Вчера ребята двинулись по берегу на восток, а я остался в этом маленьком, заброшенном чукотском поселении. В тундре или тайге одиночество переносится легче; здесь же все напоминает о людях — каждая раскрытая настежь дверь дома зовет в гости, а там только пустые стены, остатки скарба и больше ничего. Когда вечерний туман обволакивает дома, до слуха доносятся неясные голоса, какие-то шумы, и кажется, будто тени мелькают в окнах, и тревожат мысли о привидениях. А в тундре ты один со своей палаткой, оружием, костром, и тебе спокойно — ничто не тревожит, только непогода. Если и зверь поблизости, он обойдет стороной.
...Недавно мы прокладывали маршрут по среднему течению нашей речки. К вечеру пал туман. Мы уже готовились к ночлегу, как вдруг раздалось чье-то хрюканье. Я оглянулся и оторопел — мимо палатки шла медведица с двумя медвежатами. Мамаша остановилась, один из малышей направился к палатке, но она рыкнула на него. Я позвал ребят. Вылез Виталий с ружьем, зарядил жаканом. Вася кинул мне фальшфейер, а сам лихорадочно рылся в своем фотохозяйстве, искал пленку самой высокой чувствительности, которая могла бы сладить с туманом.
Я зажег фальшфейер, швырнул его в сторону медведицы. Малыши отскочили. (Представьте себе сотни три бенгальских огней, горящих одновременно, — вот какой огонь у фальшфейера!) Медведица удивленно смотрела на сноп пламени и дыма, потом подошла к внезапно затихшей шутихе, запах ей не понравился, она рыкнула на малышей, и они потрусили в гору, не тронув людей и палатку. Медведица была черной, и мы запомнили яркое рыжее пятно на ее правом боку.
Когда к нам в бухту зашел вельбот чукотского зверобоя Акко, я рассказал ему о встрече с Рыжебокой и о том, что она не боится огня.
— Знает людей, все понимает, вот и не боится. У меня для них есть оружие, — Акко вытащил из кармана виеви.
Это два длинных ремешка, соединенных куском кожи, как у рогатки, только кожа больше и посередине с разрезом, — чукотская праща. В кожу закладывается камень, праща раскручивается над головой, потом резко останавливается в том направлении, куда в этот момент показывает рука, камень вылетает, а кожа резко хлопает. Звук получается сильнее, чем от выстрела малокалиберки.
— Медведь не любит виеви, — смеется Акко. Но сейчас я один, и Акко не скоро заедет сюда, и даже чайки в туман не садятся на крыши пустых домов. И мне ничего не остается, как вспоминать...
На троих у нас было слишком много оборудования. Когда долго ходишь пешком, любая мелочь в рюкзаке весит вдвое больше.
Перед отъездом мы строго наказали Васе, чтобы поменьше брал фотоаппаратов. Он уверял, что взял минимум. Но когда по приезде мы распаковались на берегу, взору предстал добытый из недр спального мешка объектив чудовищных размеров. В него, пожалуй, можно было «вставить» Васину физиономию в натуральную величину вместе с бородой.
— Это телевик, — наивно оправдывался Вася,— Сам делал. Без телевика нельзя...
Однажды на птичьем базаре мы оставили Васю среди камней в засаде, а сами спустились на берег. Море штормило. Снизу Васин телевик выглядел пушкой времен адмирала Нахимова, направленной в сторону турецкой эскадры. Одного выстрела мортиры такого калибра было бы достаточно, чтобы ни птиц, ни базара больше не существовало.
Мы уходили по берегу от базара, чтобы не пугать птиц и не мешать Васе работать. Берег труден — большие каменные развалы. Приходилось карабкаться по скользким валунам, волны разбивались о них, обдавая нас брызгами. Мокрые, мы вышли наконец на узкую галечную косу под высокими обрывами.
На гальке клыками кверху валялся мертвый морж. Волны шевелили его тушу. Мы заметили кучки медвежьего помета, видимо, звери побывали здесь совсем недавно.
Морж был цел, медведи его не тронули. В это время года они с большей охотой едят ягоды, мелких грызунов, коренья, травы. Вот если б это было весной! Голодные, они шастают по берегу, едят выброшенную штормом рыбу, мелких крабов, водоросли — все, что попадется.
