Федор Степанович Федотов — бывший командир 557-го стрелкового Мазурского полка 153-й Краснознаменной ордена Кутузова II степени Смоленской стрелковой дивизии.
У этой дивизии был славный путь. Ее воины участвовали в освобождении Ельни, Рославля, Смоленска, Витебска, Могилева и Минска, первыми вступали в Бе-резино, Гродно и Августов; дважды форсировали Днепр, переправлялись через Березину, Неман и Свислочь, прорвали ряд мощных оборонительных рубежей, которые враг считал неприступными. Они прошли от Ржева до Кенигсберга, оставив за плечами тысячу двести километров боевых дорог...
Полк Ф. С. Федотова всегда находился на острие атак дивизии. Свой последний бой он провел утром 9 апреля 1945 года: штурмом овладел одним из самых мощных укреплений Кенигсберга — фортом «Король Фридрих III»...
Мы предлагаем вниманию читателей главу из готовящейся к печати книги воспоминаний Ф. С. Федотова. Литературная запись осуществлена писателем Владимиром Прибытковым.
В публикуемом отрывке речь идет о событиях осени 1943 года: 153-я стрелковая дивизия действует в составе войск Западного фронта, наступающих на Смоленском направлении. Дерзким броском 557-й стрелковый полк только что перерезал железную дорогу Смоленск — Рославль. Враг отступает. На исходе 22 сентября 1943 года...
До вечера мы оставались вблизи железной дороги. Южнее нас выдвинулся на магистраль полк Зайцева, севернее — полк Позднякова. Еще южнее и еще севернее не затихал смутный гул: части армии и соседнего Центрального фронта продолжали взламывать вражескую оборону. А у нас наступила тишина. Гитлеровцы прекратили обстрел насыпи. Видимо, откатились...
Подвезли боеприпасы. Вот-вот должны были подойти кухни. Бросив шинель под ивовый куст, я лег, укрылся плащ-палаткой и сразу уснул. Но выспаться не пришлось: звонок из штадива. Звонил полковник Краснов, командир дивизии:
— Федотов? Слушай приказ. В девятнадцать ноль-ноль начать преследование противника в направлении населенного пункта Кощеево. К завтрашнему утру перерезать шоссейную дорогу в районе Лазарево. Ясно? Слева от тебя Зайцев, справа — Поздняков. Возьми карту, наноси маршрут...
1
На исходе дня погода резко ухудшилась. Тучи едва не цеплялись за маковки елей. Заморосил дождь. Он все усиливался. Марш предстоял невеселый. К тому же сведений о противнике штаб дивизии не дал. Шли в неизвестность.
Приказал Шеловичу, моему заместителю по строевой части, строить полк в походную колонну, выслать вперед конную и пешую разведки, охранять колонну головной, тыловой и боковыми заставами. На всякий случай дал указание Переверзеву, начальнику артиллерии полка, усилить головную и тыловую заставу пушками. Начальника штаба капитана Янчука оставил возле железной дороги, приказав обеспечить полк боеприпасами и догонять нас...
Узкая лесная дорога походила на желоб с жидкой грязью. Мы с Беретели, моим адъютантом, Переверзевым и Горбиком, замполитом полка, ехали верхами в голове походной колонны. Кони, спотыкавшиеся о невидимые под грязью корни, ступали осторожно. Дождь не переставал. Смеркалось. Сумерки высвечивал отблеск близких пожаров. То ли сам лес горел, то ли лесные деревни. Давешним утром, кроме Холма, мы очистили от противника бывшие деревни Язвино, Ляхово и Круглое. От них оставались одни обгорелые фундаменты изб да печные трубы. Ни одной живой души мы там не встретили. Люди прятались по лесам, наверное...
Запах гари усиливался. Выехали на болотистую поляну. Кусты по ее правому краю дымили. За поляной дорога свернула влево, потом вправо, и за этим поворотом мы увидели пробиравшихся обочинами людей. Человек восемнадцать-двадцать мужчин и женщин шли нам навстречу. Завидев конных, остановились. По согбенным фигурам с узлами и мешками за спинами, по одежде мы признали своих, окликнули:
— Не бойтесь! Откуда, товарищи?
