Высота не принесла спасения. Хотя вертолет давно уже оставил душную Чуйскую долину и взобрался почти на самую спину Киргизского хребта, через открытые иллюминаторы врывался такой раскаленный воздух, будто машина никак не могла вырваться из печи, в которую угодила с самого взлета.
С набором высоты, по всем законам, воздух этот давно уже должен был стать горным, но он продолжал душить нас. Сколько помню, даже в самую жаркую летнюю пору с приходом сумерек начинался бриз и в долину доносилось дыхание вечных снегов Алатау; оно приносило утоление жажды, покой, сон. Но вот уже третий день, даже ночью, горы словно перестали дышать, перестали жить...
Удивленный начальник озерной, партии Ян Семенович Стависский так беспокойно ерзал на откидной скамеечке, что с нее сполз мятый чехол. Он беспрестанно отлеплял от ушей влажные наушники и глядел в иллюминатор.
Федотыч, так зовут озерники гидролога Михаила Федотовича Кадякина, тоже смотрел за борт и беспокойно мял, перекладывая из руки в руку, кулек со сдобными аэрофлотовскими булочками. Попытался было всучить его Лене Черкасову. Но тот сразу сделал вид, что занят делом, и стал заносить в полевую книжку какие-то записи. У Лени на переносице вибрировали очки. Он написал несколько корявых цифр и букв, а потом начал разрисовывать листы неуверенными линиями.
Раскрасневшийся от духоты инженер Алексей Ермолов уже который раз расправлял гуцульские усы и совал в иллюминатор объектив фотокамеры, но на спуск нажимать не решался. Снимать было бесполезно — плохая видимость.
Горы были до краев залиты, затоплены густой серо-молочной дымкой. В тесных ущельях испарившейся влаге не хватало места, и она выплескивалась на перевалы, растекалась по горбам хребта, оплетала растрепанными космами глетчеры и снежники.
В тот август внизу, под вертолетом, вместо вечного белоснежья виделась вода, вода и вода! Ею пропитано все насквозь. Бешеные потоки смывают глиняные склоны. Ползут вниз морены, разбухшие от многоводья. Ледник, который раньше можно было принять за эталон чистоты и белизны, теперь обрюзг, опух и помрачнел. Водяные струи распороли его вдоль и поперек, перепачкали серо-бурыми наносами ледникового ила, заполнили мутной жижей впадины и трещины на его теле.
Снег? Снеговая линия, которая летом всегда поднималась повыше в горы, в укромные, недосягаемые для тепла места, исчезла совсем. Снег сохранился лишь кое-где, но тоже потемнел, набух, насквозь пропитался водой и стал похож на тот, который в жарких приступах весны начинает сползать с крыш домов.
Тянь-Шань словно был жестоко болен и метался в бреду. Диагноз установить было нетрудно: его лихорадило от высоких температур, прорвавшихся в запрещенную для них зону.
А солнце палило все нещаднее. Каждый день половодья уносил в долины то, что было скоплено горами за долгие годы. Но вода устремлялась не только в долины. Часть ее накапливалась в моренах, ледниковых пустотах и в горных озерах.
Командир вертолета переспросил по связи Стависского: «Идти на разведку по большому кругу, как договаривались раньше?» Стависский ответил: «Прямо на Кольтор, и только на Кольтор!»
Цирулин бросил машину вниз, в ущелье, да так, что ее прижало к самой стене хребта. Под вертолетом на «положенном месте» озера Кольтор не оказалось — наверно, мы отклонились из-за плохой видимости. Пока пытались разобраться, что к чему и куда нас занесло, скалы перекрыли небо. Машина уперлась в тупик, еще мгновение и... Нет, пронесло. Командир положил машину набок и резко крутанул ее волчком — да так близко у скал, что, казалось, непременно должен был побрить их лопастями.
Кольтор мы все-таки отыскали. Но Цирулину пришлось отказаться от посадки «с хода». Пока он искал площадку, мы высматривали дистанционную рейку, которую весной озерники поставили на урезе. И посадочная площадка на берегу озера, и рейка исчезли, ушли под воду. Командир описал над озером три круга и, наконец, присмотрел сухой «пятачок» на плотине.
Вода в Кольторе была мутная, серо-зеленая, словно ее кто-то взбаламутил огромным веслом. Взбешенная река нагнетала в озеро все новые и новые порции воды, густой, как масло.
Стависский глядел на озеро и разминал пальцами крепко набитую «памирину».
