Всю короткую весеннюю ночь мы гнали оленей, не давая им передышки. Теперь табун Эляле, должно быть, находился где-то неподалеку. Предательское солнце быстро выкатилось из-за снежных гор и начало растапливать дорогу. Часам к шести стало уже тепло, пришлось сбросить верхние кухлянки. С каждого бугорка мы высматривали в бинокль табун и наконец увидели черные точки оленей на далеком склоне. Мы пробивались к ним, весело кляня мокрую снежную кашу. В конце концов пришлось достать лапки, плетеные лыжи, и пойти впереди, проминая дорогу.
Эляле расположил бригадные палатки на большой проталине. Снизу ее подпирало снежное поле, а сверху глядели уже почерневшие по гребням горы. Пятеро пастухов, женщины и малыши бродили и лежали под солнцем. После трудной зимы и перед летней дальней дорогой у них выдались относительно спокойные дни. Олени паслись прямо у палаток.
Женщины пустили детишек гулять голышом — в одних коротких торбасишках. Ошалев от неожиданной свободы и легкости, малыши с веселым смехом носились по желтой прошлогодней траве. Олени не боялись их, и только оленята следили за детьми исподлобья, некоторые вдруг подпрыгивали, отталкиваясь сразу четырьмя ногами, и бросались бежать, то ли пугаясь, то ли приглашая побегать наперегонки. Дочка Эляле присмотрела себе небольшую снежную горку и попробовала съехать по ней, как каталась зимой, когда была в меховых штанишках. Но для весны не годились зимние развлечения: снег стал льдистым и шершавым.
Мы с Павлом Ивановичем тоже отдыхали после дороги. Просчет новорожденных оленят в стаде Эляле уже провел оленетехник Миша Тнаковав. Он увез сводку в поселок вчера вечером, накануне нашего приезда. На всякий случай я переписал копию акта, оставшуюся у бригадира. У меня теперь были данные по пяти оленеводческим бригадам. Хорошие данные, с ними не стыдно было возвращаться домой. Выходит, мы недаром торчали в тундре, выбирая получше весенние пастбища, подкармливая оленей солью и жиром, завезенными за полтысячи километров.
Павел Иванович Нивани — наш парторг, весело насвистывая, подбивал какие-то итоги в своей записной книжке. Потом собрал пастухов, рассказал, что скоро, через месяц, выборы. Тогда бригада уже уйдет к далеким летним пастбищам, но ее обязательно будут искать, чтобы люди могли проголосовать. Павел Иванович напоминал людям, что и в тундре они — часть совхоза, района, государства... И, слушая его, видя, как слушают пастухи, я понимал, что это, может быть, самое главное, что нужно помнить мужчинам и женщинам, работающим в тундре.
Между бригадой Эляле и нашим поселком лежали сто двадцать километров горной тундры, рассеченной реками и ручьями. Труден путь по весенней тундре. Полозья нарт в это время подбивают железом, которое хорошо скользит по леденистому насту. Конечно, где лучше проехать, пастухи знают с детства и лишь обсуждают варианты пути. Тундра изучена поколениями их предков. И пути полегче, и гиблые места, вероятно, когда-то познавались людьми на печальном опыте. Но мы плохо знали дорогу, и быть первопроходцами совсем не хотелось. Однако результаты отела оленей по всем бригадам ждало от нас начальство, ждал Госбанк, выдававший совхозу деньги, а значит, и люди, много людей... Да и нам самим после двух месяцев в тундре хотелось в поселок — у Павла Ивановича там была большая семья, а у меня друзья, там были газеты, кино, хлеб вместо надоевших галет и много иных радостей.
Мы размышляли, идти или не идти, до утра, пока не узнали, что Тнаковав с Петей Хоялхотом, пастухом из бригады Эляле, уже уехали к поселку. Им предстояло переправиться через две большие реки, пройти по весенней снежной каше полтораста километров. Мы же решили идти их следом — вторыми идти не страшно.
Часов в шесть вечера пастухи собрали стадо покучнее и стали выбирать для нас ездовых оленей. Они ловили худых, уже начавших линять оленей, ощупывали их — крепок ли хрящ ушей, есть ли шарик жира на пястном сгибе, живо ли смотрят глаза, как растут рога — если большие, значит, у него еще есть силы (1 Самцы оленей сбрасывают рога осенью, весной начинают растить новые.). Я молчал, полностью полагаясь на опыт пастухов.