Люди ожили, торопливо зашагали, почти побежали к нам, но, приблизившись, замедлили шаг, начали тесниться и, сбиваясь в кучку, опять замерли.
Придерживая коня, я всматривался в изможденные, недоверчивые лица, в детишек, цеплявшихся за подолы матерей. Смоляне. Соотечественники. Несчастные, измученные люди...
— Да что с вами, товарищи? — крикнул Горбик. — Чего остановились? Свои мы! Или не похожи?
Одна из женщин, видно посмелее других, подняла руку, указывая на меня, потом коснулась ладонью своего плеча. Я невольно покосился на собственное. Погоны! Вот оно что! Когда Красная Армия отступала, мы не носили погон!
— Товарищи! — сказал я. — Родные! Да это ж просто новая форма! Не слышали? Уже почти год как носим!
Соскочил с коня, пошел к людям, торопливо расстегивая шинель.
— Ну же! Смотрите! — говорил я. — Вот мой орден. Видите? Свои мы! Видите?
Одна из женщин зарыдала, опустилась на траву, закрыв лицо руками. Остальные путники обступили нас, трогали руками наши ремни, оружие, обнимали бойцов, поднимали детишек:
— Гляди! Наши! Гляди, пришли наши!
Вперед протолкался дряхлый дед, снял шапку, перекрестился и бухнулся наземь:
— Сынок! Не обманули! Вернулись!
Я подхватил старика, поставил на ноги. Дед был легок, почти невесом. Он всхлипывал, тыкался головой в мою грудь.
— Дедушка, чего же плакать? Конец вашим мучениям! Бьем гада, гоним!
Дед трясущейся рукой совал берестяную табакерку:
— Бери, сынок, бери! Нечем встречать-то! Память. Бери!
Я отдарил старика зажигалкой и кисетом с табаком. Офицеры и солдаты совали женщинам и детям хлеб, остатки сала из сухих пайков, завалявшийся по карманам сахар.
После этой встречи долго ехали в полном молчании. У Шеловича глаза были невидящие. Я понимал его. Окажись моя семья в оккупации, я бы тоже, наверное, ничего сейчас не видел.
С первым заслоном противника столкнулись в двенадцатом часу ночи. Головная застава открыла дружный огонь — враг исчез. Двинулись дальше. Солдаты вязли в грязи, проваливались в наполненные водой ямы. Кони оступались. Шинель намокла, стала каменно тяжелой. За воротник лило, намокший ворс его натирал шею.
Опасаясь, что в этой беспросветной, захлебнувшейся дождем ночи, где не сыскать ни одного ориентира, полк собьется с маршрута, я часто останавливался, накрывал голову плащ-палаткой и при свете карманного фонарика разглядывал отсыревшую карту.
Похоже, шли правильно. Однако на флангах, там, где должны были двигаться полки Зайцева и Позднякова, стояла гнетущая тишина. Неужели никаких фашистских заслонов? Я приказал усилить разведку на флангах, установить связь с соседями. Разведчики ушли.
Мы продолжали движение, чутко вслушиваясь в ночь.
Минут через сорок тишину на правом фланге вспороли автоматные очереди. Стрельба длилась минут десять, потом оборвалась. Вернувшиеся разведчики доложили, что их обстрелял противник. Вскоре пришла и разведка, искавшая полк Зайцева. Сообщила, что слева на протяжении трех километров никого нет.
В это время началась заваруха в тыловой заставе: застрочили наши станковые пулеметы, бухнуло орудие. Остановив колонну, я послал адъютанта выяснить, что происходит. Беретели возвратился через полчаса, сказал, что на тыловую заставу наскочила группа противника. Фашисты рассеяны, потерь в заставе нет.
Я пробовал связаться со штабом дивизии, но батареи полковой рации отсырели, и, сколько ни возились старший лейтенант Украинский и радист Максименко, установить связь они не смогли. Максименко охрип, выкрикивая: «Роза», «Роза», я — «Вишня»! Отвечайте!..»
В наушниках только потрескивало.
Походило на то, что полк оторвался от частей дивизии, но я не хотел верить этому. Очень не хотел! И приказал колонне двигаться дальше.
Медленно светало. Дождь утих. В облаках обозначились просветы. Но ветер усилился: свистел в деревьях, выл, заставляя лес потерянно шуметь и стонать.
