Слова, стоящие в заглавии, можно — хотя и с трудом — перевести буквально с английского: «Ты-я один-парень народ!» Но с английского переводить их не следует, язык, на котором они произнесены, называется пиджин-инглиш, и на нем они значат: «Мы один народ!» Язык этот официальный государственный язык родившегося 1 декабря 1973 года государства Папуа — Новая Гвинея (1 О языке пиджин-инглиш смотрите статью «По Меланезии без переводчика» («Вокруг света», № 2, 1972).— Прим. ред.). Бывшая подопечная территория Австралии получила независимость. Австралия, правда, сохранила на ближайшие несколько лет контроль над обороной и иностранной политикой нового государства. Однако первый шаг к полной независимости сделан. А независимость, как известно, несет с собой не только радостное ощущение свободы, но и тяжелое бремя ответственности за разрешение сложных и неотложных проблем.
Сначала предполагалось провести среди населения референдум. Но премьер-министр Майкл Сомаре решительно выступил против: «Слишком много народу не поняло бы даже, о чем идет речь».
Кто-то из знатоков Новой Гвинеи сказал, что остров этот — рай для этнографов, но ад для любого правительства. Проблемы начались еще до декабря. Еще не был поднят на стадионе в столичном городе Порт-Морсби флаг нового государства, а четвертая часть белых жителей острова уехала в Австралию: врачи, картографы, инженеры. Кем заменить их?
Многие из живущих на острове австралийцев убеждены, что польется кровь, что начнется резня между племенами. У острова — второго после Гренландии по величине острова в мире — своеобразная история. В свое время западную часть Новой Гвинеи заняли голландцы. Ныне это индонезийская провинция Западный Ириан. В конце прошлого века немцы захватили юго-восточную часть. Остаток — колония Папуа — достался англичанам.
Когда началась первая мировая война, Австралия отобрала у немцев их владения. Австралии же передала свою часть британская администрация (обе части были объединены лишь после второй мировой войны).
В 1942 году на острове высадились японцы. В 1944 году австралийцы и американцы выбили японцев с острова.
Но все это было лучше известно в Европе, чем в глубине острова, уже в двух-трех днях пути от моря. Прибрежные папуасы, естественно, были вовлечены в водоворот событий; на побережье возникли поселки и города, и если кому из папуасов удалось получить образование, это были жители приморской части. Из них же вербовали полицейских, они служили в патрулях, год за годом все глубже проникавших внутрь страны. Полицейские, возглавляемые «киапом» — белым офицером, переписывали население, наносили местность на карту и назначали в каждой обследованной деревне «тултула» и «лулуая» — вождя и его помощника. Каждый из них получал фуражку и пояс с большой пряжкой. Слабо представляя, чего же от них хотят, они и окружающие тем не менее ясно понимали, что отныне стали важными людьми.
В остальном же жизнь горцев почти не изменилась, разве что отныне нельзя было воевать с соседними деревнями, особенно если поблизости располагался полицейский пост.
Среди всех проблем — больших и малых, с которыми столкнулось юное государство, самые трудные связаны с племенами, что живут в горах, где долина от долины отделена тысячелетней враждой.
Стадия «Кибелонглок»
Самолет из столицы — Порт-Морсби в Гороку летает раз в неделю. В новогвинейских условиях это вполне заслуженно называется «постоянной связью». И Горока, которая в других местах была бы малозаметной деревушкой, куда сходятся для торговли люди из разных племен, здесь считается крупным центром, достойным нанесения на карту.
Самолет резко идет вверх, делает круг над болотистым побережьем и набирает высоту. Внизу бесконечно тянется зеленый ковер джунглей. Сверкнет и исчезнет в зелени узкая река, — только так и заметишь ее под крышей сросшихся крон деревьев. Заросли покрывают обширную территорию племени куку-куку, мало кому известный мир, где идет неустанная война, где говорят на непонятном языке, непохожем на языки соседей. На лицах пассажиров-папуасов написан ужас. Боятся они не полета — не будь самолетов, вряд ли они попали бы в столицу, на побережье,— к полетам здесь привыкли. Нет, причина ужаса в другом: именно отсюда, из земли куку-куку, издавна приходили самые страшные враги. Ведь на Новой Гвинее детей отродясь пугали племенем куку-куку, и эта угроза была куда действеннее, чем все буки, черти и домовые для детей в далекой Европе. Целые племена бежали в страхе перед куку-куку, и до сих пор необитаемыми остаются территории величиной с две-три Дании. Высоко над туманом и облаками внезапно появляются светло-серые горы, и солнечный свет отражается от «их с удвоенной яркостью. По фюзеляжу хлещут тяжелые капли дождя. Барабанит по иллюминаторам град. Пассажиры-папуасы, всю одежду которых составляют лишь шорты, дрожат от холода. Самолет проваливается в воздушные ямы, моторы надсадно воют.
