Как-то вечером, закончив все свои дела (я была в Японии в командировке — изучала проблемы урбанизации), я решила, что называется, немного развеяться. Села в метро, вышла на первой попавшейся станции и... совершенно неожиданно оказалась в одном из увеселительных районов Токио. После сдержанного освещения подземки в глаза хлынул разгул сверкающих огней. Под изнурительно-слепящим светом реклам, как под юпитерами на съемочной площадке, двигались люди. Их голоса, смех, лица и жесты были неотъемлемы от бушевавшего вокруг неонового пожара, от крутящихся шаров и стреляющих треугольников, повисших над домами, от всей атмосферы необычайной оживленности, которая царила здесь. В то же время цветные блики, вприпрыжку мчащиеся по лицам, лезвия прожекторов, кромсающих людской водоворот, — все это световое половодье, призванное создать ощущение праздничной приподнятости, несло в себе неуловимое противоречие, придающее этому району весьма своеобразный облик. Великолепие сложнейших переливов цветовой гаммы потрясало, причем все оно подчинялось строгому ритму, выверенному такту, в котором легкость и эффектность почерка оформителей были подлинным гимном человеческой фантазии. Но вслед за первым впечатлением приходило понимание того, что все это где-то уже было, что видите вы подобное не в первый раз. Районы Токио, как и других японских городов, повторяли друг друга. Синдзюку похож на Асакуса, Асакуса на Гиндзу, а Гиндза, в свою очередь, напоминала лаковые обложки «Лайфа», на которых запечатлена сияющая реклама Бродвея.
Правда, сравнивая эти по-своему знаменитые улицы мира, обычно приходят к выводу, что в целом откровенно крикливый Бродвей весьма далек от яркой, броской, но несомненно впитавшей в себя тонкость национального вкуса Гиндзы.
И тем не менее... В каждом японском городе вас встречает своя маленькая Гиндза, уменьшенная копия той, настоящей. Назойливый силуэт стандарта начинает повсюду преследовать вас, и гигантский рог огневого изобилия обрушивает на прохожих холодные снопы стереотипных искр, хороводы танцующих и летящих иероглифов, в которых — это постигаешь очень быстро — грань между вкусом и безвкусицей нередко оказывается невозвратимо утерянной...
Постояв под щедрым солнцем юпитеров, я свернула в одну из улиц, примыкающих к площади. Сначала на ней было светло — до последних уголков она была залита платиновым отраженным светом огневой феерии. Слепящее сияние, брошенное рекламными созвездиями в вышину над городом, небо возвращало на землю ровным и спокойным светом, бесстрастно льющимся холодными потоками в узкие улицы. После шума и суеты огромной площади здесь было удивительно тихо, дома, словно бумажные фонарики с толстыми стенками, озарялись мягким приглушенным мерцанием. И вдруг где-то за поворотом, куда бежали эти двухэтажные фонарики, прячась от шума и света соседнего квартала, я остро ощутила, что тишина здесь какая-то странная, напряженная, повисшая над извивающейся улицей как натянутая струна. Нижние этажи домов были закрытые, глухие, зато в верхних горели огни, и за раздвинутыми сёдзи на плоских подушках, брошенных на пол, сидели люди. Эта картина повторялась в одном доме, другом, третьем, четвертом... Везде одно и то же — удивительно неподвижные, бледные лица, резкие, неожиданные жесты и внезапно сменяющая их застылость поз...
Одна из высокоурбанизированных стран мира — Япония и сегодня продолжает демонстрировать безостановочный рост городов. Расширяющиеся, сливающиеся друг с другом городские образования — агломерации — все активнее захватывают в свои сети Японские острова. Урбанизация несет множество проблем. Это не только жилищный кризис, транспортные трудности и беды, связанные с загрязнением окружающей среды. Естественно, что урбанизация во всех случаях затрагивает прежде всего, человека — его судьбу, настоящее и будущее. Районы трущоб, так называемые «сураму но сякай» — «трущобное общество», имеющиеся почти в каждом крупном городе Японии, далеко не исчерпывают пагубных социальных последствий урбанизации. Прямые ее результаты — это скрытая за фасадом процветания бедность, нищета огромной части городского населения, непрерывный рост преступности, наркомании, самоубийств, нелегкая проблема молодого поколения. В мире постоянной борьбы за жизнь рядом с надеждой живет безнадежность. Она рождена неуверенностью в будущем, крушением идеалов и рано понятым ужасом бесперспективности. Если для такой жизни нет достаточной цепкости, если не хватает жесткости, остается лишь отчаяние, нередко ведущее к самоубийству. Это касается в первую очередь подрастающего поколения. Подсчитано, что в Японии самый высокий процент самоубийств молодежи среди всех капиталистических стран. Так, в развитых странах капитала пять — десять молодых людей из 10 тысяч кончают жизнь самоубийством. В Японии же на 10 тысяч приходится около ста случаев. Показателен и тот факт, что если мировая статистика отмечает наибольшее количество самоубийств среди людей старше сорока лет, то для Японии это в основном юноши и девушки в возрасте до 25 лет.