Бойцы шагали, опустив головы, неровными рядами, иногда спотыкаясь и падая. Это была третья ночь без сна. Короткий сон на дневном привале в счет не шел: едва приклонили головы — снова марш, да еще по таким дорогам, такой ночью! Как-никак пять раз вступали в перестрелку с противником. Да и не было уже в колонне человека, не понимавшего, что сейчас мы одни.
Прискакал разведчик.
— Товарищ майор, впереди деревня. Немца нет.
— А жители?
— Никого нет, товарищ майор!
Проходившие мимо бойцы поднимали головы, оглядывались... Близость жилья, надежда на передышку ободряли.
Я снова раскрыл планшет, развернул карту. По расчетам выходило, что перед нами то самое Лазарево, о котором говорил командир дивизии. Странно лишь, что деревню никто не обороняет.
— Сусев где? — спросил я.
Послали за Сусевым, а пока искали полкового инженера, я приказал второму и третьему батальонам, не вступая в деревню, занять оборону по ее восточной окраине, а первому батальону — по западной. Комбаты повели людей в обход деревни.
Тяжело ступая, приблизился Сусев. Лицо осунувшееся, шинель подвернута.
Я приказал проверить, не заминированы ли деревенские улицы и избы. Сам с двумя саперами пошел к совершенно целому дому, стоявшему чуть на отшибе от остальных. С чердака этого дома местность, конечно, просматривалась хорошо, а мне требовалось оглядеться повнимательней, определить местоположение полка, убедиться, что мы действительно вышли к Лазареву. И прежде всего увидеть шоссе, которое надо было перерезать: если верить карте, шоссе проходило северо-западнее Лазарева. Саперы поводили миноискателями перед крыльцом, над ступеньками, убедились, что все в порядке, и мы с Шеловичем, Горбиком, Переверзевым и неотступным Беретели полезли наверх.
Чердак был как чердак: низкие балки, пыльный боров русской печи, липкая паутина, щепки, какая-то ветошь. Беретели распахнул слуховое окно с мутными стеклами. В полукруглом проеме окна — волнистая равнина, справа — узкий, поросший желтым кустарником овраг, среди невысоких холмов — ровная лощина. Овраг и лощина тянутся к реке. Откуда тут, черт возьми, река? Я переводил взгляд с карты на открывшийся пейзаж. Местность соответствует топографическим знакам. И овраг на карте отмечен. И деревня расположена вроде так, как нанесенное на карту Лазарево. Но в полутора километрах северо-западнее Лазарева по карте проходит шоссе, а в полутора километрах от занятой полком деревни течет река.
— Н-да, камуфлет... — протянул Шелович. — И Янчук куда-то пропал... Что же нам делать, товарищ майор?
Я смахнул пыль со стропил, присел. Стало зябко. Возникло ощущение, какое испытываешь при стремительном падении лифта. Случилось то, чему я отказывался верить: утратив и не восстановив связь с дивизией, я завел полк куда-то в сторону. Боевой приказ не выполнен. И еще неизвестно, какой ценой придется платить людям полка за мою неосмотрительность. Точнее, какой страшной ценой.
Свою судьбу я считал решенной. Под трибунал отдают за промахи и просчеты куда менее тяжкие. Для меня исключения не сделают, это тоже как пить дать. Но люди! Что будет с ними?
Закипала злость на самого себя. О людях вспомнил! Сбился с пути, опустил руки и вспомнил о людях! Нужна бойцам твоя запоздалая жалость! Ты не раскисай, ты действуй, делай хоть что-нибудь! Я сжимал и разжимал кулаки. Меня смутила река. А что река? Форсировать эту злосчастную реку, пока ничто не грозит. Форсировать и двинуть дальше на запад, пока не войду в соприкосновение с врагом. А за это время любой ценой восстановить связь.
— Танки по реке плывут! — во все горло закричал Беретели. — Смотрите, танки!
Шелович и Переверзев, переглянувшись, сунулись к окну.
— С ума сошел? — спросил я.
— Верно, танки, товарищ майор! — озадаченно сказал Шелович.
Я встал, шагнул к товарищам:
— Вы что? Как могут танки...
