Накануне
9.00, отдел рекламы телекомпании «Найгай хосо».
Дождь. Унылый и непрерывный, каким он бывает в Японии во время тайфуна. С высоты пятнадцатого этажа улица казалась заведующему отделом Окаде узким ручейком, несущим опавшие кленовые листья — раскрытые красные зонтики.
Осень уходящая
Сыплет, сыплет по пути
Листья кленов красные... —
вспомнились ему стихи средневекового поэта, сопровождавшие телефильм, рекламировавший эти зонтики.
Для Окады октябрь был беспокойным месяцем. Пора заключения полугодовых контрактов со «спонсорами» — заказчиками рекламы. Пока все шло удачно: из девятнадцати часов ежедневных телепередач Окада продал уже пятнадцать. Остались четыре вечерних «золотых» часа, самых дорогих.
Окада раскрыл толстую папку с надписью «Спонсоры». Столбик цифр против названий компаний выглядел многообещающе: электротехническая компания «Мацусита дэнки» выделила на рекламу 11 миллиардов иен, автомобильная компания «Ниссан» — 9 миллиардов, парфюмерная компания «Сисэйдр» — 6 миллиардов...
Телефонный звонок заставил Окаду вздрогнуть: «Не из «Ниссан» ли? Что-то они тянут с ответом». Он поспешно поднял трубку. Действительно, звонили из автомобильной компании.
Разговор кончился, но Окада по-прежнему сжимал трубку в ладони. Случилось то, чего он так боялся: прежде чем купить телевизионное время, в «Ниссан» решили выяснить, передачи какой компании зрители смотрят чаще и дольше, и оборудовали специальными счетчиками телевизоры в нескольких тысячах квартир. Обследование начнется с завтрашнего дня.
12.00, детский парк «Наканосима».
Грянула музыка, и карусель — пятнистые лошадки, белые с красными ушами зайцы, полосатые тигры, — постепенно набирая скорость, завертелась. Детишки, оседлавшие лошадок и тигров, весело галдели, вместе с ними заливался смехом седой мужчина, восседавший на зайце.
— Стоп! — прогремел усиленный мегафоном голос.— Повторим сцену еще раз. Иватэ-сан, поравнявшись с камерой, погладьте по голове сидящего рядом ребенка! Мотор!
Приближались муниципальные выборы. На следующий день политические партии открывали предвыборную борьбу. Либерально-демократическая партия хотела провести в городское собрание начальника полиции Иватэ и предложила «Найгай хосо» почти миллион иен за право первой представить телезрителям своего кандидата.
После съемки Иватэ поспешил в полицейское управление, чтобы там, запершись в кабинете, еще раз прорепетировать речь, с которой выступит завтра по телевидению. Вообще-то он давно уже перестал теряться перед съемочной камерой, но тут случай был особый. Стать депутатом муниципалитета — такой шанс никак нельзя было упустить. И, повторяя перед зеркалом текст завтрашней речи, начальник полиции старался вжиться в образ добродушного и веселого любимца детворы: такой непременно вызовет симпатии телезрителей.
День решений
9.00, отдел планирования программ телекомпании «Найгай хосо».
Заключительный этап составления полугодового плана телевизионных передач самый простой: разнести по дням уже готовые и одобренные «спонсорами» программы. При этом Танака, редактор отдела планирования, почти не раскрывал отпечатанные на ротаторе и переплетенные в брошюрки сценарии репортажей, телеспектаклей, фильмов, музыкальных шоу и конкурсов. Благодаря многолетнему опыту ему достаточно было взглянуть на заголовок, чтобы безошибочно поставить программу именно на тот день и на тот час, которые могли устроить «спонсора».
Танака, старый телеволк, телевидение ненавидел. Среди коллег стали крылатыми его слова: «Развитие телевидения превращает Японию в страну ста миллионов дураков». Проставляя сейчас в клеточках сетки передач названия программ, он не скупился на язвительные характеристики.