Живые манекены за раздвинутыми сёдзи встревожили мое воображение. Что бы это могло значить? И тут меня словно осенило — игорный дом! Улица игорных домов, целый квартал, а может быть, даже и не один, со своей ущербной, скрытой от посторонних глаз жизнью, с бездонной пучиной страстей и трагедий. «Пачинко» (1 Игральные автоматы.) при всей их очевидной бессмысленности выглядели просто детской забавой на этом фоне. Здесь было царство игральных карт, игральных костей, безудержный азарт средневекового китайского маджонга — игры, известной тем, что в стране, ее породившей, в маджонг «просаживали» жен, земельные владения, целые состояния. Конечно, трудно себе представить, что в современной Японии в этих кварталах можно проиграть жену, но человеческую жизнь здесь четвертовали, мучили на дыбе, терзали и отравляли, убивали и воскрешали, одаривая несбыточными надеждами. За картами и игральными костями, за их зыбкой скользкой ширмой здесь прятались цепкие, жадные руки и циничный мозг дельцов, выжимающих из человеческих слабостей золотые монеты.
Странная эта улица еще долго вела меня, кружа и выделывая какие-то немыслимые пируэты. Свернуть в сторону означало немедленно заблудиться, поэтому приходилось идти вперед, надеясь, что в конце концов куда-то выйдешь.
Облик улицы постепенно менялся. Кончились игорные дома, начались дома с наглухо задвинутыми, светящимися изнутри сёдзи, с легкими каплями причудливых фонарей, раскачивающихся у входа. Откуда-то из глубины доносилась музыка, от дома к дому сновали тени, исчезая в дверях, за которыми в ожидании гостей стояли молодые японки, — начались кварталы ночных клубов, маленьких ресторанчиков и прочих разнообразных явных и неявных увеселительных заведений...
Печальная статистика самоубийств — это только один полюс отчаяния. Для изверившихся, озлобленных, ожесточенных есть и другой — эфемерная попытка добиться жизненного успеха ценой преступления. Из года в год «Белые книги» по преступности преподносят все более и более мрачную картину. Японские социологи признают, что рост насилия, особенно в среде молодежи и подростков, принимает угрожающие размеры. Свыше половины преступлений за период конца 60-х — начала 70-х годов совершено молодыми людьми в возрасте от 14 до 25 лет. В 1972 году в Японии зарегистрировано 1 223 546 преступлений. Доля столицы в этих данных весьма велика — 17 процентов от общего числа по стране. (Это на 1255 случаев больше, чем в предыдущем году, и почти вдвое больше, чем во втором после столицы городе Японии — Осаке.) Данные столичного департамента полиции демонстрируют удручающую ситуацию — в 1972 году в Токио ежедневно совершалось 572 преступления, другими словами, каждые две минуты и пятьдесят секунд здесь кого-то убивали, калечили, грабили или насиловали! За этот же период правонарушения, совершенные подростками, составляют 18 937 случаев. Кроме всего прочего, полицейскими властями зафиксировано 50 018 инцидентов (пьянство, драки и т. д.), участие в которых пока еще не завершилось для подростков уголовным наказанием. Исследования последних десятилетий отмечают, что на воспитании несовершеннолетних в очень большой степени отражаются социально-экономические изменения, произошедшие в послевоенной Японии, в частности, распад большой патриархальной семьи «иэ» и образование малых семей «какукадзоку» (родители и дети). Если раньше дети находились под надзором всей семьи, где были бабушки, дяди, тети, то теперь новые условия выдвинули проблему «кагико» — детей с ключом в кармане, оставляемых работающими родителями без надзора на целый день. Дети и подростки, предоставленные самим себе, нередко попадают в условиях капиталистического города под влияние преступных элементов, а ведь профессиональный преступный мир в Японии представлен 3600 бандами!
Где-то в довольно темной части улочки, заглядевшись на пляску теней на стене от огромного зеленоватого, как дыня, фонаря, я споткнулась, наскочив на предмет, оказавшийся прямо у меня на пути. Буквально чудом сохранив равновесие, я обернулась и с величайшим удивлением обнаружила, что неожиданно возникшим препятствием были... ноги, женские ноги в коротких брючках чуть ниже колен.
— Извините меня, пожалуйста. Я загляделась...
Фраза прервалась на середине. Зрелище было настолько странным, что обычные слова здесь были ни к чему, они повисали ненужным пустым звуком в этом переулке. Прислонившись к углу дома, полуосвещенная мотающимся на ветру фонарем, прямо в пыли сидела молоденькая девчонка. Расслабленная поза, откинутая к стенке голова с зажатой в зубах сигаретой и дым — легкая струйка змеится и тает, скользит, исчезая в темноте. Слышала ли она начатые извинения? Не знаю, скорее всего нет.