— Эге! — сказал он, прикурил и жадно затянулся, потом посмотрел на Цирулина. — Ты бы убрал на всякий случай свою вертихвостку, а то ведь и смыть может.
— Лавины, сели, паводки. У вас вечно все рушится, валится, льется только не на ваши головы, а на другие, — ответил Цирулин, махнул рукой, снял с себя отутюженную форменную рубаху и вместе с экипажем отправился искать эдельвейсы.
— Эге! — повторил Ян Семенович и покачал головой.
Казалось бы, что может значить эта «лужа» 714 метров в длину и 14 метров в глубину для океанолога Стависского, который трижды обошел вокруг Европы, вдоль и поперек избороздил Аральское море... Но ежели Ян Семенович сказал: «Эге!» — значит, дело плохо — «чаша переполнена». А Кольтор — это два миллиона кубометров воды, нависших над ущельем. Внизу — летовки чабанов, отары, еще чуть пониже, по ущелью, пионерлагеря, поселки, сады, поля.
— Первый раз предусмотрительность подвела, напялил сдуру теплые портянки. Думал, как всегда, в горы летим, а мы в самую Сахару угодили, — Федотыч сел на камень и стал стягивать сапоги.
— Ну, чего стоим? — суетился вокруг Стависского и призывал к действию Леня Черкасов, — Воды же вдвое больше, чем в прошлое половодье. Давайте же что-то делать. Давайте «Шторм-воду» по радио. Ну...
Мы стояли на естественной, построенной самими горами плотине, а Ермолов ходил вокруг нас и беспечно щелкал затвором фотоаппарата. Мне показалось, будто часы, закопанные где-то поблизости, гулко отсчитывают последние секунды... Я выжидающе смотрел на Стависского и не мог избавиться от ощущения, что под ногами сотрясается плотина...
Над незыблемым зеркалом озера висело душное облако прозрачного пара. Трудно было дышать не столько из-за трехкилометровой высоты, сколько из-за влажной духоты.
— Как в противогазе — продохнуть невозможно, — стягивая второй сапог, ворчал Федотыч.
Стависский неторопливо размял еще одну сигарету.
— Леня, твой приток. Федотыч, ты займись стоком ниже плотины. Алеша, уровень замерь и хорошенько осмотри плотину.
Федотыч стал спускаться вниз по тропе, сопя и чертыхаясь: камни крепко обжигали и кололи босые ступни ног. Из-под плотины, как из-под пресса, гейзером фонтанировала вода. Федотыч сначала потанцевал в холодной воде, потом уж начал мерить расход. И все не мог нарадоваться, что вода эта была кристальной чистоты. Это значило, что плотина держится крепко. Федотыч не удержался и громко крикнул, чтобы Стависский услышал его на плотине.
Стависский тоже обрадовался чистой воде.
Ермолов попытался сфотографировать плотину с самого уровня воды и, видно, перестарался. Свесился с резиновой лодки так, что она перевернулась и накрыла его.
Ермолова трясло от холода, как осиновый лист на ветру, а Стависский громко хохотал и подтрунивал над ним:
— Алеша, надо бы поосторожней. Водоизмещение у тебя как у танкера. А что, если из-за тебя получился бы перелив озера? Ты освежился, а отвечать мне?
— От этой жары вода не стала крымской, — простучал зубами Алеша. — Но все это чепуха. Главное, что пленка разом проявилась.
Он, как морж, смахнул с гуцульских усов воду и выбросил из фотоаппарата подмоченную пленку.
Леня Черкасов бежал вокруг озера к реке. Он задыхался от высоты и жары, но бежал. И вдруг спохватился, что оставил в аэропорту поплавки для измерения скорости воды.
— Как поступит настоящий гидролог? — спросил меня Леня и сразу же ответил: — Он возьмет обыкновенную щепку. А если вокруг одни только камни?
Леня ходил вдоль реки и что-то упорно искал, пока не остановился там, где когда-то паслись лошади.
— Кизяк — открытие древних. Топили им очаги вместо дров. Почему же я не могу использовать его вместо деревянного поплавка? Поправку сделаю. Только молчать. А то шеф голову открутит.
Черкасов отмерил шагами створ, поставил меня вместо вехи и стал носиться вдоль реки с секундомером в руках. Он бросал в воду кизяк и бежал за ним, как ребенок за детским корабликом, все время придерживая очки, чтобы не разбить их о камни.
Оставалось только измерить глубину, то есть пересечь шестиметровую реку вброд, с рейкой в руках. Но река была так бурлива, что к ней страшно было подойти.