— Место теплой ванны для мозгов, оплаченной канцелярией премьер-министра, вот здесь, — бормотал он, заполняя клеточку мелкими четкими иероглифами. «Беседа за «круглым столом» — «Новая эпоха в японо-американских отношениях»... Обезьяний цирк идет по вечерам в пятницу, — продолжал он говорить сам с собой, вписывая в другую клеточку «Голден шоу».
И лишь голубенькая брошюрка с надписью «Люди, остающиеся неизвестными» задержала внимание Танаки. О такой программе он не слышал, не знал и кто ее «спонсор». На титульном листе значилось: «Тридцатисерийный документальный телефильм. Эфир — по субботам, вторая половина дня. Аудитория — молодежь. Заказчик — Управление войск самообороны».
Танака нахмурился, едва пробежал первую страницу сценария.
Девушка отказывает юноше, предложившему ей вступить в брак. Стоило, однако, молодому человеку сделаться военным летчиком, как девушка тут же меняет к нему отношение, повествовал фильм. Раньше она вздрагивала, когда слышала рев реактивного самолета, теперь с нежной грустью провожает взглядом каждый пролетающий над головой истребитель.
«Воистину, законам приходится молчать, если начинают греметь барабаны, — с горечью подумал Танака. — Будто уже и нет конституции, запрещающей создавать армию и вести милитаристскую пропаганду».
Он перевернул страницу.
Герой следующей серии — ребенок. «Я очень люблю модели подводных лодок, — говорит мальчик. — Дедушка воевал на подводной лодке во время войны... Папа служит на подводной лодке сейчас... Мы — морская семья!» — гордо заключает малыш. Вместе с сестрой, дедушкой и матерью он отправляется посмотреть на подводную лодку, на которой плавает отец.
«Они дьявольски последовательны в этом Управлении войск самообороны. С этой простенькой мыслишкой — только тот мужчина, кто солдат, — я сталкиваюсь уже в который раз...»
Так, покуривая сигарету, размышлял Танака. Он не был человеком моментальных решений; они созревали в нем долго, подавляя на этом длинном пути случайные эмоции.
И еще он был человеком мужественных решений. Правда, он старался не попадать в такие ситуации, когда эти решения становились необходимостью, но разве можно было избегать их всегда?..
Войну он провел не в окопах, был слишком мал для солдатской формы. Но война не миновала его, как не миновала всех подданных проигравшей империи. И вот, похоже, все начиналось сначала. Последнее время он часто слышал фразу, прозвучавшую по радио еще 15 августа 1945 года, в день капитуляции японской армии: «Мы проиграли. Но это только временно. Ошибка Японии состояла в недостатке материальной силы, научных знаний и вооружения. Эту ошибку мы исправим». Снова в каждом японце будили дремлющего самурая, снова война выставлялась как заманчивое для «настоящего мужчины» романтическое приключение в соседних с Японией землях. Так было в кинофильмах, спектаклях, книгах, причем даже в детских.
Однажды Танака раскрыл такую книжку — ее принес домой его сын. В книжке были в основном картинки — лихие солдаты старой императорской армии вспарывали штыками животы врагов... Танака полистал валявшиеся детские журналы—все те же лихие, не знающие тени страха солдаты, правда, не только старой армии, но и нынешних «войск самообороны». И вот теперь этот 30-серийный фильм «Люди, остающиеся неизвестными»...
Танака понял, что для него настал день решений. Вздохнув, будто собираясь кинуться в холодную воду, он решительно свернул сценарий, сунул его в карман, схватил зонтик и выскочил под дождь. Через несколько минут такси доставило его к неказистому деревянному дому со скромной вывеской на фасаде: «Профсоюз телекомпании «Найгай хосо».
10.00, кабинет президента телекомпании «Найгай хосо».