Вечером, глядя на быстро проступающие в небе звезды, мы поняли, что весна подарила нам еще одну морозную ночь. Вполне вероятно, что она окажется последней. То я, то Павел Иванович подходили к краю проталины, трогали снег. Уже начала появляться ледяная корочка...
Мы увязали нарты задолго до того, как окреп наст. И когда выехали, олени то и дело проваливались по грудь в снег. Приходилось править от проталины к проталине. Как только нарта выбиралась на черное место, на сухую прошлогоднюю траву, мы соскакивали .с нарты и бежали рядом. Потом приходилось снова забираться в снег, олени начинали барахтаться, ломая грудью тонкий наст. Предательская корка сейчас, пожалуй, только мешала. Она ломалась, как только олень переносил тяжесть тела на передние ноги. Животные тыкались мордой в снег, падали, приходилось их понукать.
Но с каждой минутой подмораживало. Поверхность снега уже отсвечивала тонким ледком. Все чаще олени рысью проходили десятки метров. И наконец, тундра зазвенела, загудела под их копытами. Пока поднимались на перевал, я поближе познакомился со своими оленями. Правый — светлый, видно, от природы наделен был умом чуть большим, чем положено обычному оленю. Его черные глаза, ярко выделявшиеся на белой морде, искоса поглядывали на меня. И стоило мне чуть отвернуться, как потяг ослабевал, и правый устраивал себе небольшую передышку. Прикосновение элоэля он переносил очень нервно — тотчас подымал хвост, сыпал орешками. Левый же был работягой. Черный, рослый, он изо всех сил тянул лямку, а если подстегнуть, то и пускался вскачь. На этом олене Эляле иногда участвовал в бегах и брал призы.
Павел Иванович молча следил за своей и моей нартой. Когда я обогнал его, чтобы пойти первым, он подсказал мне: «Подтяни повод правого». Нивани отлично знал оленей, виртуозно работал арканом, а уж на оленьих бегах спорить с ним могли лишь старики. Я тотчас же послушался его совета. Белый олень успокоился, перестал коситься назад, пошел ровнее и старательней. Эляле подробно рассказал, каким путем он направил Тнаковава с Хоялхотом. След от их нарт мы встречали там, где ожидали, и постепенно успокоились; лишь на «стрелках», где сходилось несколько долин, приходилось искать их колею.
На перевал мы выбрались только к рассвету. Открылась безбрежная путаница речек и хребтов, постепенно понижавшихся к пока еще далекой долине реки Вывенки. Где-то на северном конце долины, там, где серое небо сливалось с уже обтаявшей, пожелтевшей тундрой, располагалось наше Хаилино. Отсюда, с седловины хребта, с Корякского нагорья, мы, словно по карте, прослеживали путь, которым предстояло пройти...
На хребте, где мы стояли, весна только начиналась. А внизу снег лежал лишь в долинах ручьев, повсюду виднелись большие пятна проталин. О том, чтобы пройти гребнем хребта и спуститься к долине Вывенки прямо у Хаилино, нечего было и думать. Места здесь скалистые. Путь был лишь вниз и по предгорьям, там, где еще сохранился снег.
К утру стало совсем тепло. Мы остановились на большой проталине. Наскоро распрягли оленей, привязали их прямо за уздечки и пустили кормиться. Пока Павел Иванович строгал мясо, я развел костер, приладил рогатульки, повесил котелок с водой, зачерпнув ее из ручейка. Под весенним солнцем, на мягком мхе мы задремали. Потом, немного осоловелые, пожевали мяса, попили чаю и, перевязав оленей на веревки, — боялись, что изжуют ремни, — завалились на солнцепеке спать. Часа через четыре Павел Иванович разбудил меня, я натянул торбаза, еще не просохшие с ночной дороги, переложил хорошенько груз на нарте, и мы снова тронулись вперед.
На склоне дня мы выбрались на речку Ветвей, приток Вывенки. Вид черной, быстро бегущей воды неприятно поразил нас, хотя мы и не очень надеялись застать реку подо льдом. Где-то ниже по течению, километрах в пятидесяти, встречал эту воду маленький поселок Ветвей.