— Как поступит настоящий гидролог? — Увидев вдалеке всадника, Леня подпрыгнул от восторга.
Когда подъехал полюбопытствовать молодой чабан с медным от загара лицом, Леня стал уговаривать его оказать услугу — перейти на лошади реку вброд. Чабан согласился, и Леня снял с лошади мерку, записал: сколько сантиметров от земли до колен, сколько до стремени, сколько до живота.
Попытался было чабан загнать лошадь в реку, но поток так ударил лошадь по передним ногам, что она заржала, встрепенулась и попятилась обратно.
— Плохое дело. Не хочет — умная лошадь. У меня детей много, пять, — наотрез отказался чабан.
— Давай тогда я, — решительно сказал Леня и потянулся к поводу.
— Она умная, — чабан погладил лошадь по холке. — Сама не пойдет, а тебя скинет в реку.
Пришлось Черкасову пустить в ход все свои ораторские способности, мол, стоит такой сильный, красивый джигит и ручеек боится перейти, хотя от него зависит судьба людей в ущелье.
Уговорил. Джигит вытянулся в седле, как струнка, натянул повод, резко ударил стременами лошадь. Она заржала, но в реку пошла.
Едва Леня поставил в полевой книжке последнюю цифру, как закричал на все ущелье:
— Семь кубов! С ума можно сойти. Семь кубов в секунду, ты представляешь! — и побежал на плотину.
— Семь кубов! Надо что-то делать, семь кубов! — коршуном набросился на Стависского.
— Не суетись, Леня. Ты явно перегрелся. Леня аж скрипнул зубами и стал нервно протирать от пота стекла очков.
— Засветло на базу не успеем, — торопил Ста-висского Цирулин.
Ян Семенович хотел было закурить, но пачка была пуста, он смял ее:
— Теперь подобьем баланс. Так, все-таки сколько, Леня, у тебя?
— Семь. И не меньше, — как отрезал, сказал Черкасов.
— Самое большое, что мы здесь получали — два куба.
— Сейчас только из озера выходит три, — поддержал Леню Федотыч, — плотина крепкая, выдержит.
— Можно ждать только перелив, — высказал свое мнение Ермолов.
— Прекрасно. Осталось решить задачу пятиклассника: из трубы А вливается, из трубы Б выливается... Так когда же бассейн будет переполнен?
Леня работал как счетная машина, заполняя цифрами одну страницу за другой. Цирулин запустил двигатель и начал разгонять лопасти. Алеша стравил воздух из резиновоД лодки.
— Вода через плотину пойдет через 34 часа ^минут, — подчеркнул последнюю цифру в полевой книжке Черкасов и, помолчав, предложил: — Может быть, я останусь здесь на всякий случай?
— Себе не веришь? И что будешь здесь делать? Ведрами перетаскивать воду из озера? Завтра десант высадим.
Федотыч так и полетел босой. Сапоги лежали рядом. Он дремал. Ермолов в руках сушил фотокамеру с открытой задней крышкой. А Леня Черкасов по-прежнему колдовал над своей полевой книжкой — что-то пересчитывал заново.
— Мерил-то чем? — спросил у него Стависский. Леня махнул рукой, разулыбался, а потом все-таки признался:
— Кизяком. С поправкой.
— Так вот чему тебя учили на Валдае, в лаборатории, — рассмеялся Ян Семенович.
Жара все не унималась, хотя в глубокие складки ущелий уже пробралась ночь. Радиограмму отправили прямо с борта вертолета:
«ШТОРМ-ВОДА! МОСКВА ГИДРОМЕТЦЕНТР ВОДА ПО ДАННЫМ АВИАДЕСАНТНОГО ОБСЛЕДОВАНИЯ 15 ЧАСОВ 3 АВГУСТА ОБЪЕМ ВОДЫ В ОЗЕРЕ КОЛЬТОР 2,05 МИЛЛИОНА КУБОМЕТРОВ ПРИ СОХРАНЕНИИ ПОДОБНЫХ МЕТЕОУСЛОВИЙ В ТЕЧЕНИЕ 20-40 ЧАСОВ ОБЪЕМ ВОДЫ ОЗЕРЕ ВОЗРАСТЕТ НАЧНЕТСЯ ПЕРЕЛИВ ЧЕРЕЗ ТЕЛО ПЛОТИНЫ ЧТО МОЖЕТ ПРИВЕСТИ ПРОРЫВУ ОЗЕРА РАЗРУШЕНИЯМ ЗОНЕ РЕКИ КЕГЕТЫ И ЧУЙСКОЙ ДОЛИНЕ СТАВИССКИЙ»
— Как с этими озерниками свяжусь, так неприятности. С огнями опять придется садиться, — с усталой улыбкой жаловался командир вертолета.
