Слова «портовый город» обычно ассоциируются в сознании с громадами океанских судов под разными флагами, взметнувшимися в небо ажурными стрелами портальных кранов, белокрылыми чайками и терпко-соленым морским ветром. Ну а жители такого города если и не все поголовно потомственные мореходы, портовики, корабелы, то уж обязательно люди, влюбленные в море, романтики, от которых наверняка можно услышать множество удивительных историй.
Приблизительно такие мысли лезли в голову, когда вместе с Руди Бенциеном, корреспондентом журнала «Нойес лебен», я мчался на редакционном «вартбурге» к «морским воротам» ГДР — городу Ростоку. Руди согласно кивал головой и, словно поддразнивая меня, пространно рассказывал о своих ростокских друзьях и знакомых. Получалось так, что у одних предки ходили за пенькой, лесом, мехами в далекую Московию еще в XIII веке, когда Росток вместе с Висмаром и Штральзундом входил в могущественное объединение северогерманских городов — Ганзейский союз. У других деды-прадеды строили каравеллы и галеры, не один век бороздившие Балтийское и Северное моря. У третьих из поколения в поколение ловили рыбу или содержали винные погребки, которые в старину служили своего рода интерклубами для «морских волков». При этом глаза Руди хитро поблескивали. К тому же он приводил такие красочные исторические подробности, что невольно закрадывалось сомнение в истинности услышанного. — Руди, признайся, ведь это опять «квач»? — на всякий случай строго спрашивал я, имея в виду веселые выдумки-импровизации, на которые мой спутник был великий мастер.
— Что ты, что ты, все чистая правда. Будем в Ростоке, еще и не то узнаешь, — Руди на минуту умолкает: впереди неторопливо пыхтит трактор с прицепной тележкой, и обогнать его на узком шоссе не так-то просто. Но вот трактор остается позади, и Руди тут же возобновляет прерванную лекцию. — Вот Росток обычно называют «морскими воротами» республики, пишут, что суда уходили отсюда в море еще 700 лет назад, и при этом забывают, сколько было этих скорлупок. А сейчас через порт проходит десять миллионов тонн грузов в год. Расширят, переоборудуют — будет шестнадцать. Представляешь, что значит обработать их, да еще так, чтобы капитаны считали Росток «быстрым портом»! Ганза Ганзой, только когда Советская Армия освободила Германию от фашизма, этих «морских ворот» не было и в помине. Кстати, сколько, по-твоему, нужно времени, чтобы собрать такой порт?
— Ты имеешь в виду построить? — Хотя мы объяснялись на трех языках — русском, немецком и английском, увы, подчас их явно не хватало.
— Нет, именно собрать. Ведь Росток в семи километрах от моря. Нужно было построить канал, мол, причалы. А это все камень. На побережье его нет. Поэтому когда в пятьдесят седьмом решили строить здесь порт, то валуны и булыжники собирали по всей стране. На полях, там они только мешали. Так по камешку и собрали целую гору — 60 тысяч тонн. Ну а строили «ворота», конечно, романтики, хотя и не потомственные. Сюда по призыву партии съехались отовсюду тысячи ребят. Кое-кто тогда сомневался: сумеют ли. Ничего, справились. Всего через два с половиной года порт был готов. При въезде в Росток Руди притормозил машину у моста через реку Варнов. Справа у причала стоял небольшой пароход с непривычно длинной трубой.
— «Форвертс» — «Вперед», — объяснил Бенциен. — Первое судно, которое спустили на здешней верфи. Водоизмещение — тысяча тонн. А теперь строят и десятитысячники, и двадцати-тысячники. Между прочим, до войны верфей здесь тоже не было.
— А как же потомственные корабелы? — Я решил не спускать Руди его квач.
— Потомственные? Не беспокойся, их достаточно. — Руди хитро прищурился. — И заметь: потомственные, а не ленятся сидеть за партами. Кстати, если захочешь побеседовать с потомственными мореходами, сходим на «Форвертс». Там мы их всегда найдем, — закончил он, трогая машину (позднее я узнал, что первое ростокское судно передано ребятам, которые обучаются там премудростям морской профессии. «Потомственные» же корабелы действительно прилежно сидели за партами: в школах).
Несмотря на некоторые опасения, вызванные слишком уж красочными рассказами Руди Бенциена, Росток не обманул ожиданий. Вдоль причалов порта тесно, почти впритык, стояли океанские суда, которые издали чем-то напоминали неуклюжих, толстых бегемотов по сравнению с грациозными жирафьими шеями портальных кранов, размеренно кивавшими где-то высоко над корабельными мачтами. Над зеленоватыми волнами с пронзительными криками носились чайки. На просторной городской площади девушки, взявшись за руки, вели хоровод, и свежий морской ветер трепал их волосы. Приподнявшись на цыпочки, устремленные вперед, они, казалось, в следующее мгновение птицами взмоют в голубое небо.
— Эта скульптурная группа символизирует стремление к мирному сотрудничеству прибалтийских народов, — объяснил Руди, проследив за моим взглядом. — С Ганзой не имеет ничего общего: установлена в XX веке.