«Рэриттэру»... Эта девочка была «рэриттэру». Знаете ли вы, что это такое? В Японии свыше 300 тысяч наркоманов, среди них более трети — подростки. Опиумный мак и растение с нежным именем каннабис через тайные трюмы, карманы и притоны контрабандистов тянут с материка свои смертоносные побеги к Японским островам. 70 миллиардов иен — таков куш, ежегодно снимаемый тайным бизнесом. Осака, Кобе, Иокогама — известные центры распространения наркотиков — принимают в год до полутора тонн марихуаны и опиума. На обратном конце связки стоят Гонконг, Сингапур, Тайбэй, Манила, глухие районы Таиланда и Бирмы, созданные Китаем новые перевалочные центры торговли наркотиками — Пусан и Сайгон.
Индийская конопля — каннабис и ее производные — марихуана и гашиш, появляются в мире под разными названиями — гандза, харас, дачча, масонха. Все эти превращения ведут человека в безбрежное наркотическое забытье, сулят ему кратковременные острые ощущения и лживую панацею от всех мирских забот и бед...
«Империя черного бизнеса» делит города на сферы влияния, районы и участки, приносящие прибыль. Границы этих территорий носят красноречивое название «симори» (смертельная полоса), и можно себе представить, какие кровопролитные баталии разыгрываются здесь в случае непрошеного вторжения «чужаков».
В Японии более 140 тысяч «якудза» — гангстеров, жизнь которых подчинена своим, неподвластным полиции законам, определена строго разработанной системой, уходящей корнями в далекую старину. По свидетельству японских исследователей, обычаи нынешней «империи черного бизнеса» почти без всяких изменений существуют уже двести лет. В основе организации преступного мира лежит все та же семейная система иэ, пронизывавшая в средневековой Японии весь общественный строй.
Издавна иэ представляла фундамент административного деления, организации рекрутского набора, сбора пошлин, уголовного права, образовательной, избирательной и полицейской систем. В капиталистической Японии на иэ возлагалось в немалой степени и решение вопросов, связанных с безработицей. О выжатом нещадной эксплуатацией и выброшенном за ворота человеке беспокоился не предприниматель — устраивать его судьбу обязана была иэ.
И вот теперь, в XX веке, когда эта система с каждым годом все активнее размывается условиями урбанизирующейся Японии и теряет последнюю опору в распадающейся патриархальной семье, преступный мир демонстрирует редкий, пожалуй, единственный случай ее скрупулезного сохранения. Структура банды и внутренние взаимоотношения строятся по принципу «отцов» и «детей». «Оябуну» — главе банды и, следовательно, «отцу» — подчиняются «кобуны» — «дети», обязанность которых — беспрекословно выполнять любой приказ и любое поручение, «не жалеть живота своего» во имя интересов «семьи».
Вьется дымок дорогой, слишком дорогой, оплаченной будущим сигареты: на одурманенный, мозг спускается наркотическое безумие... Неожиданно девчонка повернула голову, и в упавшем на лицо свете стали видны полураскрытые веки, влажные, слипшиеся ресницы. Может, она плачет? Я подошла поближе. Нет, вряд ли.
Она не способна плакать, у нее сердце человека, узнавшего самые страшные стороны существования. Она «рэриттэру».
— Не стоит сокрушаться, мисс, — внезапно раздался за моей спиной мужской голос. — Эта дрянь не заслуживает сочувствия. Для нынешних шестнадцатилетних все проблемы, — прохожий небрежно покрутил в воздухе рукой, — все равно что выкурить сигарету.
У него была четкая дикция, внушительная спина и твердая походка человека, привыкшего уверенно шагать не только по переулку, но и по жизни. К тому же это был покупатель, представитель того всемирного всеядного племени, для которого жизнь — сплошная ярмарка, где торгуют чинами, благами, убеждениями, кусками земли и кусками неба над ними, где даже человеческие судьбы имеют цену. Он был покупателем и здесь, в этих жутких кварталах, предлагающих ему и ему подобным большой «выбор». Множество ночных клубов, кафешантанов, кафе с «ночными бабочками», ресторанчиков со «стрипом» и без него, заведений с названиями и без оных, заговорщически бросающих в глухие переулки приглушенный свет окон, отражают недюжинную изобретательность местных боссов, знатоков своего ремесла. Они цепко хватаются за все новое, пряча за ловкой и броской подачей, за эфемерной оболочкой новизны свое единственное желание — жажду прибылей. Подхватывая и тут же используя модную терминологию, играя на сложности восприятия современного человека, индивидуума хитроумного века расщепления атомного ядра, они расставляют теперь сети нового аттракциона под многообещающим названием «трип» — путешествие. «Трип» — наркотический прыжок в «нездешность». Прыжок, достойный только сильного, способного переступить границы неведомого, «прекрасного мира символов и грез» и потусторонних откровений.