В глубине ущелий, затопленных синей дымкой, поблескивали, как осколки зеркала, озера, щедро рассыпанные по Тянь-Шаню самой природой.
У Стависского и его коллег на учете состоит две тысячи озер. От малюток «на два горных весла», как говорят озерники, до горного моря с девятибалльными штормами — Иссык-Куля. Так что Киргизию можно называть не только горной страной, но и озерной. На Тянь-Шане почти каждая тропа, каждое ущелье непременно приведет путника к озеру. Озер много, и каждое из них неповторимо.
Озеро Мерцбахера на леднике Иныльчек. Названо именем известного географа, путешественника, альпиниста, который открыл это уникальное ледниковое озеро. В летнюю пору плавают по нему айсберги. Может быть, именно поэтому Центральный Тянь-Шань называют «азиатской Антарктидой». Но главная его достопримечательность в том, что раз в год, а то и два оно исчезает под ледником. Пришли мы как-то вместе с озерниками на это озеро подстеречь прорыв: сделали замеры, покатались на лодке вокруг айсбергов. Пришли на другое утро и только ахнули. Озеро-беглец исчезло за ночь. Айсберги сиротливо сидели на дне опустевшего озера. Прозевали мы прорыв. А озеро еще несколько дней жило половодьем в реке Сарыджаз. Она широко разлилась, скрыла броды, посрывала на своем пути мосты.
Иссык-Куль! Киргизы назвали его «Теплым озером». Имя верное — озеро зимой не замерзает и щедро отдает котловине тепло, накопленное за светлое лето. Его можно было бы назвать Аккуу-Куль — Лебединое озеро. Потому что каждую зиму на Иссык-Куль прилетают тысячи лебедей и находят приют в этих заповедных местах.
Кувала. Есть такое озеро на юге Киргизии. Мало кто о нем знает. Оно, как хамелеон, каждую минуту меняет цвет. И кажется, совсем не потому, что подстраивается под настроение береговых скал, капризного неба и близких облаков. А так, само по себе. Можно бесконечно наблюдать необыкновенную игру красок и безуспешно разгадывать тайну фантастических превращений озера.
Озеро Сары-Челек. Его именем назван весь уникальный геоботанический музей — орехоплодовый заповедник. Сары-Челек в переводе с киргизского означает «Желтая кадушка»: озеро опоясано обручем рыжих скал. Это озеро-ловушка. Для облаков, туманов, которые надолго повисают над ним, и для диких зверей, которые ищут покой в его тишине...
Озера щедро раздают свою красоту людям, но есть у них и «рабочие обязанности» — собирать и хранить драгоценную влагу, регулировать сток горных рек и отдавать воду долинам.
Озерники раскладывают свои объекты по научным полочкам, согласно их генетическим типам. К примеру, Иссык-Куль — это тектоническое озеро, Мерцбахера — ледниковое, Кольтор — моренное, а Сары-Челек — завальное. Но прежде всего они делят озера на неопасные, опасные и особо опасные.
С целью прогнозирования прорыва озер и была создана озерная гидрографическая партия в управлении киргизской гидрометеослужбы. И днем рождения ее считается день Исфайрамсайской катастрофы — 18 июля 1966 года.
Тогда от бурной весны и высоких температур много воды собралось в озере Яшин-Куль, что лежит в бассейне реки Исфайрамсай. Плотина, изрядно источенная водами, не выдержала напора — рухнула. Три миллиона кубометров воды и 800 тысяч кубометров камней и земли разом сорвалось вниз. В теснине ущелья Тегермач, где двум лошадям едва разойтись, сель поднялся высоко, набрал силу; скорость и бросился на Ферганскую долину с такой злобой, что даже в 120 километрах от места зарождения перешиб своей каменной палицей железнодорожное полотно. Прошел он двумя валами, погреб под своим грязным телом хлопковые поля, фруктовые сады, ЛЭП, дороги.
Рассказывали, что кто-то успел пронестись на машине впереди страшного селя с криками о приближающейся беде. Но минуты, конечно, не могли спасти землю от стихийного бедствия. После Исфарамсайской катастрофы стало ясно: надо сделать все, чтобы суметь за год, за месяц, пусть даже за сутки предсказать катастрофу, оповестить людей о надвигающемся несчастье.