Впрочем, нашлась в Ростоке и старина, свидетельствующая о его почтенном возрасте: средневековая ратуша; «Крёпелинер тор», массивные городские ворота — башня с гербом Ростока — знаменитыми семью готическими башенками, и даже старинный погребок с отполированными до блеска бесчисленными посетителями деревянными столами и моделями парусников, свисающими с потемневших от времени потолочных балок.
И все-таки, несмотря на многовековую историю, Росток — молодой город. Дело вовсе не в том, что большинство его жителей не убелены сединами. И не в выросших повсюду светлых многоэтажных зданиях, которые выглядят особенно юно рядом с тяжеловесной краснокирпичной ганзейской архитектурой. И даже не в новых современных предприятиях, каких-нибудь тридцать лет назад не существовавших даже на бумаге. Просто сам настрой жизни в Ростоке как бы устремлен вперед, в будущее. Не случайно, едва только началась беседа с Карлом-Хайнцем Неке, первым секретарем окружного совета
Союза свободной немецкой молодежи, как он с гордостью стал рассказывать о молодежном объекте № 1 — атомной электростанции «Норд», где в декабре прошлого года произведено опробование второго блока мощностью почти в полмиллиона киловатт. Пять еще предстоит соорудить.
— «Норд» — родной брат вашей Нововоронежской АЭС. Его проектная мощность известна — 3,5 миллиона киловатт. Конечно, эта электроэнергия очень важна для нашей промышленности, — продолжал Карл-Хайнц. — Но еще важнее не поддающиеся точному измерению бесценные киловатты опыта и дружбы, которые советские товарищи, участвующие в строительстве «Норда», подарили нашим молодым специалистам! Вы знаете, что еще с осени прошлого года молодежь по всей республике готовится к празднованию 30-летия освобождения от гитлеровского фашизма и к III фестивалю дружбы молодежи ГДР и СССР. В одном только нашем округе в эстафете дружбы принимают участие 120 тысяч членов ССНМ и 150 тысяч пионеров-тельмановцев. Пока еще рано подводить окончательные итоги, но могу сказать, что молодежный коллектив «Норда» впереди...
Я едва успевал записывать, что уже сделано или будет сделано в округе ко дню открытия фестиваля дружбы в Галле 14 мая. А Карл-Хайнц называл все новые и новые пункты, казалось, бесконечного плана. Массовые собрания. Тельмановские экзамены. Летописи освобождения. Звездные марши к памятникам славы. Встречи с советскими друзьями. Соревнования под лозунгом «Марш победы». Прошло, пожалуй, не меньше часа, прежде чем товарищ Неке перевернул последний листок в лежавшей перед ним папке.
— Вот коротко и все. Теперь я готов ответить на ваши вопросы, — Карл-Хайнц залпом осушил чашечку давно уже остывшего кофе. — Прошу...
Меня опередил Руди Бенциен, видимо истомившийся от столь долгого молчания.
— Товарищ Карл-Хайнц, не мог бы ты рассказать о традициях, связанных с морем, у молодежи Ростока? Моего московского коллегу особенно интересуют потомственные романтики, которых здесь, наверное, немало. — Лицо Руди оставалось непроницаемо серьезным.
Начавший было записывать, Карл-Хайнц отложил ручку и широко улыбнулся.
— Это больше в его компетенции, — повернулся он к сидевшему рядом высокому худощавому мужчине, секретарю по агитации и пропаганде Георгу Годевольсу. — Он не только шеф агитпропа, но и сам в душе неисправимый романтик...
В течение следующего часа мы узнали, что давно уже стало доброй традицией участие молодежи Ростока в ежегодной Неделе Балтийского моря. Что комсомольцы-портовики шефствуют над судами, курсирующими на «линиях дружбы», которые связывают Росток с Мурманском, Ригой, Клайпедой. Что теперь к ним прибавится еще и Одесса и что идущие туда грузы будут обрабатываться комсомольско-молодежными бригадами без малейших задержек. Что на пароходе «Мансфельд» члены ССНМ нашли оригинальный способ пропаганды успехов социалистического строительства: при заходе в заграничные порты все переговоры относительно фрахта обязательно проводятся в тельмановском кабинете, так что иным не слишком-то симпатизирующим ГДР дельцам невольно приходится задумываться, глядя на убедительно оформленные стенды. Что среди организаций ССНМ идет соревнование за звание «Наши отцы — революционеры». Что каждое лето сотни ребят из Ростока помогают службе охраны побережья отвоевывать у моря захваченную им сушу.
Я и не предполагал, что в портовом городе, пусть даже таком, как Росток («морские ворота» республики!), может быть столько интересных начинаний. Казалось, Георг готов развивать эту тему хоть до утра. Когда же он закончил, извинившись, что рассказал лишь о наиболее значительном, Руди опять успел опередить меня:
— Прости, Георг, а нельзя ли нам встретиться с настоящим романтиком, связавшим свою жизнь с морем? Неважно, если сам он и не плавает. Главное, чтобы это был человек, который, что называется, корнями врос в ганзейскую землю.