Словом, терминология модная, в ногу со «сложностями» нынешнего века, но основа ее более чем старая — все то же смертоносное дыхание каннабиса. Сцена в темном, грязном переулке была случайным всплеском на поверхности тайного наркотического омута, крутящего свою черную воронку за глухими стенами сомкнутых в шеренгу домов.
«Вы выпиваете глоток из чашки оябуна, — гласит одна из инструкций по поводу церемонии вступления в гангстерскую банду, — он выпивает из вашей, и тем самым вы причисляете себя к группе и выражаете свою преданность оябуну. Даже если ваши жена и дочь умирают от голода, вы прежде всего должны помнить об оябуне. До конца ваших дней у вас не должно быть никаких других привязанностей. Оябун ваш единственный родитель, идите за ним в огонь и воду».
Своеобразная эта «семья» может потребовать и смещения «оябуна», если он недостаточно «заботится» о «детях» (плохо обеспечивает «работой», «мало платит» и т. д.). Конечно, это бывает не слишком часто, ибо в гангстерских районах, таких, как Камагасэки в Осаке, оябун обычно содержатель немалого количества ночлежек, целых кварталов публичных домов. Он взимает мзду с армии рэкетиров, обладает не только полнотой власти, воплощенной в деньгах, но и авторитетом, утвержденным кровью. Опереточный реквизит и манеры персонажей из гангстерских фильмов, дорогие сигары и татуировка в сочетании с преувеличенной галантностью обладателей черных лимузинов, откровенная жестокость, демагогически опирающаяся на классические категории самурайского кодекса «бусидо», причастность к рыцарскому духу, пропитывавшему когда-то отношения сюзерена и вассала, — все смешалось в. этом страшном мире.
Наверное, весьма странным может показаться сочетание якудза... и чайной церемонии.
Грохот и дым стрельбы, хрипы жертвы, уложенной ударом кинжала, и... тишина и чистота тайного дома. Можно ли придумать что-нибудь более несовместимое? И тем не менее существует особая чайная церемония «теутисики», необходимость в которой возникает при выборах нового «оябуна» или при выдвижении кандидатуры «сотё» — главы подчиненной банды.
Правда, торжественность церемонии не всегда остается безусловной гарантией мирного разрешения вопроса. Якудза, недовольные выбором нового «отца», делятся на группы и устраивают кровопролитные сражения.
...Холеный господин, самодовольный вещатель, ушел, а я все еще топталась в нерешительности.
Почему—не знаю, хотя прекрасно понимала, что помочь здесь ничем не могу. Я стояла в полутемном переулке чужого города над совсем чужой мне девчонкой, которая, вероятнее всего, даже не видела меня. Стояла и думала, что это не просто случайная встреча, не какая-нибудь маловажная деталь, едва заметная с парадного подъезда. Темное чрево большого города среди многих горьких проблем вынашивало еще одну неразрешимость — проблему подростков.
Заросшие, нестриженые, немытые, неопрятные, вызывающе демонстрирующие свое презрение к обычным, сложившимся нормам жизни... Сколько их со своими идеологами, идеалами и кумирами появилось за последние годы? «Битники», новозеландские «рокеры» и «моды», английские и американские дети-цветы — «хиппи», а затем и «йиппи», их японская разновидность «футэн» — «тронутые» и, наконец, последователи доктора Тимоти Лири — члены американской лиги ЛСД, восторженные поклонники наркотического безумия. Смешно думать, будто кто-то в мире не знает, что идущее из года в год обновление разнообразных экзотических феноменов в среде молодежи имеет свои серьезные причины, отражает сложные психологические и социальные процессы. Молодежь не устраивает мир, в котором она живет. И за убогой бравадой и клоунадой, за сногсшибательной экстравагантностью — отчаянный бунт против лживости и лицемерия буржуазного общества. Однако полная несостоятельность и наивность теорий, не выдерживающих столкновения с действительностью, приводит к тому, что выступление против общества оборачивается нелепостью, изолированностью этих «апостолов» нового мира. И тогда на сцену выходят уверенные господа. Они безразличны к теоретическим концепциям, им неважно, кому сдавать залы, разнообразные помещения, притоны. И в этом смысле бунт молодежи с появлением все новых и новых феноменов радует их, представляется обильным и неиссякаемым источником золотой монеты.
Здесь, в пыли и темноте токийского переулка, тоже был бунт. Жалкий, нелепый бунт самоуничтожения с огненным обручем наркотического похмелья, со все убыстряющимся круговоротом новых доз, несущих временное забытье...
Г. Навлицкая