И не договорил. Во-первых, до слуха дошел рокот моторов. А во-вторых, по реке действительно плыли танки. Немецкие. А по дальнему берегу, стараясь не отстать от танков, поспешала фашистская пехота.
Захохотал, выпрямился, стукнулся головой о балку, присел, махнул рукой Переверзев. Обернул ко мне смеющееся маленькое лицо Шелович. Я глубоко вздохнул. Вот до чего, оказывается, довели усталость, тревожная ночь и постоянная боязнь сбиться с пути! Грязную, залитую водой шоссейную дорогу издали приняли за реку! А ведь это то самое шоссе, какое нам нужно. Шли мы правильно, вышли точно в назначенное место, действуем строго в полосе наступления, определенной полку!
Вернулась уверенность, исчезла усталость. Все стало просто: перед нами враг.
2
Шоссе, принятое нами за речку, изгибалось по равнине, напоминая растянутую на добрых четыре километра латинскую букву S. Первую двигавшуюся по дороге колонну — возможно, это была разведка или головная застава какой-то части — мы уже упускали. Но вслед за этой небольшой колонной наверняка должны были следовать другие.
Мы внимательно осматривали округу. Перед шоссе, метрах в пятидесяти-семидесяти, торчал частый, как свиная щетина, кустарник. Между холмами, в овраге и в кустарнике, еще путался редеющий туман. Нельзя упустить момент! Полк, используя внезапность, может атаковать противника, как только очередная вражеская колонна растянется на открытом участке. В голове созревал план боя: рубеж атаки — частый кустарник перед дорогой, 1-й батальон выдвигается оврагом и лощиной, занимает рубеж атаки на правом фланге полка; 2-й батальон выдвигается лощиной и занимает левый фланг, 3-й наступает во втором эшелоне, непосредственно за 1-м стрелковым батальоном. Артиллерия и минометы наносят по шоссе огневой удар, а после захвата шоссе выдвигаются на него, чтобы обеспечить фланги. Рота противотанковых ружей, как только колонна противника будет разгромлена, займет оборону на правом фланге, откуда могут появиться вернувшиеся на шум боя танки врага. Рота же автоматчиков останется в резерве на западной окраине Лазарева...
Явились вызванные мной командиры батальонов. Выслушали приказ. Жаров сдвинул фуражку набекрень, Вергун повел плечами, словно хотел размяться. Фирсов просто бросил руку к козырьку. Из слухового окна комбаты оглядели местность и загрохотали сапогами по деревянной лестнице, ведущей с чердака: побежали к подразделениям.
Шелович приказал старшему лейтенанту Украинскому быстренько тянуть к шоссе проводную связь.
— Где Максименко? — спросил Шелович.
— Батареи сушит! — сказал Украинский. — Тут, в избе.
— Батареи не портянки! — рассердился Шелович. — Дыму напустит, еще обнаружат нас! Пусть сворачивает лавочку и ко мне!
— Он быстро! — возразил старший лейтенант. — Надо, товарищ капитан! Дивизию вызовем!
— Всегда у вас, чертей, что-нибудь не слава богу! — посетовал Шелович. — Скажи ему хоть, чтоб поторапливался!
— Есть!
Не прошло и десяти минут, как батальоны начали выдвигаться на рубеж атаки. За избами устраивались минометчики лейтенанта Антяшева. Антяшева я видел хорошо: маленький, крепкий, он помогал одному из расчетов устанавливать опорную плиту миномета.
Ровно через тридцать минут после получения приказа стрелки Фирсова и Жарова залегли в кустах, исчезли из виду. Батальон Вергуна еще раньше скрылся в овраге. На равнине никакого движения. Холмы, туман, грязная полоса шоссе, безмолвные перелески.
Минуты тянулись как резина. Пять... Десять... Двадцать... Наконец слева донесся треск мотоциклов и нарастающий шум машин. Первыми из-за перелесков выскочили на шоссе два мотоциклиста. Держась края дороги, выбирая места посуше, они катили к лесу на правом фланге, озирались, но не замечали ничего подозрительного. За мотоциклами показались танки. Они двигались колонной по одному. Пять тяжелых машин с защитной окраской бортов и башен. За танками, ныряя в грязи, тащились грузовики с мотопехотой и грузами: восемнадцать автомобилей.
