Окончание. Начало см. в № 7.
Об авторе
Вальтер Бонатти знает карту мира не понаслышке. Он измерил ее собственными шагами. Крутится глобус... Вот проплыла на нем огромная зеленая тень Амазонки— Бонатти побывал здесь на притоках великой реки; белым платком махнул север Америки — неутомимый землепроходец прошагал и проплыл от одного края Аляски до другого. Снисходительно кивают горделивые многотысячники Гималаев — Бонатти был самым молодым членом итальянской команды альпинистов, покоривших Кангенджанга, вторую по высоте после Джомолунгмы вершину мира, которую чаще называют просто К-2. Рассеяны в Великом океане острова — Бонатти спускался в жерло дымящегося кратера Кракатау, фотографировал огромных «драконов» острова Комодо, в группе Маркизов поднимался на вершины Нукухивы. Ежом свернулся внизу глобуса Австралийский континент — и ему знаком темпераментный итальянец, одолевавший пешком соленую пустыню Эйр.
Я хотел познакомиться с замечательно смелыми охотниками-моранами. Я давно восхищался их мужеством и великолепным присутствием духа. Ведь масай идет на льва с одним копьем. Я заметил, что наконечники могут быть разной длины. Короткий — признак молодости владельца копья. Если юноша не убьет хищника одним ударом, он сможет увернуться от разъяренного льва. Пожилые охотники не так проворны, им остается рассчитывать только на смертоносную силу своего удара, поэтому и наконечники их копий доходят почти до самой рукояти.
Меня очень интересует всякое холодное оружие. Ведь я уже много лет путешествую без ружья. Единственный способ подойти к диким животным на близкое расстояние — это оставить свой карабин в палатке, а еще лучше — дома. Вооруженный невольно ведет себя иначе, чем человек без оружия. Животные чувствуют это, к тому же они безошибочно отличают смертельного врага — ружейный ствол — от палки или шеста.
Я ни за что не отказал бы себе в удовольствии выйти на льва с копьем, если бы не поклялся, что буду охотиться на диких животных только с помощью фотообъектива. Последний раз я держал ружье в руке, наверное, лет пятнадцать назад, когда охотился на раненого и поэтому особенно опасного леопарда. И еще раз я взял с собой оружие, когда решил добыть шкуру кодьякского медведя на Аляске. Индейцы проникались ко мне безмерным уважением, когда видели в моей лодке серую шкуру гризли. Самые смелые индейские охотники издревле украшали себя ожерельем из зубов и когтей серого гиганта американских лесов. Тут без ружья не обойтись — ведь и самый длинный нож застревает в сальной прокладке огромной полутонной туши.
Прежде индейцы брали медведя без пуль, с луком и стрелами. Уверяю вас, очутиться лицом к лицу с гризли не по нутру самому отчаянному храбрецу. И все же я по-прежнему утверждаю, что человек, приближающийся к животному без оружия, находится, если хотите, в большей безопасности.
Как-то я фотографировал молодых воинственных слонов. Застать слона врасплох — занятие небезопасное, потому что нрав раздраженных слонов крайне неустойчив. Если слон решил свести счеты с противником, он будет гнаться за ним по лесу со скоростью сорок километров в час, легко разрушая все преграды.
Чтобы сделать снимки с близкого расстояния, я отделился от сопровождавшей меня группы носильщиков и подошел к слонам вплотную. Один самец все-таки заметил меня и угрожающе поднял хобот. Я тут же ретировался. Уверяю вас — если бы он увидел у меня в руках винтовку, мне не удалось бы отделаться так легко.
Человек, который ничего не боится, — просто дурак. Но бывают два рода страха — контролируемый страх и бесконтрольный. Ты контролируешь свой страх — значит, осознаешь опасности, которые могут встретиться тебе, и пытаешься избежать их. В этом случае всегда найдешь выход. А бесконтрольный страх — это просто паника.
Итак, я решил подняться на Рувензори. У меня было две причины совершить это восхождение. Во-первых, мне хотелось посмотреть на гору, откуда берет свое начало один из истоков Нила, а во-вторых, в начале века на Рувензори поднимался один из основоположников итальянского альпинизма герцог Абруццкий, и мне хотелось повторить его восхождение. По обыкновению мы шли небольшой группой. После ужасной трагедии на Монблане (1 В этой драматической экспедиции альпинисты подверглись буквально «расстрелу» молниями, а потом на них обрушился трехсуточный снежный буран. В результате из семи восходителей в живых осталось только трое. — Прим. ред.) я предпочитаю совершать восхождения в одиночку. Для подъема на Рувензори я взял с собой только одного спутника — сомалийца Мухаммеда. Я выбрал самый короткий — лобовой маршрут, хотя он самый трудный. Я считаю, что гора требует уважительного отношения к себе. Для меня вершина — это проверка мужества человека, проба его сил, способ самовыражения. Восхождение — это частное дело, касающееся только меня и вершины. При восхождении я считаю возможным пользоваться только классическими средствами — такими, как веревка, ледоруб, крюки, да, пожалуй, еще деревянные клинья.
Что же до Рувензори, то сам подъем на пик Маргериты был для меня вроде увеселительной прогулки. Труднее добраться до подножия горы. Предгорье Рувензори — одно из самых дождливых мест на Земле. Это болотистые джунгли с тучами москитов. К тому же нам пришлось тащить огромные рюкзаки. В последней деревушке на окраине леса носильщики, уверенные, что без их помощи не обойтись, запросили вдвое больше, чем платят за переноску грузов в Кампале. Мы решили оставить основную часть груза в деревне Ибанда, разделили необходимые припасы на два рюкзака весом по сорок килограммов и отправились дальше вдвоем.