— Тише! — тронул меня за руку Виталий.
По обрывистому склону карабкалась вверх медведица. За ней тянулся малыш. Виталий протянул бинокль:
— Смотри, да это блондинка! Действительно, на боку медведицы рыжело пятно.
А где же второй медвежонок? Его нигде не было. Мы подошли к скале, чтобы рассмотреть зверей поближе. Медведица заметила нас, но не взволновалась. Она догадывалась, что на скалу за ней мы не полезем, не такие дураки.
Рыжебокая смотрела на нас сверху и, казалось, ехидно улыбалась, достойно ценя наше благоразумие.
И тут шевельнулся большой валун на вершине скалы, и мы увидели, что это был не камень, а второй медвежонок. Он сидел затаившись и, когда над ним пролетали птицы, хлопал лапами над головой, а потом рассматривал сначала одну лапу, потом вторую и недоумевал, почему же там ничего нет? И опять тихо сидел, дожидаясь стаи...
Мы бы и дальше наблюдали это уморительное зрелище, но звереныш заметил мать и братца и неохотно поплелся за ними.
Если рассказать Васе, какой он прозевал сюжет, охотясь с «мортирой» на птиц, — значит испортить ему настроение на всю жизнь, и мы с Виталием договорились молчать.
Но морж тоже событие. И Вася заснял его во всех эффектных ракурсах. Потом я надрезал верхнюю губу моржа, и потекла сукровица. Значит, туша не старая, видимо подранок. Впрочем, давность смерти у моржей трудно определить; кровь у них свертывается с трудом, и этим можно объяснить, почему чукчи готовят копальхен — кислое мясо, которое долго хранится, — именно из моржатины.
Заговора молчания у нас не получилось — силы воли хватило только до вечернего костра. За ужином мы проболтались.
Вася свирепо бросал в костер все, что попадало под руку, и молчал. Потом притащил огромное бревно — один конец положил в костер, другой приспособил под сиденье. Потом сходил еще за одним бревном — душевные неурядицы порождали у него титаническую работоспособность...
Мы с Виталием виновато улыбались. А перед сном противными подхалимскими голосами выразили желание нести его объектив в своих рюкзаках.
Наш маленький отряд занимался весьма прозаическим делом. Необходимо было определить, хотя бы на глаз, запасы строительных материалов и перспективы их добычи, хотя кому они нужны сейчас в этой глуши? Но по соседству с нами партии ищут золото, или нефть, или вольфрам, или олово, или ртуть. И обязательно что-нибудь будет найдено, и возникнет прииск, а затем город. И тогда-то понадобятся наши сведения о смоляно-черных и красных игнимбритах, розовых туфах липаритов и снежно-белом, мелкокристаллическом мраморе...
Экспедиция долгая, и нам хватает времени и на открытия, и на чаевки у костра, и на дожди, и на встречи с Рыжебокой.
В очередном маршруте мы с Виталием сделали большой крюк по тундре, и, когда тяжелый туман накрыл нас и не стало видно сопок и ручьев, мы в последний раз посмотрели карту, спрятали ее в полиэтилен, чтобы не промокла, взяли по компасу направление строго на север и пошли. Там, на севере, море, Ледовитый океан, а когда рядом море, не заблудишься. Возвращаться на базу по берегу моря — это удлинять маршрут, мы и без того устали, но нам ничего больше не оставалось. Туман и мелкий дождь пробрали нас до костей, мы старались идти быстро, чтобы не мерзнуть.
Боялись только одного — наткнуться в середине пути на прижим. На карте он не обозначен — старая карта, но мы не раз встречали прижимы на этом побережье. В некоторых местах каменные стены с отрицательным углом грозили обрушиться на голову от малейшего шороха. А что, если и здесь встретим прижим? Тогда придется возвращаться, пережидать туман и идти обратно тундрой.
Мы идем уже час. Сыро и тепло. Тихое море справа.
— Смотри, — говорит Виталий.
На галечном берегу глубокие следы. Следы большие — медведицы, рядом поменьше — медвежат, и следы какого-то копытного. Возможно, оленя. Дело ясное — звери догоняли добычу.
Все следы шли в одном направлении, в сторону мыса; следовательно, где-то звери смогли подняться в горы. Это нас радует. Видно, прижима там нет. А раз медведи поднялись, мы-то уж как-нибудь тоже. Знать бы только где.
