. Легион уже сражался в Мексике, Алжире, и солдаты думали, что экспедиция в Дагомею будет развлекательной прогулкой. Они покинули солнечную Францию с месяц назад. Накануне, ударив по берегу для острастки из пушек, высадились на песчаный пляж. Легионеры хорошо помнили напутственную речь своего императора — можно грабить туземцев, отбирать у них золото, слоновую кость, ему нужна только порабощенная страна.
Радужные мысли исчезли после первых минут похода. Каждый шаг по этой африканской земле давался с трудом, а до Абомея, как удалось выведать ранее у купцов, было миль сто. Солдат-рубщиков приходилось менять через каждые полчаса. Банная духота, мириады москитов обрушились на легионеров. Вскоре пятерых солдат хватил тепловой удар, и их отправили к берегу, где лагерем стали основные силы.
Но легионеров, пожалуй, более беспокоили не столько москиты, сколько тамтамы. Едва авангард углубился в лес, забухали эти африканские сигнальные барабаны. Казалось, стучат не они, а бьются, пульсируют в унисон сердца всех дагомейцев, и эти пульсирующие удары перебегают от веточки к веточке, от дерева к дереву. Солдаты, озлившись, пробовали стрелять, но от этого грохотанье тамтамов становилось только сильней и чаще.
К исходу дня лес неожиданно посветлел, авангард вышел на большую поляну, заросшую жесткой пластинчатой травой. Легионеры повеселели, подтянули амуницию. В каре они стали пересекать поляну. До опушки оставалось с полусотни шагов, и тут навстречу легионерам шагнула черная стена обнаженных женских тел.
Легионеры в растерянности опустили ружья. И тут вперед вышла туземка в леопардовом одеянии, что-то гортанно прокричала. Шеренга нагих дагомеек расступилась. Вторая шеренга подняла мушкеты. Огонь из «длинных голландцев» хлестнул по французскому каре. Поляна потемнела от порохового дыма...
В лагере между тем ждали вестей от авангарда. Было оговорено, что донесения о ходе продвижения должны направляться каждый день. К концу недели усатый полковник, командир экспедиционного легиона, потеряв всякую надежду, решительно двинул один из батальонов на розыски затерявшегося авангарда.
Снова девственный лес задрожал от пульсирующих звуков тамтамов, предупреждавших об опасности.
Батальон держался настороже, с опаской пробирался по зеленому тоннелю, прорубленному исчезнувшим авангардом. На месте сожженных им деревень под тысячью ног взбивался, как пыль на дороге, серый пепел. Наконец батальон ступил на поляну. Ничто не говорило о том, что недавно тут прошел авангард. Была примята трава, на земле виднелись следы от копыт. Дагомейцы, чтобы ввести в заблуждение врага, убрав трупы легионеров, прогнали по поляне скот.
За поляной стоял сплошной лес.
Французы с ожесточением врубились в джунгли. Сколько ни искали, никаких признаков пребывания авангарда не было. Он исчез, растворился в зеленом море...
На привал батальон расположился у неширокой речки. На песчаном берегу, от которого до леса было метров сто пятьдесят, запылали костры. Перед вечером охранение подняло тревогу. Легионеры похватали ружья. Из леса на лагерь молча надвигалась плотная стена безоружных нагих женщин. Солдаты заулыбались...
Снова первая шеренга рослых дагомеек расступилась по команде женщины в леопардовой одежде... От дружного залпа по гладкой поверхности реки пробежала рябь.
...В лагерь от побережья океана командир батальона вернулся с горсткой таких же оборванных, как и он, легионеров.
Сигнальные горны сыграли тревогу, привели в движение лагерь.
В полном снаряжении, с большим запасом патронов, с легкими походными пушками, навьюченными на лошадей, весь легион выступил в поход.
На пятый день колонны достигли деревни, стали на привал. Солдаты кинулись потрошить глиняные хижины. Залп из «длинных голландцев» ударил как гром. За ним — другой. Офицеры с трудом собрали солдат. Легион занял оборону на деревенской площади. По дыму определили, что стреляли из подступающего к хижинам буша. От деревенской площади нестройно полетели пули, по бушу хлестнула картечь. После неожиданной атаки дагомеек в каждой роте недосчитали по десять-пятнадцать человек.
Дагомейская армия изменила тактику: не нападала в открытую, устраивала завалы из деревьев, заманивала легион в болота. Случалось, колонны неделями топтались на месте или откатывались назад и искали обход. Но и там на их пути вставали смелые воительницы. Скоротечный бой, и они исчезали как призраки.