— Приехали... — сказал над ухом Горбик.
Я медлил с сигналом атаки. Ждал, пока вражеская колонна втянется на шоссе. Пока танки минуют рубеж атаки 2-го батальона. Телефонисты передали приказ артиллерии и стрелкам — приготовиться... Теперь пора!
Выстрелили из ракетницы. Над луговиной, над изжелта-зеленым полем выгнула спину полоса дыма, брызнула алыми искрами ракета. Ее треска никто не расслышал. Раздался чудовищный грохот: восемнадцать полковых орудий и тридцать три миномета одновременно открыли огонь по фашистской колонне.
За два с лишним года войны я не видел ничего подобного. Два головных танка с перебитыми гусеницами остановились сразу. Три других на полной скорости свернули с шоссе, напоролись на собственное минное поле, нашими снарядами с них снесло башни. Грузовики в это время летели вверх колесами в придорожные канавы, вспыхивали. Задние автомобили разбило в щепу. Грохот, огонь, дым. Часть пехоты погибла, не успев спрыгнуть, часть металась, ошеломленная случившимся и ища убежища. Мины Антяшева непрерывно рвались среди уцелевших машин и солдат.
Взлетела вторая ракета, к шоссе бросились батальоны Фирсова и Жарова. Они атаковали на участке в полтора километра. Добежали до кюветов, прыгают через них, пускают в ход штыки, приклады, ножи. Кое-кто из гитлеровцев пытался оказать сопротивление. Другие спасались бегством. Третьи вскидывали руки...
Умолкли орудия и минометы. Стихали автоматные очереди. Все. С момента появления из-за перелеска мотоциклистов и до момента полной тишины прошло всего сорок минут. Вражеской колонны больше не существует.
— Под орех! — восклицает Шелович. — Разделали под орех!
— Еще не то будет! — вторит Беретели. — И в Берлине лапы вскинут! Вскинут как миленькие!
Александр Петрович Горбик ничего не говорит, он только улыбается, держит меня за плечо и качает головой.
Гляжу на часы. Без трех минут десять. Спрашиваю Шеловича, где Максименко. Шелович бежит за радистом. Влетают на чердак оба. Максименко радостно докладывает, что связи с дивизией еще нет.
— Чему ты радуешься? Чему?
— Как дали фрицу-то, товарищ майор!
В течение получаса связаться с дивизией не удается. Нет и признаков того, что полки Зайцева и Позднякова, находятся поблизости. Это не может не беспокоить: положение нашего полка, захватившего шоссе, с каждой минутой становится сложнее. Во-первых, гитлеровцы явно перебрасывают по шоссе свои части, и, следовательно, новые подразделения вот-вот появятся. Во-вторых, пропущенные нами мотоциклисты, слышавшие, а возможно, наблюдавшие бой, доложат о случившемся командованию, которое может повернуть на нас танки и мотопехоту, уже миновавшие Лазарево или просто находящиеся у гитлеровцев под рукой. Не исключено, кроме того, что противник ударит с фронта и с тыла.
— Установить связь с командиром дивизии! — приказываю я.
Украинский глядит так, словно хочет что-то сказать, но не говорит ничего, закусывает губу и убегает. Плохо ему сейчас, знаю. Но полку нужна связь. Любой ценой связь!
3
Мы готовились к отражению возможной контратаки врага. На северо-восточном отрезке шоссе и близ него окапывались стрелки Жарева, на юго-западном — Фирсова. Каждому батальону придали по шесть полковых пушек, а «сорокапятки» расставили в глубине обороны на случай прорыва немецких танков. Батальон Вергуна и роту автоматчиков приберегли как резерв. Сусев со своими саперами ползал по грязи, устанавливая противотанковые и противопехотные мины.
Оставив Шеловича на наблюдательном пункте, я пошел к Фирсову: казалось, противник появится прежде всего на левом фланге обороны. Фирсова застал в роте Гомолки. Комбат стоял на холмике, осматривая боевые порядки, за что-то выговаривая командиру роты. Доложил, что батальон приказ выполнил.
— Учтите, фрицы могут полезть с тыла, — сказал я офицерам.