Вдруг тучи исчезают, и какое-то время самолет летит над залитой солнцем долиной, где виднеются несколько разбросанных у подножия гор хижин — единственное свидетельство присутствия человека. И снова тучи и дождь. А через четверть часа — опять долина. И опять горы. С самолета становится понятным, почему разные племена в этих краях могут жить рядом тысячи лет — и не знать ничего о существовании соседей. Австралийские географы придумали для этих мест выразительное название: «Broken-Bottle land» — «Страна битых бутылок».
Представьте себе бутылку с отбитым горлом. Дно ее осталось целым, и его окружают отвесные стенки с острыми краями — именно так выглядят с самолета бесчисленные долины.
Взлетно-посадочные полосы, шириной метров в двадцать, размещаются на наиболее пологих склонах гор. Некоторые из них столь коротки, что пилот стартует прямо встречь отвесной стене, успевая взять штурвал на себя в самый последний момент.
Горока потому и стала столь значительным центром, что в ней нашлось место для приличного аэродрома. Самолеты доставляют сюда продукты цивилизации с побережья: ткани, лопаты, ножи, соль. Отсюда их развозят машины — покуда дороги хватает — до деревень Каинанта и Окапа, а оттуда разносят по долинам.
И чем дальше уходят товары от побережья, тем сильнее меняются их цены, а также и деньги, которыми за них платят.
На побережье — австралийские доллары. Впрочем, там принимают и деньги из раковин. Чуть дальше уже в ходу только раковины и металлические монеты; бумажный доллар теряет всякую ценность. Когда несколько племен у подножия горы Хаген продали часть своей земли австралийской администрации, деньги им были доставлены на самолете в тридцати четырех гигантских мешках, туго набитых новенькими монетами достоинством в один цент.
А дальше — в районе Гороки — действует совершенно иная валютная система: «кибелонглок». Здешние люди не принимают уже ни монет, ни ракушек (они используют их только в качестве украшений, то есть в качестве товара как такового, а не всеобщего эквивалента стоимости). Для расплаты с носильщиками употребляются спички из расчета шесть коробков — десять центов. А тридцать центов (и, таким образом, восемнадцать коробков спичек) — это «кибелонглок». «Ки» — от английского слова «ключ», «лок» — «замок», а вместе «ключ-и-замок». Это действительно замочек, вроде тех, что вешают на почтовые ящики. У папуасов невесть когда завезенные замочки, совершенно ненужные в бамбуковых хижинах, превратились в символ богатства. Ключи женщины носят на шнурке на шее, а замки, соединенные в цепь, прячут дома. Чем цепь длиннее, тем человек богаче. Замки превратились в такие же символы социального статуса, как в Европе и Америке норковые шубы и автомобили последних марок.
Соответственно с ходящей на территории племени «валютой», этнографы разделили новогвинейские племена на несколько стадий развития: стадия денег, стадия раковин, стадия «кибелонглок».
В Гороке и у окрестных племен «кибелонглок». А дальше простирается территория племени «морщинистых», соседей куку-куку. К ним «кибелонглок» только начинает проникать.
Визит «Тихого человека»
Не надо думать, что «морщинистые» более морщинисты, чем другие люди. Но, во-первых, названия многих племен очень условны, они попали на карту по-разному: то со слов соседей-врагов, которые сообщили недружелюбное прозвище, то по чистой случайности. Так, к примеру, есть на карте племя бон-бон. Бон-бон, как известно, — конфета. Попробовав это лакомство впервые в своей истории, папуасы нарекали бон-бонами всех новорожденных, а на вопрос картографа, как именуется их племя, единодушно ответили: бон-бон.
Во-вторых же, в племени «морщинистых» необычайно почитают стариков, а признак старости — морщины. И каждый мужчина племени, знакомясь с чужим человеком, первым делом показывает на свое лицо: «Смотри, сколько у меня морщин! Я уважаемый человек!»
Первым белым, добравшимся до земли «морщинистых», был австралийский полицейский офицер Джералд Мак-Артур. 6 декабря 1953 года он записал в своем служебном дневнике:
«...На юго-западе мы перевалили через горный хребет и попали на территорию племени, которое соседи называли «морщинистыми». По рассказам соседних племен, в старые времена «морщинистых» боялись не меньше, чем куку-куку. Однако последнее время неизвестная болезнь значительно уменьшила численность племени. По мнению папуасов, болезнь наслал дух Холе за многочисленные обиды, причиненные соседям.
