«Масхарабоз, то есть танцор, певец, мим,— это только ветка дерева (См. очерк «Дарю секреты масхарабозов».— «Вокруг света» № 8/89); острослов, по-узбекски азкия,— это другая его ветка; комический рассказчик, кюльдурчи,— третья, а кызыкчи — это и есть само дерево, он все может: и танцует и критику делает».
Так образно разъяснил мне суть своей профессии, а точнее, искусства, знаменитый народный комик, продолжатель известной династии ферганских кызыкчи Зайнабидин Юсупов.
Глупость, лень, властолюбие, жадность, невежество, малодушие были и остаются мишенью его смеха уже более полувека. С тех пор, как отец Зайнабидина, признанный патриарх ферганских кызыкчи Юсуп Шакарджанов впервые вывел его на сцену. Впрочем, сцена в народном театре — понятие условное: ею может стать и городская площадь, и мехмонхона — гостиная в доме, и чайхана на базаре.
Вот и мы сейчас, собрав в Маргилане и его окрестностях учеников Зайнабидина, держим путь на базар, расположенный в самом центре города, в чайхану. Именно здесь в голодные послевоенные годы чайханщиком был сам Юсуп-кызык.
— Рис был тогда на строжайшем учете, и выдавали его отцу один раз в неделю — по пятницам, восемьдесят килограммов. Пловом из него можно было накормить триста-четыреста человек, а кому не хватало, пили чай. Зато смеялись от души, до слез все, кто приходил,— вспоминает Юсупов.— Отец говорил, что он родился с желанием смешить людей: ведь когда человек много смеется, у него для слез не хватает времени...
Снег на кронах деревьев и жухлой траве, лед на асфальте грозили разрушить мое представление о Ферганской долине как о вечнозеленом оазисе. Правда, взгляд согревал восточный базар с горами лепешек, овощей, пряностей, сладостей, фруктов. От разгоряченных осликов шел пар, в углу дымился накрытый тряпицей и доходящий до кондиции чан с пловом, где-то рядом жарился шашлык, на глиняных сводах тандыров пеклись мясные пирожки-самса.
Открытая часть чайханы — айван — была пуста, и мы шагнули в тепло внутреннего помещения, где отдыхали, наслаждаясь чаем и беседой, дехкане. Мой фотоаппарат поначалу вызывает настороженность, но несколько слов, обращенных в зал Юсуповым, вмиг снимают напряженность, лица расплываются в улыбке: вот так удача — зашли попить чайку, а попали на представление всеобщего любимца!
По рассказам я знаю, что Зайнабидин и сам, без ассистентов, способен держать зал катающимся со смеху полтора-два часа, но чтобы показать искусство народного театра в его классическом виде, кызыкчи созвал в этот выходной день свою труппу, самых верных учеников — сына Джамалидина, преподавателя игры на национальном смычковом инструменте — гыджаке, Сыдыка Щераева, работающего во Дворце культуры, и Арыбжана Усманова, продавца в киоске «Союзпечать».
Пока сдвигают столы, чтобы освободить площадку для артистов, Зайнабидин знакомит участников выступления с сюжетами, которые им предстоит сыграть, вернее, он просто задает тему, как делают это виртуозы-импровизаторы в джазовом квартете, а все реплики, мимика, жесты будут рождаться по ходу спектакля. Сотни таких сюжетов записали исследователи узбекского фольклорного театра, имеющего вековые традиции, и всегда стержнем их была социальная направленность. Вот и сейчас — первая сцена критикует просчеты в медицинском обслуживании населения, которыми рады воспользоваться пройдохи и шарлатаны (тема весьма популярная в наши дни).
Зайнабидин изображает человека, приведшего своего заболевшего сына на прием к важному лекарю — табибу. Тот, презрительно осмотрев больного, ставит диагноз: рот желтый, потому что много яиц ел, пульс тройной — один бьется в сердце, второй — в легких, третий — в кармане лекаря: намек на необходимость хорошего вознаграждения. Прописывает «лекарства»: проглотить ежика, чтобы очистить все внутри, а затем пить настой из черного перца, сажи, крыльев мух и комариных хвостов.
Меняется выражение лица у убитого горем отца — от заискивающего к растерянному, удивленному, затем строгому, негодующему и, наконец, весьма решительному, ничего хорошего болтуну не сулящему. Соответственно меняется оно и у табиба — от высокомерного, заносчивого к испуганному и просительному. Затаив дыхание, зрители смотрят представление, а когда шарлатан с позором изгоняется из кишлака, все дружно и шумно радуются. Таков закон жанра: в народной драме обидчик и лгун всегда будут осмеяны и наказаны, а простой человек, униженный и обманутый, окажется на высоте положения.
Игра актеров настолько выразительна, так умело выдерживают они паузы перед новой остротой, так гротескны гримасы, что я понимаю, кажется, каждое слово, хотя играют-то на абсолютно незнакомом мне языке!