— Учли, товарищ майор, — ответил Фирсов. — Гомолка оборудует окопы для «станкачей».
Ни Фирсов, ни Гомолка ни о чем не спрашивали, делали свое дело, и я был благодарен обоим за эту спокойную деловитость.
Скачущего от перелеска разведчика мы с Гомолкой заметили одновременно. Кто-то из солдат показал коннику на наш холм, тот свернул и, подхлестывая усталую лошадь, приблизился:
— Товарищ майор, фрицы! Танки! Километра два!
На разведчике обвисала черная от влаги, непросохшая плащ-палатка, он облизывал пересохшие губы. Мундштук и грудь коня белели от пены.
— Доложи Шеловичу! Передай, что останусь во втором!
— Есть, товарищ майор!
— Переверзеву скажи, подпускать на верный выстрел.
— Есть!
Разведчик поскакал к деревне.
— Ну, Фирсов, веди на свой НП.
— Куда ж вести, товарищ майор? Тут останусь.
— Не вырыл окопа?
— Обойдусь. Связисты вон отрыли. В крайнем случае к ним.
— Ложись! Ты не репер! (1 Репер — рейка, применяемая артиллеристами при пристрелке орудий.) Растянулись на земле: Фирсов — слева от меня, Беретели — справа. Смотрели на перелесок. Но первые залпы танковых пушек врага раздались на правом фланге, у Жарова.
Взглянул на часы. Одиннадцать. Только час и три минуты длилась передышка. Сейчас начнется самое тяжелое.
Встав на колени, я смотрел в бинокль. Из елового леса на батальон капитана Жарова шли, непрерывно ведя огонь, черно-желтые «тигры» и «пантеры». Два «тигра», поддерживая друг друга, двигались прямо по шоссе, а три, сопровождаемые семью «пантерами», ползли по равнине, то скрываясь за низкими холмами, то показываясь из-за них. Языки пламени то и дело вырывались из длинных пушечных жерл бронированных чудовищ. На дороге и на равнине, где темнели свежей землей наспех отрытые окопчики 2-го батальона, часто-часто вставали столбы разрывов.
Послышался резкий, характерный свист, метрах в пятидесяти от нашего холма тоже грохнуло: открыли огонь танки, наступавшие на батальон Фирсова. Они уже выкатывались из-за перелеска: один, второй, третий... Одиннадцать.
Началось!
По танкам врага ударили полковые пушки. Первыми выстрелами были подбиты головной «тигр» на правом фланге и два танка перед батальоном Фирсова. Врага это не смутило. За танками уже бежала пехота, на ходу ведя огонь из автоматов. Послышалась стрельба и в тылу полка.
Связисты соединили с Шеловичем. Тот доложил, что с восточной стороны к Лазареву подошла группа противника, заняла высоты, обстреливает деревню из пулеметов и автоматов.
— Держись! Сейчас вернусь! — крикнул я Шеловичу. — Если сунутся на деревню, контратакуй взводом автоматчиков!
Перебежал из окопчика связистов к Фирсову. Тот лежал, сцепив зубы, зло щурился, наблюдая за ходом боя.
— Иди в 3-й батальон! — крикнул я адъютанту. — Передай Вергуну: взять роту стрелков и сбить немца с холмов за деревней! Понял?
— Понял! — крикнул Беретели.
Адъютант поправил фуражку, пригнулся от свистнувшей над головой пули, выскочил и, петляя, понесся прочь от нашего холма.
— Ммм... — услышал я рядом. Лицо пытавшегося приподняться Фирсова перекашивала гримаса боли.
— Нога... — выговорил со злобой Фирсов.
Я взглянул на ноги комбата. Левая. Из сапога вырвало кусок кожи. По голенищу расползается кровь. Подоспевший фельдшер разрезал голенище, отбросил сапог, разрезал брючную ткань. Фирсов, побелев, цеплялся руками за траву.
— Пуля. Кость, — сказал испуганный фельдшер. Он торопился перебинтовать тяжелую рану.
— Лежи, Фирсов! — сказал я. — Лежи, друг! Заменю! Ничего!
Бой набирал силу. Шелович, которого я вызвал по телефону, сообщил, что на правом фланге, у Жарова, противнику удалось потеснить нашу цепь.