Силы легиона таяли. Со времени начала похода было уже потеряно две трети состава.
После очередного, как всегда неожиданного, нападения дагомеек усатый полковник стоял у входа своей палатки. По выгоревшему брезенту щелкали крупные капли: пришла пора дождей. При ударе о брезент капли разлетались. Мелкие брызги попадали на лицо, оседали на обвислых усах полковника.
В нескольких метрах от палатки стояло ироко — высокое тропическое дерево. По гладкому, мокрому от дождя стволу карабкался жук. Он взбирался футов на шесть-семь, останавливался. Бессильно царапал лапками по скользкой коре, сердито водил длинными усами. Силы жука иссякали окончательно, и он падал к подножию ироко. Потом снова пробовал взбираться, снова падал...
Дагомея казалась полковнику таким же ироко. Легион раз за разом карабкался по гладкому стволу и сползал обратно. Вершина — дагомейская столица Абомей — оставалась недосягаемой. Жуку не давал подняться дождь, легион стряхивали со ствола загадочные, отчаянные до безумия чернокожие женщины.
...Жук, упав в какой уж раз, куда-то исчез. Полковник, пребывая по-прежнему в мрачном настроении, подождал минут пять. Жук так и не появился. Полковник позвал горниста, приказал играть сигнал к отступлению...
* * *
Костер догорал. Со всех сторон на поляну наползала кромешная тьма. Где-то поблизости в лесу кричала сова, и от этого пугающего крика темнота казалась еще призрачней.
— Выходит, выстояли? — спросил я.
— Если бы оно так. — Старуха подбросила в костер последнюю ветку, уселась на землю. — Дагомейцы ждали поработителей на другой год — жрец предсказал, — но их не было. Силы собирали или еще что задерживало. Королю вздумалось тогда двинуть свою женскую армию на соседей — йоруба: вспомнил старую обиду. Те сидели в городе, наши сомиа пошли на штурм. Куда там! Иоруба были хорошие воины. Много сомиа пало в бою, немало йоруба пленили. Раненой попала в плен и моя мать. Победители были милостивы, поступили благородно: пленным даровали свободу, отпустили домой. Моя мать вернуться на родину не могла — долго не заживала рана. Пока она болела, дошли вести, что на Дагомею вновь навалились белые. Имели много пушек, новые винтовки, которые быстро стреляли. У наших такого оружия не было. Где ж было устоять женщинам со своими «длинными голландцами»? Последней погибла Санг. Говорили потом, что в ее теле насчитали тридцать пулевых ран. Видать, легионеры разъярились, ударили залпом... А без Санг, без армии королю стало не по силам выстоять против поработителей. Они захватили страну, устроили охоту за амазонками — их уже так и наши называть стали. Возвращаться моей матери в родные места было нельзя. К тому ж ей, в то время молодой девушке, приглянулся один йоруба. Поженились. Я в семье восьмой дочерью была. Так и прижились здесь...
Костер угас совсем. Лишь по углям бегали светящиеся змейки.
— Разговорилась я, — старуха встала. — Пора спать. К нам в хижину пойдете или как?
— В машине сподручней. Не так москиты будут докучать.
Ночь прошла незаметно.
Старуха накормила меня и, пока я ел, долго втолковывала, как выбраться на нужную дорогу.
— А где Амоке? — спросил я перед отъездом.
— С отцом и матерью в соседнюю деревню на рынок ушла. Я сейчас. — Старуха шагнула в хижину. Вернулась с гроздью кокосовых орехов, протянула мне: — Вам на дорогу. Пить, может, захочется. Амоке просила передать.
Я взял увесистую гроздь с желтеющими плодами. Стебелек, похожий на зеленую веревочку, был на конце овальным с темным налетом — хранил след пули...
До Иларо я добрался благополучно, без каких-либо приключений, затем вернулся в Лагос. Первое время довольно часто вспоминалась безымянная деревушка, рассказ старухи. Но йотом я решил предать его забвению — слишком необычными в пересказе старухи казались храбрые дагомейки. К тому же по старости она могла что-то напутать, присочинить. Но недавно я увидел книги историков и этнографов, где говорилось о женской армии, описывались военные сражения дагомеек.
Снова вспомнился лесной костер, и я решил передать рассказ старухи так, как он мне запомнился.