«...Профсоюз телекомпании, считая, что содержание многосерийного документального телевизионного фильма «Люди, остающиеся неизвестными» противоречит стремлению народа к миру и нейтралитету и идет вразрез с 9-й статьей конституции, запрещающей Японии иметь армию и вести войну, требует от руководства телекомпании отказаться от передачи указанного фильма».
Фудзита, председатель профсоюза «Найгай хосо», протянул резолюцию профсоюзного комитета президенту. Тот но двинулся с места, и Фудзита положил листок перед ним на стол.
Президент упорно смотрел поверх голов сидевших у стола членов профсоюзного комитета и, казалось, вообще не замечал их присутствия. Его линялые глаза не выражали никаких эмоций. Молчание затянулось, и, когда напряжение достигло предела, президент вдруг заговорил.
— Статья первая закона о теле- и радиовещании гласит: «Свобода выражения в программах идей и мыслей обеспечивается беспристрастностью, надпартийностью, правдивостью и независимостью вещания». — В его фразе было столько же чувства, сколько вкладывает школьник в таблицу умножения. — ...Статья третья запрещает кому бы то ни было вмешиваться и контролировать вещательные программы, за исключением случаев, предусмотренных законом. В законе же не упоминается о возможности вмешательства профсоюза, — сделал он сноску шрифтом, гораздо более крупным, чем тот, которым набрал в своей речи текст закона. — И далее. Статья сорок четвертая предусматривает равное освещение в теле- и радиопередачах противоположных точек зрения. Тем самым, — для этой сноски президент выбрал кегль, употребляющийся лишь в рекламных плакатах, — закон охраняет свободу слова, на которую покушается профсоюз».
Президент встал, давая понять, что долее не задерживает членов профсоюзного комитета.
11.00, студия телекомпании «Найгай хосо».
Прошло около часа, как мы приехали в «Найгай хосо», а к записи все не приступали, и это удивляло не только меня, но и артистов русского народного хора, успевших привыкнуть за месяц гастролей в Японии к строгой пунктуальности, с какой начинались и заканчивались концерты в театральных залах, выступления на телевидении и радио. Артисты в голубых с белым сарафанах, в шелковых черных шароварах и красных косоворотках, подрумяненные и напудренные, слонялись по просторной студии, рассматривая телекамеры, мониторы, разрисованный васильками и маками полотняный задник. Ни операторов, ни осветителей в студии не было. Пусто и за широким, во всю стену, стеклом, отделяющим студию от подмигивающего красными, зелеными, матовыми огоньками пульта со множеством кнопок, рычажков, переключателей. Оттуда во время репетиции подавались через динамик команды прибавить или уменьшить свет, поднять или опустить микрофоны, передвинуть телекамеры. Исчезла ведущая программы — девушка в кимоно, будто заимствованном у гейш с картин Утамаро. Только что я рассказывал ей об истории хора, о местах, где хор родился, чтобы она представила коллектив телезрителям...
Наконец, дверь в студию распахнулась и вбежал антрепренер, сопровождавший хор в поездке по Японии. Он рассыпался в извинениях, длинных и витиеватых, просил еще немного подождать и, пока «незначительные», «совсем маленькие», «просто пустяшные» проблемы будут разрешены, подкрепиться закуской за счет телекомпании. Рабочий в сером комбинезоне с эмблемой «Найгай хосо» вкатил в студию тележку, груженную коробками с бутербродами в фирменных пакетиках и ящиками кока-колы. Я увидел на голове рабочего повязку «хатимаки» и надпись на ней: «суто» — искаженное английское слово «страйк», и понял, почему нет людей в студии, почему не начинается запись. В телекомпании — забастовка.
Уехать мы не могли — шоферы автобусов, доставивших нас сюда, присоединились к забастовщикам. Автобусы принадлежали «Найгай хосо». Кафе телекомпании тоже прекратило работу, и лишь из уважения к гостям там согласились приготовить и прислать бутерброды. Нам оставалось только ждать.