— Шелович! Фирсов ранен! Прими его батальон! — приказал я. — Жду тебя здесь!
Фирсова оттащили в низину, уложили в яме. Минут пятнадцать я ждал Шеловича. Он очутился рядом совсем неожиданно.
— Что на правом?
— Рота Бондаренко отшвырнула фрицев, но лезут, сволочи!
— Принимай батальон!
— Есть! Идите, товарищ майop! Я управлюсь, дело привычное...
С восточной стороны деревни слышалась учащенная стрельба. Видимо, Беретели выполнял приказ.
Добравшись до наблюдательного пункта, я нашел там Горбика и Переверзева. Переверзев, прикрыв левой рукой ухо, по телефону требовал:
— Антяшев! Бей навесным! Навесным!
Горбик, приблизив лицо, прокричал, что 9-я рота жаровского батальона ударила по противнику, занявшему холмы за Лазаревом.
— На правом фланге плохо! — кричал Горбик.
Высунувшись из слухового окна, я старался понять и оценить обстановку.
На правом фланге дымили пять подбитых немецких танков, но уцелевшие продолжали вести огонь. Один прорвался и шел на предельной скорости к «сорокапятке» сержанта Ильяшева. Я видел танк и пушку, видел расчет, видел своего Женьку (1 Евгений Федотов, пятнадцатилетний сын командира полка. Погиб смертью храбрых спустя месяц после описываемых событий.), дославшего снаряд в казенную часть... Ильяшев выстрелил. В лоб. Снаряд отскочил. Женька принял у подносчика второй снаряд, зарядил. Ильяшев снова выстрелил. Снова в лоб!
— По гусеницам! По гусеницам! — кричал около меня Переверзев, словно Ильяшев мог услышать.
Танк должен был раздавить пушку. Но не раздавил. На моих глазах произошло то, что я уже однажды наблюдал. Фашистский экипаж, испуганный двумя попаданиями, отвернул... Две тяжелые мины, одна за другой, упали на танк сверху, сшибли башню. Это сработали бойцы Анташова.
У Шеловича не прорвался пока ни один танк. Хорошо! А вот на Жарова опять шла немецкая пехота.
— Виноградов! Жив? — позвал я командира автоматчиков.
— Так точно!
— Разворачивай роту за ротой Бондаренко! Контратакуй гадов!
— Есть, товарищ майор!
Доложили, что восточнее Лазарева противник сбит с двух холмов, на холмах установлены станковые пулеметы 9-й роты, и они косят врага. Только тогда я сообразил, что Беретели до сих пор нет, и подосадовал на адъютанта: не вовремя исчез.
— Беретели ранен, — удивленно глядя на меня, сказал Горбик.
— Когда? Где?
— Там... Заменил командира 9-й роты, сам повел роту в атаку.
— Ах ты, черт! Тяжело ранен?
— Не знаю. Остался с ротой.
Автоматчики, перейдя в контратаку, остановили врага на правом фланге. Но слишком неравными были силы. Слишком неравными! И полк начал сжиматься. Оттягивались к деревне пушки. Метр за метром уступали позиции на флангах поредевшие роты. Фашисты атаковали со звериным неистовством. Какое счастье, что в резерве оставался батальон Вергуна! Две роты этого батальона были нашей последней надеждой. Я решил, что пошлю их в бой только в самый последний, в самый критический момент.
— Стоять! — приказывал я комбатам Шеловичу и Жарову. — Стоять!
Гитлеровцы подвезли орудия, выкатили их на холм, открыли огонь. Не прошло и трех минут, как первый снаряд разорвался метрах в пятнадцати от нашего дома, а второй угодил в колодец рядом с крыльцом.
Я отпрянул от слухового окна: надо было менять наблюдательный пункт, и наткнулся на Максименко. Он что-то кричал.
— Уходить! — приказал я.
Максименко, маленький и обычно исполнительный, не уступал дороги. Только тогда я разобрал, что кричит радист. Максименко, не давая выйти, требовал:
— Возьмите наушники, товарищ майор! Скорее! Командир дивизии!
Я бросился к рации, отбросил фуражку, натянул наушники.
— Товарищ полковник! Вы?