Карл-Хайнц и Георг многозначительно переглянулись и пообещали на следующий день выполнить просьбу.
Этого человека я представлял совсем иным. Как мастеру-корабелу ему полагалось быть немногословным широкоплечим здоровяком со степенной, неторопливой походкой. Как романтику — иметь задумчивый, мечтательный вид. Но у ворот верфи «Нептун» нас встретил худощавый, подвижный молодой человек с тонкими чертами лица и веселым, пожалуй, даже чуточку озорным взглядом.
— Уве Флат. Электромонтер, — представился он. И тут же без перехода предложил. — Пойдемте, сначала посмотрите наш музей, а потом я покажу верфь.
Музей размещался в просторной комнате небольшого одноэтажного здания. Стены были увешаны фотографиями, цветными диаграммами, фотокопиями документов. На подставках стояли модели судов, построенных на верфи.
— Наше «царство Нептуна» возникло практически на пустом месте, а первым директором созданной после войны акционерной компании был товарищ Бушуев, — начал Уве тоном заправского гида. — Сейчас мы строим в основном для Советского Союза суда для штучных грузов и контейнеровозы грузоподъемностью от пяти тысяч тонн, траулеры, рыбозаводы, суда-рефрижераторы...
Уве Флат переходил от стенда к стенду, рассказывая об истории верфи «Нептун», о ее замечательных корабелах, и я отчетливо представил, как приходили сюда робеющие подростки, как нелегко постигали они премудрости многих разных специальностей, что объединяются одним словом «корабелы», которым теперь по прошествии десятка с лишним лет они с гордостью называют себя.
В конце экспозиции этого маленького музея я заметил алый щит с золотыми буквами:
«Мы, члены Союза свободной немецкой молодежи, считаем своей почетной обязанностью приложить все усилия для дальнейшего укрепления социализма в ходе подготовки к 30-летию освобождения от гитлеровского фашизма и проведения эстафеты дружбы... В ходе эстафеты дружбы ССНМ мы вновь доказываем наше право с честью носить имя «Юной гвардии Тельмана» и быть помощником и боевым резервом партии рабочего класса. Мы тысячекратно делом демонстрируем нашу привязанность и верность ГДР, Советскому Союзу и социалистическому лагерю».
Дальше шли обязательства комсомольцев «Нептуна».
— Скажи, Уве, почему ты выбрал профессию корабела?
Уве замялся. Оказывается, в детстве Флат мечтал стать моряком, но помешали шахматы: в 1965 году он выполнил норму кандидата в мастера и вошел в состав юношеской сборной ГДР. Ну а моряку, проводящему большую часть времени в море, участвовать в турнирах довольно затруднительно. Поэтому после десятого класса Уве решил пойти на верфь — все-таки поближе к морской стихии. Потом всерьез полюбил свою профессию и поступил на вечерний факультет по специальности общее судостроение. Через три года станет инженером-корабелом.
— Послушай, Уве, а какое у тебя было первое судно? Не забыл еще?
— Я начинал не с судна, а с целой флотилии, — засмеялся он. — Когда я поступил в профтехучилище, три дня в неделю мы занимались, а два работали. Но не на одном судне, а "на фазных: и на тех, что были заложены здесь, и на стоявших в капитальном ремонте. Второй год мы проводили на стапелях уже четыре дня. Наша организация ССНМ шефствовала над строительством «Пионерской флотилии» для Тихоокеанского флота, суда которой были названы именами советских героев-пионеров, погибших в годы войны. Вот и получилось, что у меня первым объектом стала сразу флотилия. Конечно, нам, ученикам, тогда далеко еще было до настоящих корабелов, но в «Пионерской флотилии» есть частичка и нашего труда...
Потом мы полдня ходили по, казалось, бесконечной территории верфи мимо уже спущенных на воду судов, на которых шли последние отделочные работы. То здесь, то там вспыхивали золотые огни сварки, предупредительно позванивая, проползали по рельсам краны, а под ними чуть покачивались на стальных тросах целые секции палубных надстроек. Словом, все было как и на любой большой верфи, если не считать того, что большинство корабелов оказалось совсем еще молодыми ребятами. Когда мы уже собрались попрощаться с Уве Флатом, я обратил внимание на необычное оживление у высоченных бортов стоявшего на стапели громадного судна. По узкому трапу торжественно спускались парни в спецовках и касках с красным знаменем в руках. Внизу суетился кинооператор, выбирая ракурс пооригинальнее. Но каждый раз что-то, видимо, не удовлетворяло руководившего съемками режиссера, и ребята опять послушно взбирались по трапу вверх.
— Наша лучшая молодежная бригада, — пояснил Уве, заметив мое недоумение. — Завоевала переходящее знамя в соревновании в честь 30-летия освобождения. В мае поедут на фестиваль дружбы в Галле. Дали слово, что пройдут по площади Эрнста Тельмана с этим знаменем. Не сомневаюсь, что сдержат его. Ведь они настоящие корабелы.
С. Милин, наш спец. корр.