Недаром искусству кызыкчи обучались по многу лет, осваивая, как и масхарабозы, актерское мастерство, пантомиму, репертуар народного театра, игру на национальных инструментах, чтение эпоса, пение, акробатику, развивая остроумие и наблюдательность, набираясь знания жизни в скитаниях вместе с труппой по всей Средней Азии. Конечно, без природных задатков тут не обойтись. Считается, что настоящим кызыкчи может стать один человек из тысячи. Зайнабидин учился у своего отца, тот десять лет обучался ремеслу у большого мастера Саади Махсума, работал со знаменитым кызыкчи прошлого века Закир-ишаном, гастролировал по России и за границей с русским цирком Дуровых. Теперь Зайнабидин готовит в большой актерский путь своего сына Джамалидина.
Очень похожий внешне на актера Михаила Боярского, с мгновенной реакцией на остроумные реплики отца и других партнеров, с подвижным лицом и уморительной мимикой, музыкальный и пластичный, Джамалидин достойно продолжает фамильное дело. Вот и в следующей сценке, высмеивающей уличных сплетниц, он блестяще исполняет роль пожилой кумушки, нашептывающей приехавшим к невесте сватам всякие небылицы про честную девушку.
Азартные игры, в том числе перепелиные бои, популярные в недалеком прошлом в этих местах (содержались даже специальные гостиницы при базарах для их проведения), также попадают под огонь актерской критики. Сыдык играет хозяина такой гостиницы, который не пускает богатого и удачливого беданабоза — владельца перепелок, утверждая, что птицы у того ни на что не годятся. Они ругаются, даже дерутся, их пытается разнять Зайнабидин, но хозяин непреклонен. На следующий день невыспавшийся заезжий беданабоз — его играет Усманов — приходит на бои, его перепелки проигрывают, и он, разоренный, пешком уходит в свой город. Не своим трудом заработанные деньги счастья не принесут...
Представление окончено, чайхана ликует и хлопает в ладоши, а мы усаживаемся за стол выпить чаю и поговорить о ремесле кызыкчи.
— Ты спрашиваешь, как я придумываю сценки? — заговорщически
обращается ко мне Зайнабидин.— Да они все из жизни, ведь она бывает гораздо смешнее наших острот, вон, посмотри на того аксакала за угловым столиком. С ним была история, над которой смеялся весь Маргилан. Как-то его пригласили на плов в чайхану, а он так любит попировать в гостях, что не пошел обычной дорогой, а побежал напрямик через кладбище и зацепился полой за надгробие. Подумал, кто-то из могилы схватил его за халат, перепугался до смерти и вместо чайханы попал в больницу...
— А бывают у кызыкчи неприятности из-за их острого языка?
— Конечно, бывают, но на то и кызыкчи, чтобы даже неприятности в смех обращать. Был у отца случай. Побывал он на свадьбе у одного бая, который оказался до того жадным, что гостей не порадовал, а обидел: только подали плов, а он уже кричит, чтобы уносили и несли чай. Только начали чай со сладостями пить — он опять торопит. Вот и разыграл отец эту свадьбу на городской площади. Бай — в суд: я-де народ поил, кормил, а он меня высмеял. Судья тогда говорит: «Вставай, Юсуп-кызык, отвечай. Этот бай народу чай дал, плов дал, зачем ты критика делал?» Отец попросил судью: «Я вам сейчас в точности покажу, как он угощал, а если что-нибудь добавлю, то наказывайте меня». Бай говорит:
«Не надо показывать», но судья разрешил, потом долго смеялся...
Правда, не всегда для кызыкчи так легко кончались насмешки над богачами и чиновниками. Как-то кокандский хан, очень любивший смотреть, как Закир-ишан высмеивал его сановников, заказал знаменитому кызыкчи пародию на самого себя, пообещав не наказывать актеров. Однако, увидев их игру, пришел в ярость, посадил Закир-ишана под домашний арест и отобрал у него все имущество.
Глядя в умные, чуть грустные глаза Зайнабидина, я отлично понимаю, что он не договаривает. Ведь если всерьез, то острая социальная критика, которой века славилось искусство кызыкчи, стала с некоторых пор практически невозможна: у многих руководителей было неважно с чувством юмора, и шутка могла стоить головы. Вот и измельчала сатира, ограничив свой горизонт ближайшим дувалом. Хочется верить, что с приходом гласности театр кызыкчи сможет вновь обрести качества, за которые его так любит народ. Как нужен он нам сегодня, театр скоморошьих ватаг, сколько перед ним готовых сюжетов, как не хватает нам жившего во все времена и у всех народов театра очищающего смеха, способного высмеять зло, не дожидаясь удобного времени...
Александр Миловский
г. Маргилан, Узбекская ССР