В наушниках такой знакомый и такой невероятно спокойный, ласковый голос Краснова:
— Где пропадаешь, блудный сын? Это у тебя шум?
— У меня!..
Как мог, доложил обстановку.
— Понял! — быстро сказал
Краснов, больше по моему тону, чем по докладу догадавшийся, наверное, об истинном положении дел.
— Держись! Минут пятнадцать-двадцать выдержишь?
— Выдержу!
— Тогда все. Мы близко!
Полк выдержал эти двадцать минут. Не подпустил противника к Лазареву, не уступил восточных холмов. Против напиравшего на северо-востоке врага я бросил наконец две роты 3-го батальона. Роты заставили немецкую пехоту отступить метров на двести. Она залегла. Не решались подняться в атаку и вражеские цепи, наступавшие на батальон Шеловича. Но огневой налет усиливался. Возможно, противник решил подавить артиллерию и минометы, чтобы с помощью подоспевших резервов без лишних потерь уничтожить полк...
Наша дивизионная артиллерия открыла огонь неожиданно. Залп следовал за залпом. Снаряды ложились точно в боевых порядках гитлеровцев, на позициях их орудий. На правом фланге мощно и безостановочно застучали пулеметы. В бинокль я увидел, как по лощине, правее оврага, перебегают фигурки солдат. Наши!
Немецкие танки пятились к шоссе. На левом фланге слышалось слабое «ура!».
— Федотов? Живы? — вызвал по рации командир дивизии. — Справа от тебя Поздняков, слева — Зайцев. Поднимай полк в атаку! Чего ты ждешь, черт возьми?!
Капитана Фирсова я нашел в одной из лазаревских изб среди других раненых офицеров, младших командиров и солдат. Он лежал справа от двери, на полу, на шинели. Широкое лицо с грубоватыми чертами осунулось, побелело, волосы спутались, в глазах лихорадочный блеск.
— Ваш голос услышал, — сказал Фирсов. — Ничего, порядок, товарищ майор. Как батальон?
— Батальон цел. Плохо тебе?
— Дышу. В полк я вернусь, товарищ майор.
— Главное — выздоравливай...
— Товарищ майор, я надолго, вы поставьте на батальон Гомолку. Он справится.
— Ладно, ладно, о себе думай.
— О себе думать — скорее помрешь...
Я нагнулся, пожал Фирсову руку, попрощался с ранеными, вышел.
Возле избы на ветхой лавочке, поддерживаемый бойцами, сидел Беретели. На голове — повязка с проступившим сквозь марлю розовым пятном. Черные кудри Беретели торчали из-под повязки неровными кустиками, когда-то яркие губы казались серыми. Шинель не застегнута.
Беретели сделал попытку встать.
— Ваше приказание... выполнил... — заплетающимся языком сказал адъютант. В черных глазах сквозило неистовое напряжение.
Я поцеловал Беретели в лоб, в марлевую повязку.
На наблюдательном пункте меня ждал начальник штаба капитан Янчук. Всю ночь я терялся в догадках, где штаб, почему Янчук, задержавшийся по моему приказу возле железной дороги, не нагнал полк вовремя. Оказалось, после выступления полка Янчуку позвонил начальник штаба дивизии полковник Митрополевский, сообщил, что преследование противника следует начать на два часа позже, и посоветовал задержать полк. Капитан Янчук немедленно выслал вдогонку колонне конного связного. Поскольку связной не возвратился, Янчук решил, что приказ Митрополевского мне передан, а сам, как и полагалось, оставался на месте. Впоследствии Янчук пытался вызвать меня по рации, но безуспешно. Догнать же полк Янчук не сумел, так как три раза сталкивался с противником, вынужден был предпринимать обходные маневры...
Максименко протянул наушники.
— Командир дивизии вызывает...
Полковник Краснов спрашивал о потерях. Я ответил.
— Легким испугом отделался, майор! Счастлив твой бог. Пленных сосчитал?
— Некогда было.
— Сосчитайте. А людям отдыхать. Но только до двадцати ноль-ноль. В двадцать ноль-ноль выступаем. Твоему полку форсировать реку Сож и к исходу 24 сентября овладеть Кощеевом... Приказ понятен?
— Понятен, товарищ полковник.
— Тогда иди и выспись...
Ф. С. Федотов