Надо доверять зверю, решили мы и пошли быстрее. И еще подумали: это наверняка Рыжебокая с малышами, кому же еще быть?
Мы шли, внимательно рассматривая берег. Вот кайра сорвалась с обрыва и низко над морем ушла в туман, за ней вторая; вот гага спешит по берегу к воде, бросается в волну, а за ней выводок гагачат, молодняк, летать еще не умеет; вот длинношеий баклан примостился на выступе, сидит выше всех, озирает птичье царство как свое собственное, поворачивает шею надменно, горделиво.
Впереди по обрыву посыпался ручеек мелких камешков. Я посмотрел вверх и замер от неожиданности: на белесое туманное небо проецировалось семь темных фигур.
— Бараны!
— Нет, козлы, — внимательно рассмотрел их Виталий. — Молодые, сеголетки. А вон старик, вожак.
Козлы сверху смотрели на нас.
— Э-ге-гей! — крикнул им Виталий. Козлы не пошевелились.
Мы пошли дальше. Козлы помчались по скалам вперед, обогнали нас по вершинам и снова подошли к обрыву, наклонив головы, рассматривали нас. Несколько раз так повторялось. И нас, и их забавляла эта игра в прятки.
— Непуганые... нисколько не боятся.
— Догадываются, что стрелять не будем.
— Просто медведей на нашем пути нет. Иначе козлы не вели бы себя так беспечно...
Вот мы у мыса. Теряются следы, кончается берег. Взгляд упирается в каменный обрыв. Мы видим прижим, вперед пути нет, и оба, как по команде, садимся на землю. Самое время закурить. Плохи наши дела.
Кругом тишина, только слышен глухой шелест моря и звон ручья, чуть-чуть разрезавшего скалы; ручеек ниспадает вниз, разбившись на несколько водопадов.
Вот он, прижим, и непонятно, куда могли деться медведи? Не видно места трагедии. Остается допустить, что чайки растаскали остатки трапезы, а дождь и волны смыли кровь. Но куда же пропали следы?
Невеселых дум хватило еще на одну сигарету. Теперь, если возвращаться, придем на базу только завтра.
Мы отстегнули кружки от кармашка рюкзака и направились к ручью. Блаженные улыбки осенили наши физиономии. И вовсе не оттого, что мы утолили жажду. Мы смотрели на ручей, падающий сверху, и к нам пришло решение...
От прижима у зверей был только один путь — в скалы, по ручью, прямо по воде!
Нам все равно — и так промокли до нитки. Спешим проверить наше предположение. По ручью можно подняться, цепляясь руками за камни дна. Вода течет в рукава, течет за воротник, водопады обрушиваются прямо на голову, приходится закрывать глаза, но мы лезем вверх, и это нам удается, и мы рады, что не надо возвращаться, что вот еще немного, и мы будем на вершине скалы, а через два часа — на базе! Спасибо тебе, Рыжебокая!
— Полным-полно медведей, — сказал Вася, когда мы пришли на место. — Полным-полно медведей.
Он возвращался с древнего могильника и с высоты
Сопки видел медвежье семейство. Звери шли по распадку цепочкой, друг за другом.
Мы соединили на карте точки, где видели косолапых, получился неправильный четырехугольник, одной из сторон которого был берег моря. И вышло, что медведей было не так уж и много. Просто нам попадалась одна и та же медведица — Рыжебокая с детьми, а четырехугольник был ее территорией. Наша база на берегу, в устье реки — домик в заброшенном селении — как раз посредине ее территории. Значит, она сюда еще придет.
— Вася, держи телевик шире, блондинка скоро появится...
Вася улыбается, он верит — долготерпение в конце концов вознаграждается.
Но проходят дни, и вот последний совместный день нашего поля. Ребята уходят на восток, в ближний поселок, а я остаюсь. Со мной все оборудование, все имущество, образцы грунта. Идут они налегке, даже без спальных мешков, потому что чертовски трудно вверх-вниз по горам с тяжелым грузом на спине, да и резиновая двухместная лодка не выдержит много, а все прижимы придется обходить по морю на веслах, на резиновой «двухсотке», которая капризничает на волне. Втроем, с грузом и без груза, нам путь не осилить, лодка рассчитана на двоих. Да и с грузом должен кто-нибудь остаться. Бросать оборудование, имущество, находки — это наверняка подвергнуть их риску быть испорченными медведями, да и от любопытства постороннего человека лучше застраховаться понадежней, бывало всякое. Бросаем жребий.