След Тнаковава уходил вниз по реке. Эляле предупреждал нас, что лед мог сохраниться лишь под белой скалой, где речка делает крутой изгиб. И теперь мы торопились туда.
У белой скалы след Тнаковава стал петлять по берегу. Ребята, вероятно, искали для переправы место побезопаснее, это мы хорошо понимали. Но там, где они подходили к реке, всюду уже бежала вода. Она несла маленькие и большие льдины. Время от времени они скапливались под скалой, образуя непрочный мост. Нивани решил попробовать въехать на этот мост. Ему удалось добраться до середины реки, но тут льдины начали медленно расходиться. Раздумывать было некогда, и я тоже погнал оленей на лед...
Полоска воды между нартами стала расширяться. Я ударил своего белого оленя элоэлем, он первым прыгнул через промоину и увлек за собой левого. Словно в замедленном кино, я видел, как ушла под воду моя нарта и попала передней частью под лед. Повиснув на льдине, я одной рукой пытался оттянуть оленей немного назад, чтобы высвободить нарту и поднять ее на лед.
Между тем всех нас продолжало сносить вниз по реке. Видимо, где-то наша льдина надломилась, потому что она начала крениться в мою сторону. Олени были уже по колено в воде, когда нарта вдруг боком взгромоздилась на край льдины. К счастью, Павел Иванович еще не повернул назад. Он погнал своих оленей, мои рванулись следом, волоча и нарту и хозяина. Не помню, как мне удалось подняться на нарту. Мы, словно на эскалаторе, мчались вверх по плывущему ледяному мосту. Дальше была промоина метра в два шириной, а за ней полузатопленный островок. Уже не раздумывая, Нивани погнал оленей в воду. Так же без колебаний мы проскочили начинавшееся за островком мелководье и вышли на берег.
Вгорячах мы проехали, не останавливаясь, еще с километр. Несмотря на купанье, наша запасная одежда, крепко увязанная в мешки из оленьей замши, почти не промокла, и мы могли переодеться. Несколько минут Павел Иванович прыгал по мху голышом, чтобы обсохнуть, прежде чем надеть белье. Я привык к его внешности чуть полнеющего, в очках, очень выдержанного человека и с удивлением смотрел на его мускулистое тело борца.
— С медведем не приходилось бороться? — спросил я.
— Убегают, близко не подходят, — засмеялся Нивани.
Скоро стемнело. Ночь была теплой, наш костер горел ярко и весело. Растянувшись у огня, мы в который раз переживали страшные минуты переправы.
— Вот Тнаковав с Хоялхотом натерпелись страху. Они ведь шли первыми, — сказал Павел Иванович.
— А может быть, они повернули к поселку Ветвей?
— Нет, не должны. Следов-то ведь не было.
— Но и на этом берегу их нет.
— Завтра найдем, — уверил меня Нивани. — Тут немного подальше есть ущелье, оно ведет к перевалу на Тополевую. Там обязательно найдем их след.
Мне тоже хотелось верить в это: Тополевая была вторым притоком Вывенки. Как пройти через нее, не знал и Эляле. Миша же Тнаковав, прежде чем стать оленетехником, работал там пастухом...
Павел Иванович задремал, а я, пересиливая сон, ожидал, пока закипит вода, чтобы сварить мясо. В это время кто-то зашевелился у камня под скалой. Там ходил какой-то небольшой зверь. Он приблизился к костру, вошел в освещенный круг. Я увидел крупного сурка, очень красивого —серого, с черноватой шапочкой на голове. Зверек осторожно поглядывал на огонь, каждые несколько шагов останавливался и поднимался на задних лапках. Павел Иванович перевернулся на другой бок; его движение заинтересовало сурка. Не опускаясь на передние лапы, он вперевалку, точь-в-точь как маленький медвежонок, подошел к Павлу Ивановичу и уставился на него. Костер отсвечивал в темных чуть раскосых глазах зверька. Я с интересом ждал, чем кончится это.
То ли от пристального взгляда, то ли от припекавшего со спины костра, Павел Иванович очнулся от сна, открыл глаза. Несколько секунд он и зверек молча, в упор рассматривали друг друга. Я увидел, как рука Павла Ивановича начала судорожно шарить по земле, ища оружие. Он встал на четвереньки и вдруг — совершенно неожиданно для меня — закричал на сурка. В страшном волнении он пытался нащупать руками карабин, наконец это ему удалось, и тогда он вскочил на ноги, вскинул карабин к плечу и... замер, видимо потеряв сурка из виду.