Внезапно студия осветилась, за стеклом у пульта появился режиссер — один, без ассистентов, к телекамерам подошли операторы. Однако это были не те операторы, с которыми я познакомился на репетиции, и управлялись они с аппаратурой без особой уверенности. Сомневаться не приходилось: технических работников заменили заведующие отделами, дикторы, обозреватели, редакторы — те, кто не входит в профсоюз телекомпании.
Режиссер дал знак, артисты выстроились полукругом позади баяниста и балалаечников, прозвучала команда приготовиться, и... студия погрузилась во тьму.
— Профсоюзный комитет выполнил-таки свою угрозу... — услышал я чей-то голос.
12.00, кабинет президента «Найгай хосо».
Президент, накрыв ладонями листок с резолюцией профсоюзного комитета, не сводил глаз с экрана телевизора. Через 15 минут после того, как он выпроводил из кабинета руководителей профсоюза, передача прервалась, диктор, извинившись перед телезрителями, сообщил, что профсоюз «Найгай хосо» объявил забастовку, и на экране появилась заставка — изображение здания телекомпании. Президент смотрел на нее уже более полутора часов.
— Все собрались, — приоткрыв дверь, доложила секретарша.
— Пусть войдут.
Кланяясь в сторону стола, в кабинет вошли заведующие отделами и торопливо расселись в креслах. Первым заговорил Окада из рекламного отдела. Он назвал цифру убытков, которые понесла телекомпания за полтора часа забастовки, и сумму, которой она лишится, если забастовка будет продолжаться. Особо Окада подчеркнул опасность потери такого «спонсора», как автомобильная компания «Ниссан». Результаты обследования, начатого ею, окажутся не в пользу «Найгай хосо», и автомобильная компания наверняка предоставит свою рекламу другим телестанциям.
Президент слушал заведующих отделами, и лицо его оставалось таким же бесстрастным, каким было при, встрече с профсоюзным комитетом. Ожили лишь глаза, в них поселилась тревога. Президент знал, как трудно сейчас находить «спонсоров». А ведь сегодня начало предвыборной компании, и открыть ее предстояло выступлением кандидата либерально-демократической партии. Президенту не надо было объяснять важность связей с руководством правящей партии.
«Уступить требованию профсоюза? — размышлял президент. — Но это значит выбросить 24 миллиона иен, которые должно «Найгай хосо» управление войск самообороны за съемки и показ телефильма. Впрочем, дело не только в деньгах. Та же либерально-демократическая партия заинтересована в демонстрации фильма. А это, может быть, даже важнее...»
Кивком головы президент отпустил заведующих отделами. Когда они покинули кабинет, президент распорядился соединить его с городским полицейским управлением.
— Иватэ-сан, — негромко сказал он в трубку, — я все же не теряю надежды увидеть вас сегодня на телеэкране. Мы тут кое-что предпринимаем, но на всякий случай я хотел бы заручиться вашей помощью... Нет, нет, такие решительные действия пока преждевременны, да и на публику они производят плохое впечатление. Я думаю, мы справимся своими силами, однако быть готовыми вам не мешает...
13.00, внутренний двор телекомпании «Найгай хосо».
Нас разместили в гримерных, откуда мы хорошо видели двор, запруженный передвижными телевизионными станциями, напоминающими огромные автофургоны для перевозки мебели, и машинами с флажками «Найгай хосо» над радиаторами. Немногие свободные метры между автомобилями постепенно заполнили люди в серых комбинезонах с хатимаки вокруг головы. На крыше одной из передвижных телестанций установили микрофон, туда же забрался парень с аккордеоном, и грянула песня. Динамики доносили до нас слова:
Красных флагов на улице —
Сколько деревьев в горах.
Мы вышли на бой за мир
В едином строю.