В первой же деревне «морщинистых» я увидел девочку, сидящую у костра. Она тряслась всем телом, как бы в лихорадке. Мне объяснили, что она заколдована. Туземцы называли колдовство словом «куру». Девочка, объяснили они, будет трястись не переставая, потом не сможет ни пить, ни есть и через несколько недель умрет».
Через несколько месяцев донесение Мак-Артура попало в руки сотрудников службы здравоохранения. Еще через некоторое время об этом узнали врачи в далеком-далеком от долины в «стране битых бутылок» мире. Подобная болезнь не встречалась нигде больше. Только у племени «морщинистых» на Новой Гвинее.
Было организовано несколько экспедиций к «морщинистым»: нужно было исследовать симптомы и характер болезни.
В 1965 году датский медико-географ Арне Фальк-Рённе провел в долине свыше двух месяцев. Экспедиция его вышла из Гороки и много дней продиралась и прорубалась через переплетенный лианами лес.
«...Перед заходом солнца носильщики и папуасы-полицейские разбивают лагерь. В высокой траве теряется узкая тропка, по которой мы пойдем завтра. Где-то рядом территория племени куку-куку, а в глубокой долине под нами я различаю первые хижины «морщинистых». Я иду умыться к реке; воздух удивительно чист. Наш повар — полицейский сержант Табаси — варит на примусе рис с бобами. Мой гамак повешен в развалинах какой-то хижины, но, поскольку крыша из пальмовых листьев вся в дырах, в случае дождя мне придется туго.
Внезапно появляется Табаси, к его подбородку прилипли рисинки.
— С вами хочет поговорить семья канаков, мастер, — говорит он. — Они взяли с собой своих Мэри, и я им позволил прийти в лагерь.
«Мэри» на пиджин-инглиш называют любую папуасскую женщину, «канаком» — папуаса. Если папуасы взяли женщин с собой, значит, они настроены миролюбиво.
— Чего они хотят, Табаси?
— Им хотелось бы, чтобы вы с ними поздоровались. Они никогда еще не видели белого. Только... сэр, они взяли с собой «тихого человека»...
— «Тихого человека»? «Тихим человеком» в горах называют мертвого.
— Да, сэр, своего «тихого человека». Они хотят, чтобы он тоже вас увидел.
Здесь в горах уверены, что мумия предка видит и понимает все, что делается вокруг. Мумии (точнее говоря, высушенные тела предков) хранят в хижинах, некоторые семьи, впрочем, хранят только черепа. Иногда мумии берут с собой, особенно если предстоит что-то необычное. Ну что ж, познакомимся с «тихим человеком»...
Но Табаси кажется, что не все еще в порядке.
— Наденьте длинные брюки.
(По вечерам я заменяю шорты длинными брюками, чтобы защитить ноги от москитов.)
Ладно, брюки так брюки. Но Табаси не уходит.
— Мастер, — говорит он, — я видел у вас в сумке галстук. Наденьте галстук. «Тихому человеку» будет приятно.
Украдкой смотрю на Табаси: уж не смеется ли он надо мной? Нет, Табаси абсолютно серьезен. Сержант Табаси умеет стрелять из револьвера, слушает радио, летает в самолете, но детство и юность он провел в такой же деревне, как та, откуда пришли гости. Я натягиваю брюки, тщательно завязываю галстук.
Табаси приводит гостей. Мужчины несут на плечах что-то похожее на сплетенные из бамбука носилки. В них лежит завернутая в циновку мумия. Люди останавливаются в нескольких метрах от меня, а три женщины бережно поднимают голову «тихого человека». Они обращаются с ним с такой лаской и заботливостью, что я начинаю чувствовать к нему зависть. Гости держатся с большим достоинством. Они делают все, чтобы «тихий человек» рассмотрел нас со всех сторон. Вообще, они кажутся мне симпатичными людьми.
Я здороваюсь с «тихим человеком» и поздравляю его с тем, что его дети и внуки так хорошо воспитаны и живут так же достойно, как некогда жил он. Переводчик излагает мои слова папуасам.
Аудиенция окончена. Мы расходимся: я в хижину, а они в свою деревню в долине, которая еле виднеется где-то далеко внизу под нами...»
«Смеющаяся смерть» в племени «Морщинистых»
Первые врачи, исследовавшие болезнь куру, доктора Зигас и Гайдусек назвали ее «смертью от смеха», потому что больные зачастую издают звуки, напоминающие смех. Однако на местном наречии слово «куру» значит скорее «смерть от ужаса» или «смерть от холода».
Признаки болезни всегда одинаковые: человек перестает владеть своим телом, ему становится трудно садиться. Он слабеет, передвигается с трудом. Через некоторое время он уже вообще не может двигаться.