Я хохотал до колик в боках. Павел Иванович рассказал, как, открыв глаза, он увидел перед собой морду медведя, и у него в голове пронеслась мысль: «Все, пропал, тебя он уже съел, может быть, успею схватить ружье...»
В середине ночи я проснулся от света костра. Павел Иванович пил чай.
— Медведя ждешь? — спросил я.
— А, чтоб его. Как засну — опять морда перед глазами.
Мы тронулись в путь очень рано. Ущелье, о котором говорил мой спутник, оказалось неудобным для езды. По дну его шумел бурный весенний ручей, а склоны были слишком круты, чтобы по ним ехать; приходилось без конца переправляться через поток, часами идти краем крутого склона, удерживая нарту рукой.
Нартовых следов на снегу попадалось довольно много, но все они сильно обтаяли, и понять, когда их проложили, мы не могли. Все же впечатление было такое, что мы идем правильно — Тнаковав и Хоялхот здесь прошли. К полудню мы наконец выбрались на перевал и покормили оленей. Из-под снега местами вытаяла прошлогодняя брусника, мы собирали сладкие красные ягоды, время от времени запивая их водой, которую высасывали изо льда.
Мой белый правый, наевшись, уже лег отдыхать, а черный все никак не мог насытиться. Это был верный признак того, что жира у него уже не осталось и он скоро упадет. Я попробовал скормить ему кусок нерпичьего жира, которым каждый день мазал сапоги, чтобы не промокали, но олень отказался от него.
Мы тронулись вниз, к Тополевой. С перевала к реке вело множество больших и малых долин, так что мы не стали искать след Тнаковава, надеясь найти его у реки.
Тополевая показалась нам еще более неуютной, чем Ветвей. Лед уже сошел, река мощно и стремительно текла мимо белых от снега кочек по затопленному половодьем ольшанику. Тнаковав, выросший в этих местах, несомненно, знал брод, но как найти следы людей, шедших впереди нас? Покрутившись около реки, мы разъехались в поисках брода — Павел Иванович вверх, а я вниз по реке. К вечеру мы снова стояли на берегу, не зная, что предпринять...
— Хоть оленей режь, да живи здесь, пока вода не сойдет, — сказал Павел Иванович.
— Раз люди уже переправлялись здесь, пройдем и мы, — ответил я.
У нас было два выхода: сделать плот или переправиться на оленях. Нивани стоял за старый пастушеский способ переправы, хотя знал о нем только понаслышке. Но он родился и вырос в тундре...
Нам нужно было найти такое место, где бы течение шло от нашего берега к противоположному и чтобы там был удобный выход из воды. Подходящая излучина скоро нашлась. Мы привели сюда оленей, пустили их кормиться, а сами принялись рубить жерди, чтобы, просунув их под нарты, сделать упряжку более устойчивой.
Очень невесело было лезть в холодную воду. Первым ехал Павел Иванович. Я думаю, ему было страшнее, чем мне: как большинство местных жителей, он не умел плавать, Я все-таки надеялся выплыть; по крайней мере, нож передвинул поближе под руку, чтобы успеть перерезать поводья, если перевернусь вместе с нартой. Мы больше всего надеялись на то, что олени потянут нарту настолько быстро, что ее, словно водные лыжи, выжмет наверх. Для этого мы и потяги привязали за середину нарты так, чтобы освободить ее нос.
Несколько секунд олени Павла Ивановича крутились перед водой, не хотели идти в реку, но он махнул шестом, и они послушались, потянули нарту. Я погнал своих оленей следом. Животные поплыли, а нарта еще шла по дну. У меня мелькнула мысль: вдруг она не всплывет, что тогда делать? Вода уже покрыла мне плечи, одежду прижало к телу. Окунувшись с головой, я все же продолжал обхватывать ногами нарту, и, наконец, она начала всплывать. Прежде всего я увидел впереди Павла Ивановича, потом обратил внимание на круговороты черной воды вокруг. Левый олень тянул сильнее правого, и приходилось изо всех сил натягивать левый повод, чтобы не дать ему повернуть вниз по реке. Через несколько секунд на середине реки нарта вынырнула, и я уже сидел в воде по пояс. Шест здорово мне помогал, я использовал его как балансир. Вскоре олени почувствовали под ногами землю. Скорость движения упала, нарта зачиркала по дну.