И началось. Грохот, шум, треск. Виражи, взлеты, посадки... Заправится вертолет горючим, и опять все сначала. Каждый день летали с рассвета до заката, столько, сколько мог выдержать вертолет. Долетались до того, что Федотыч перепутал все названия озер, Стависский исхудал вконец, Ермолов выпустил из рук в иллюминатор фотокамеру, а Черкасов воротил нос от вертолета, его тошнило от одного его вида.
И каждое озеро, на которое они прилетали, ставило перед ними тысячу вопросов: каков запас воды в межень и в половодье? Как уравновешивается приток с оттоком? Проходили по ущелью сели или нет? Есть ли на плотине следы переливов? Насколько надежна она? И на случай прорыва озера: каков уклон ущелья? Какую скорость и силу наберет сель?
За эти годы озерная гидрографическая партия обследовала и изучила более двухсот озер. Пятнадцать из них — это те «неблагонадежные», которые дамокловыми мечами нависли над ущельями и долинами. Озерники назвали их «особо опасными», на каждое завели досье: биография, деятельность, побеги на волю... Одним из таких и было озеро Кольтор.
На следующий день озерники высадили на Кольтор десант. Сразу же по прилету установили рейки, прощупали плотину, развернули радиостанцию. Каждые три часа проводили наблюдения за притоком воды в озеро, за уровнем и передавали в эфир тревожные сводки. А вода все прибывала. На Большой земле работала противопаводковая комиссия. Все жители ущелья Кегеты были оповещены.
Только к ночи озерники поставили палатку, но спать в ней не стали; дремали прямо на плотине. Уровень озера не падал и ночью.
Перелив начался на час раньше, чем предполагали. Вода осторожно прощупала всю плотину, нашла самое низкое место и заспешила на волю. Теперь все следили за одним: не начнет ли поток размывать тело плотины, выдержит ли оно?
Поток трепал и причесывал дерн, но сорвать его не решался. Так длилось день, другой, третий. Жара в горах не унималась. Вода с ледников врывалась в озеро и перехлестывала через плотину.
Только на седьмые сутки жаркий август выбросил белый флаг — первое облако, которое неожиданно принес на Тянь-Шань каспийский циклон. Вскоре облака закрыли ущелье и присыпали снегом ледники. Вода в Кольторе начала спадать, а вместе с ней и напряжение, в котором жили озерники в те дни...
Последний раз мы летали на Кольтор совсем недавно — зимой.
Как только вертолет начал взбираться на Киргизский хребет, в него ворвались запахи первого снежного холода, и мы задышали густым паром.
Федотыч натянул поглубже ушанку и начал наряжаться в валенки, Ермолов с усами, разукрашенными инеем, спрятал аккумулятор за пазуху и прикрыл полой тулупа кинокамеру. Черкасов часто протирал пальцами заиндевелые стекла очков, дышал на руки и, когда они отогревались, делал какие-то пометки на карте.
Я вспомнил ту историю с поплавками и крикнул Черкасову на ухо, чтобы он мог услышать в грохоте вертолета:
— Кизяк снегом занесло, что делать будем?
— Башмаки свои на веревке пускать по реке, — громко рассмеялся Черкасов и добавил: — Вертушка есть!
— Узнаешь? — крикнул мне Стависский и показал рукой вниз.
Я отрицательно покачал головой, хотя узнал Кольтор. Разве можно сравнить то огромное, мутное, набухшее от многоводья озеро с этой ярко-синей линзой воды в уютном ложе слепящих снежной белизной гор? Теперь, спокойное, невинное, оно прилегло у ног заснеженной плотины и согласилось даже на время зимнего сна спрятаться под лед — забереги пошли по краям.
Я смотрел на Леню Черкасова, Федотыча, Яна Семеновича и Алешу Ермолова, занятых в это время осмотром с воздуха своего Кольтора, и думал о. том, что раньше называл их про себя «пожарниками», которые сломя голову неслись на «водные пожары», а теперь они стали для меня больше похожи на дотошных врачей, которые ни зимой, ни весной не дают покоя своим «пациентам» — озерам, постоянно держа руку на их пульсе. , Цирулин послал зеленую ракету, чтобы определить направление ветра. Она изогнула крутой дугой дымчатый хвост и потерялась в озере. Машина взревела и начала соскальзывать вниз, к озеру, с горки морозного воздуха. Мы пошли на посадку...
Евгений Котлов, наш спец. корр.