Предполагают, что куру появилась среди «морщинистых» лет тридцать пять тому назад. В то время о существовании племени не знал ни один белый. А докторам Гайдусеку и Зигасу необходимо было установить не только, что такое куру, но и как давно появилась она среди «морщинистых».
Работа была тяжелой, ибо, естественно, никто из «морщинистых» никогда не вел никаких записей и никто из них не знал своего возраста. Здесь, недалеко от экватора, где целый год дни одинаковой длины, не знают даже времен года. Понятие времени папуасам почти неизвестно. Различают только день и ночь.
Если вы спросите у «морщинистого», как далеко до соседней деревни, он — если хочет сделать вам приятное — скажет (даже если это совсем не так), «мало идти — дорога»; если он в плохом настроении, то вы услышите: «долго идти — дорога», хотя идти-то не больше часа.
Самое точное, что вы сможете узнать, это что в деревню можно попасть до захода солнца. Но и таким данным доверять нельзя, потому что, возможно, ваш собеседник и вправду добрался до деревни за день, но забыл вам при этом сообщить, что большую часть дня провел у своего двоюродного брата в деревушке по пути.
Единственная веха времени в племени «морщинистых» — «огород», то есть время, которое проходит от сева до сбора урожая. Иногда «огород» может протянуться в год. Иногда больше. Для банановых плантаций четыре-пять лет, а для маниоки зато всего четыре месяца.
Когда доктора спрашивали у «морщинистых» возраст их родителей, те, понятно, не знали этого. «Были ли у отца зубы, когда он умер? Подумай хорошенько». Папуас поднимается, бежит в мужской дом и возвращается с черепом. «Вот сколько зубов было у отца». Но и этот способ оказался ненадежным, потому что у большинства «морщинистых» зубы на удивление хорошие.
Доктор Гайдусек пытался решить проблему тем, что составил «человеческий календарь». Делаюсь это так. Все население деревни собирали на деревенской площади и выстраивали в ряд. Потом задавали вопрос, например: «Когда вы последний раз воевали с людьми из деревни Воиепа?» Об этой войне вспоминали все граждане старше десяти лет. Как же! Тогда еще погибло два человека, а в плен взяли четырех женщин, вот они — счастливо выданы замуж и часто ходят в гости к своим в Воиепу...
Значит, война была лет восемь-десять назад. Это уже какая-то зацепка. Теперь, если какая-нибудь женщина вспомнит, что во время войны она еще кормила дочь грудью, а у сына начали выпадать молочные зубы, можно примерно установить возраст детей. При этом еще кто-нибудь вспомнит, что, когда началась война, посадили бананы, а когда их убрали, пришел в деревню человек из-за гор...
В этот момент и надо спрашивать о куру: кто умер, когда посадили бананы, когда убирали урожай, когда пришел чужой? Зная имена больных, доктор допытывается: не болели ли куру матери больных?
Все это занимает очень много времени, но, к сожалению, других возможностей нет. Гайдусек пришел к выводу, что лет тридцать пять назад куру появлялась очень редко.
Болезнь, без сомнения, наследственная, ибо в некоторых семьях погибали от куру женщины в нескольких поколениях и в одном и том же возрасте.
Причины болезни установить пока не удалось. Но, во всяком случае, болезнь эта не внесена извне: она распространилась за несколько лет перед тем, как сюда попал первый белый.
Пища «морщинистых» тоже ни при чем: она не отличается от пищи остальных племен этого района. А у них куру не бывает; в тех же нескольких случаях, которые зарегистрированы, матери больных были из племени «морщинистых».
Если средства борьбы с куру не будут найдены, племя «морщинистых» исчезнет. Многие ученые предполагают, что в истории Новой Гвинеи были уже племена, вымершие от подобных загадочных болезней. Причем племена, культурный уровень которых значительно превосходил уровень нынешних папуасов. На плоскогорье в районе Чимбу археологи обнаружили каменные зернотерки, а нынешние папуасы не знают зерновых культур. Археолог Сесил Эйбел обнаружил на побережье залива Милна следы оросительной системы. Границы отдельных полей обозначены были камнями, покрытыми рисунками, которые сильно напоминают древнеегипетские иероглифы. Не вымер ли создавший их народ от болезни, такой же, как куру?
Мешанина культур, разобщенность, бездорожье, болезни — мы рассказали лишь о нескольких из целой обоймы проблем, что стоят перед совсем юным государством. И наверное, потребуется много лет упорной, кропотливой, безумно сложной работы, чтобы наполнились реальным содержанием слова «Юми ван-пела пипал!» — «Мы один народ!».
Л. Мартынов