Выходит, что остаться должен я. Сидеть и ждать — теперь это моя основная работа. На другой день после прихода в поселок ребята должны послать за мной вельбот.
Мы прощаемся, и у всех грустное настроение: я волнуюсь за ребят, а они думают обо мне.
Идет дождь. Говорят, в таких случаях это хорошая примета.
— Рыжебокой привет! — кричит мне Виталий.
Поселок заброшен уже давно. Два колхоза объединились, и чукчи переселились в другой, где богаче охота, больше нерпы и моржа, да и расположен он лучше. Этот, покинутый, далеко от вездеходных и тракторных дорог, а потому песец тут есть, и зимой тут охотятся, вот и дома стараются поддерживать — дом в тундре всегда пригодится бродячему человеку, будь то геолог, пастух, охотник или журналист. Был бы человек хороший да берег бы жилище.
Я облазил все дома, их было не больше двух десятков. Нашел пачку вермишели — оставил кто-то из охотников еще прошлой зимой. Нашел толстую книгу без обложки из жизни шахтеров. Нашел керосиновую лампу без стекла. Ночи темные, и лампа очень пригодилась.
Вместо стекла в лампе приспособил пустую стеклянную банку из-под консервов. Лампа получилась отменной. Я ее подвесил к потолку. Стало как в каюте, и я почувствовал себя матросом на лишенном парусов бриге.
Жизнь шла своим чередом. По утрам я садился в дюральку, переплывал на веслах бухту, проверял сеть. Шел голец. Солил я его и вялил, готовил впрок. Соорудил даже малую коптильню. В заброшенном складе было много ящиков соли, пригодилась. Мой чердак был увешан вяленой, сушеной, копченой рыбой.
Каждый вечер на поселение надвигались туманы. Туманы шли с моря, и из тундры, и откуда-то сверху — отовсюду шли туманы, я просто задыхался в них.
В один такой туманно-тоскливый вечер я мыл котелок в ручье, очищал его от остатков ухи, чтобы вскипятить чай. Набрал воды и вдруг заметил у крайнего дома серые тени. Пригляделся — это были медведи. Осторожно, стараясь не шуметь, не привлекать их внимания, пошел по тропинке домой. Принес всего полкотелка — спешил.
Медведи были от меня через два дома. Рыжебокая и малыши. Медведица ходила вокруг дома, что-то вынюхивала, потом поднялась на задние лапы, передними уперлась в наличник, казалось, она заглядывает в окно. Один малыш суетился рядом, а второй быстро залез по лестнице на крышу и устроился на коньке, посматривая на братца и как бы приглашая поиграть.
Медведица подошла к лестнице, стала на задние лапы и начала ее царапать, очевидно приказывая малышу спуститься.
А если они вздумают поиграть на моем доме? Наверняка учуют рыбу на чердаке.
Я свалил лестницу, ведущую на чердак. Опрокинул бочку с керосином и покатил ее так, чтобы керосин проливался на тропу — возможно, запах керосина отпугнет гостей. Поставил бочку в дверном проеме — от нее ужасно несло, приготовил топор и два фальшфейера.
Медвежата уже были на земле. Они что-то не поделили и принялись возиться. Мать не обращала на них внимания.
Надо было отпугнуть их, не позволить идти по тропе мимо моего дома, и я начал стучать в бочку топором. Керосина там было немного, и железная бочка звучала звонко.
Медведица встрепенулась, подняла голову, искала, откуда звук, и увидела меня. Не скажу, что я почувствовал себя очень уверенно.
Наверное, она была удивлена. Еще бы! На ее территории — чужой. Она не торопилась уходить. А медвежата на стук не обращали внимания. Стоя на задних лапах, они обхватили друг друга, но никто из них не поддавался — силы, наверное, были равными. Они переминались с ноги на ногу, а я стучал в бочку. Стук был ритмичный. Я представил себя со стороны: растрепанный бородач стучит топором в бочку, бросая опасливые взгляды в сторону медведицы, а два ее детеныша под эту музыку танцуют.