Первые два дня тропа была довольно удобной — широкий, не захлестанный лианами туннель под деревьями, только ноги скользили по вязкой глине, на которой широкими, как дно бочки, следами отпечатались слоновьи ступни.
Но там, где разветвляются долины рек Мубуку и Буйуку, тропа обрывается, упираясь в непроходимую стену леса. Мост Накитава — последняя веха цивилизации. Едва мы сошли с него, как пришлось взяться за панги. Этот подарок охотников-моранов оказался незаменимым в зеленой чаще, где деревья растут в несколько этажей. Под сводами высоких исполинов возвышаются баррикады подлеска — бамбук, папоротники, кустарники сплетаются в такую густую сеть, что через нее не может пробиться ни одно животное. Даже змеи не рискуют поселиться в этой чащобе.
В своих путешествиях по миру я повидал всевозможные леса на разных широтах, но ни один не произвел на меня такого впечатления, как Рувензори. Туманы рождаются на глазах, поднимаются от земли и придают всему таинственные, расплывчатые контуры. Вершины деревьев уплывают в небо. В струях испарений все колышется, как в морских глубинах. Кажется, что ты водолаз и шествуешь в океанской бездне, среди гигантских серых водорослей и бесцветных кораллов. Абсолютное безмолвие довершает эту картину «затонувшего мира». На дне этого зеленого океана встречаются и остовы «затонувших кораблей» — мертвые деревья, горбом изогнувшие свои некогда стройные стволы. Они покрыты мхом и гниют, тускло фосфоресцируя в вечном сумраке дня. Мох глубокий, как снег, и мы проваливаемся в него по колено.
...Особенно труден был третий день. Мы давно уже брели почти наугад, потому что небо, которое лишь изредка заглядывало в глубь бездонного лесного колодца, было таким же унылым, мрачным и бессолнечным, как и лесные заросли. Хотя нам не угрожало нападение животных, мы подвергались непрерывным атакам зеленых агрессоров — лицо обожжено крапивой, колени разодраны колючим кустарником.
Компас почти бесполезен, потому что обзора никакого и трудно найти точки для ориентировки. Уже в лесу мне приходилось прибегать к альпинистским уловкам и подтягивать на веревке Мухаммеда, помогая ему преодолевать завалы деревьев. Дважды мы пересекаем безымянные, не отмеченные на карте реки. Я перехожу их первым, погружаясь в воду по пояс. Дно усеяно скользкими камнями, вода прямо ледяная, она несет в себе снежный холод с вершин Рувензори.
Полная тишина нарушается только нашими богохульствами и более приемлемыми для слуха трелями маленькой птички буга-буга. Особенно трудно выбирать место для привала — в густой топкой жиже негде поставить палатку. И тут горы посылают мне «привет» — посреди чащи высится здоровенный обломок скалы с плоской площадкой наверху. Это было единственное гладкое и сухое место в дьявольском кружеве растительности. Забраться на эту скалу оказалось, однако, делом непростым. Мне пришлось срубить ножом тонкое дерево, а потом мы подтащили его и прислонили к гладкой каменной стене, связались веревками и так забрались вверх.
Альтиметра у нас не было. Иногда мне казалось, что мы прошли мимо отрогов горы и уже спускаемся к» озеру. Но когда на четвертый день начался вересковый лес, все стало на свое место. В Африке это показатель высоты более двух тысяч метров. Древовидный вереск был укутан зеленоватой пеленой мха, а с веток свисали до земли реденькие коврики из травы, похожей на водоросли.
На этой высоте уже можно было сориентироваться — над головой небо. Сомкнутые кроны пройденного нами леса кажутся отсюда зеленым лугом, по которому можно пройти от края до края. Листва — того идеального изумрудного цвета, который дает постоянная стопроцентная влажность.
Еще несколько часов подъема — и перед нами огромный скалистый выступ Буйунголо. Шестьдесят лет назад здесь разбил лагерную стоянку герцог Абруццкий. Я с волнением гляжу на низкие каменные ограды — остатки его лагеря. На стоянке Буйунголо я оставил Мухаммеда и дальше поднимался один.
На высоте четырех тысяч густой лес из вереска и кустов ежевики уступил место крестовнику. Фиалки, лютики и герань сменились мхами и лишайниками. Пронзительный зеленый цвет растительности стал более мягким, словно добавили в него желтой краски.
Чем ближе к вершине, тем больше сходства обретает растительность с такими же высокогорными лугами Альп, Кордильер или Гималаев. Хотя по ночам температура падает ниже нуля, цветут лобелии. А утром солнце за полчаса разгоняет туман и растапливает сосульки, бриллиантами рассыпая капли по траве.
У меня не было ни фотографий, ни плана, ни даже кроков Рувензори. В сплошном тумане, среди мешанины ледников только логика и альпинистское чутье вели меня к вершине горного хребта, разделяющего Уганду и Заир. Экипировка была неважная — ни веревки, ни крюков, ни ледоруба — я оставил их Мухаммеду. Поднимаясь по леднику, приходилось обдумывать каждый шаг. И все же я вскоре «седлаю» хребет, а теперь уже — час пути до самой высокой вершины, с которой берет начало полноводный Нил. Вот и пик Маргериты — 5109 метров над уровнем моря. Я гляжу на солнце — оно в зените. Я смотрю на часы — полдень. Я совершил восхождение от подножия до вершины ровно за семь дней. Герцогу Абруццкому с отрядом носильщиков понадобилось для этого времени гораздо больше.
Кое-где клочки тумана подрезают гору, и мне кажется, что я оторвался от земли, и она медленно проплывает подо мной, как глобус...
Сокращенный перевод Г. Гаева
Вальтер Бонатти, итальянский журналист