Молча, окоченевшими руками мы рвали узлы веревок на нартах, чтобы освободиться от подвязанных снизу жердей. Олени поминутно встряхивались, осыпая нас брызгами. От холода все внутри словно сжалось в комок...
Спички мы хранили в непромокаемых пакетах. Но вода капала с рук, и я боялся, что они не зажгутся. Павел Иванович, сидя на снегу, строгал ножом тончайшие стружки. Когда их набралось порядочно, я кое-как чиркнул спичкой. Короткой вспышки оказалось достаточно, чтобы запылал огонь. Теперь главное — обсушиться. Меховая одежда боится сильного жара, и сушить ее пришлось «на руках», все время встряхивая и поворачивая. Так мы простояли у огня до вечера.
За это время олени успели подкормиться, но хватило их ненадолго. Мой левый упал утром, как только мы тронулись. За несколько минут до этого он еще тянул, и я надеялся, что он не так слаб. Вдруг, прямо на ходу, ноги у оленя подогнулись, и он ткнулся мордой в землю. Мы подняли его, распрягли, но олень тут же лег снова. Видно, ему было совсем плохо.
Дальше я уже не ехал, а шел рядом с нартой. Нам оставалось километров пятьдесят — расстояние дневного перехода, но мы ухлопали на это почти трое суток. На другой день упал правый олень Павла Ивановича. Нивани пытался его вести, привязав за нартой. Жалко было бросать такого хорошего оленя, но вскоре он совсем обессилел, стал тянуть нарту назад. Мы оставили его на высоком месте и потом долго еще рассматривали в бинокль, что он делает. Часа полтора олень лежал, потом встал и начал кормиться.
За три дня мы не раз встречали на еще сохранившихся снежных полях следы нарт. Судя по всему, Тнаковав с Хоялхотом были более удачливы. Мы нигде не встретили брошенных оленей. Вскоре, изрядно обессилев, мы выбрались в широкую долину Вывенки. В бинокль уже виделись силуэты юрт на берегу — стоянка старика Ляляпыргына. Но ходьба по кочковатой, уже слегка пружинившей тундре оказалась более мучительной, чем дорога через горы. Олени шли из последних сил, и нам приходилось почти тащить их. В последний раз мы отдыхали километрах в трех от юр-товища.
Наконец послышался лай собак, из юрты вышел хозяин. Мы видели, как закурился над юртой дымок.
— Чай готовят, — с надеждой сказал Нивани.
С понятливостью старого тундровика Ляляпыргын взял у нас оленей, торопливо пожал руки и позвал в юрты.
Добравшись до постелей, мы прежде всего скинули мокрые сапоги и одежду. Женщины — жена Ляляпыргына и его невестка — тотчас же унесли ее сушить, а нам бросили сухую. Потом мы принялись за чай.
Как только на душе отлегло, я спросил, давно ли прошли Тнаковав с Хоялхотом. Но Ляляпыргын их не видел...
— Не может быть, — не поверил Павел Иванович. — Мы же все время шли их следом! Разве сунулись бы мы первыми по ледяному мосту через Ветвей?
— Однако, не проходили, — подтвердил Ляляпыргын.
Неделя пути была еще свежа в памяти, и мы не могли поверить, что тянулись по воображаемому следу, за призраком...
— Но ведь мы сами видели их следы. И у переправы через Ветвей, и на перевале на Тополевую, и дальше.
— Наверное, остались от зимы, — сказал Ляляпыргын. — Сейчас все тает, разве разберешь?
Часа два мы отдыхали у гостеприимного старика. Вспомнили своих оленей, брошенных в тундре. Все сошлись на том, что они уйдут, поправившись, к знакомым летним пастбищам и там прибьются к одному из наших стад.
Потом Ляляпыргын на батах переправил нас через Вывенку. Сложив нарты на берегу и взяв с собой только документы и карабины, мы пешком ушли в поселок.
В конторе нас ждала телеграмма от Тнаковава: «Большая вода заставила повернуть Ветвей».
Леонид Баскин