Долго продолжался концерт, я даже вспотел.
Мать разняла малышей и пошла ко мне. Я перестал стучать. Торопливо зажег фальшфейер и бросил его. Она отпрянула, еще раз посмотрела на меня и пошла стороной к ручью. Дети обогнали ее, и вскоре вся троица скрылась в тумане.
Наверное, Рыжебокая больше не придет. Раз чужой в ее владениях, она будет держаться от этого места подальше.
Я опрокинул свой барабан, закрыл дверь на засов, чего раньше никогда не делал, залез в спальный мешок и, впервые не чаевничая, попытался заснуть.
Вскоре туманы пропали, пошли солнечные дни бабьего лета, и однажды я заметил из окна избушки судно, бросившее якорь напротив поселения.
Я оглядел свою физиономию в зеркале компаса, расчесал бороду, застегнул куртку. Лыжную шапочку вывернул наизнанку, чтобы выглядела почище. Побежал к берегу. Здесь все обитаемо, дорогие гости! Это моя территория, черт возьми! Это наша с Рыжебокой территория!
С судна уже спустили бот. Я просигналил морякам, показав, как входить в бухту. На всей команде были спасательные жилеты. Первым на берег выпрыгнул человек в синем жилете с шевронами. Это был капитан. Оказалось, мои гости — научно-поисковое судно одного из НИИ соседней области.
— Два месяца на земле не были, — вздохнул капитан.
— А сюда чего?
— Да рыбки половить. В море, как ни странно, рыбы нет, — засмеялся капитан. — Разрешите сеть бросить? — спросил он.
— Валяйте!
Матросы вытащили голубую капроновую японскую сеть с очень большой ячеей.
— Вашей сетью нерпу ловить, а не рыбу. Возьмите мою, — предложил я капитану. — А меня отвезите на судно, а?
— Отвезите его на судно, — сказал капитан механику. — Отоварьте всем, что есть.
Артельщик был очень удивлен появлению нового человека. Он швырял в мешок колбасу, буханки, сгущенное молоко, чай. Наверное, вид у меня был далеко не свежий.
— Стоп! — я выложил из карманов все мои финансы. — Тут всего двенадцать пятьдесят.
— А! — весело махнул он рукой. — Спишем! После обеда подошел бот и отвез меня на берег. Матросы добыли несколько птиц. Сеть проверили за это время дважды. Улов небольшой — все основное я взял утром. Полный ящик рыбы стоял тут же на берегу.
— Возьмите этот ящик, — предложил я капитану. — И вот тот, где соленая рыба, вчерашняя, тоже возьмите. Вашего улова на всех не хватит.
— Спасибо.
Люди на берегу были не столько рады улову, сколько возможности посидеть на земле, покурить, у костра, это было сразу видно. Вдруг прибежал запыхавшийся матрос:
— Там... — махнул он в сторону сопки... — медведи!
Механик выскочил из бота, и они вдвоем с матросом помчались к сопке.
Я хотел было объяснить капитану, что это Рыжебокая, рассказать о ней, но тут заметил в руках у механика карабин, а матрос у кого-то успел взять двустволку. Они тяжело бежали по гальке, и механик опередил матроса.
Я бросился вдогонку. За спиной слышались шаги, это с трудом поспевал капитан.
— Стойте! — кричал я. — Не стреляйте!
До медведей было метров сто пятьдесят. Механик присел, прицелился, выстрелил с колена. После такой гонки в цель он не попадет, это я знал.
— Дай мне!
Он протянул карабин.
Я вытащил патроны и выбросил их в море. Рыжебокая с малышами стремительно неслась в гору.
— Это мои медведи... Мы тут живем... Подошел капитан, Он тяжело дышал.
— Да, — сказал капитан оторопевшим матросам. — Это его медведи. Они тут живут.
Мы молча возвращались к боту. Я помог погрузить рыбу. Бот отчалил. Капитан помахал мне фуражкой, я ответил. Механик оглянулся, засмеялся и, показывая на меня, повертел у виска пальцем.
— Давай, давай! — крикнул я ему. — Следи за мотором!
Я ожидал Рыжебокую, но больше она не появлялась. А потом пришел вельбот, и меня забрали отсюда навсегда.
Альберт Мифтахутдинов