Взявшись под руки, люди раскачивались в такт песне. Образовавшиеся перед автофургоном шеренги напоминали волны, ритмично накатывающиеся на берег. В шеренги вливались новые люди, выбегавшие из здания, шеренги росли, вытягивались, и скоро стадо автомобилей оказалось захлестнутым бурным приливом. На крышу автофургона влез человек, тоже в комбинезоне, подошел к микрофону и поднял руку. Песня оборвалась.
— Давай, Фудзита, говори! — выкрикнули из толпы.
— Мы объявили забастовку, требуя убрать из программы милитаристский фильм «Люди, остающиеся неизвестными», — сказал Фудзита. — Компания же обвинила нас в нарушении свободы слова. Нет, мы не против свободы слова. Мы против свободы попирать конституцию и готовиться к новой войне! Мы против свободы снять с нас рабочую одежду, — Фудзита похлопал себя по комбинезону, — и надеть солдатскую форму!
Толпа загудела, раздались аплодисменты. Фудзита снова поднял руку.
— Компания нанесла нам удар. Объявлено об увольнении ста человек. — Люди притихли, шеренги стали распадаться, все старались протолкнуться поближе к автофургону. — Кампания обещает увеличить зарплату оставшимся работникам, а тем, кто уйдет, сулит выплатить выходное пособие в размере полугодового заработка. — Толпа заволновалась. Фудзита немного выждал и продолжал: — Какая добрая компания, не правда ли? Как она заботится о своих служащих! Не хочет она обидеть и уволенных! Однако взгляните, кто среди этих ста человек. — Фудзита помахал листочками бумаги. — Весь профсоюзный комитет!
Я заметил, что несколько рабочих выбрались из толпы, сняли с головы хатимаки и, стараясь не привлекать к себе внимания, поспешили к дверям в здание телекомпании. Фудзита крикнул им вслед:
— Не надо трусить, товарищи! Когда мы вместе, мы сильнее компании! — И уже спокойнее, по-деловому, обращаясь к толпе перед ним: — У профсоюзного комитета есть предложение. К требованию отказаться от демонстрации фильма «Люди, остающиеся неизвестными» добавить требования поднять зарплату и оставить на работе этих людей.— Фудзита выбросил вперед руку со списком. — И не прекращать забастовку, пока все наши условия не будут выполнены.
«Бан-зай! Гам-ба-ро!» («Ура! Не отступим!») — долго скандировала толпа.
14.00, гостиница «Кинкэй».
Многоэтажное здание «Найгай хосо» и окружающие телекомпанию «билдинги» выросли в этой части города недавно. Подобно выбеленным солнцем и ветрами рифам возвышаются они над морем деревянных, грязного цвета домишек, в которых разместились лавочки, торгующие разной мелочью; крошечные, с носовой платок, кафе и бары да рёканы — маленькие, без окон, гостиницы с красноречивыми вывесками у входа: «Комнаты для деловой беседы в течение часа — 600 иен, комнаты на ночь — 2500 иен».
Узкие, лишенные тротуаров улочки днем кажутся вымершими. Но сейчас на одной из них, у рёкана с пышным названием «Кинкэй» — «Золотой фазан», непривычно оживленно. Один за другим в щель между сёдзи — легкими раздвижными стенками — в рёкан проскальзывали люди. По комбинезонам и эмблемам на спине легко можно было узнать служащих «Найгай хосо». Пятеро парней в потертых джинсах, бахромящихся у щиколоток, и черных кожаных куртках прогуливались у входа в рёкан. Из рукавов курток выглядывали металлические прутья, в руках поблескивали велосипедные цепи.
— Куда? — Парень с цепью, намотанной на кулак, преградил дорогу юноше в комбинезоне, который хотел выйти из рёкана.
— За сигаретами.
— Купи в рёкане.
— Здесь нет «Хоуп», а других я не курю.
Парень подозрительно смерил взглядом юношу и неохотно посторонился.
— Ладно, иди. И быстро назад!
Юноша перебежал улочку и скрылся за углом. У табачного киоска, на прилавке которого краснела коробка телефона-автомата, он остановился и торопливо набрал номер.
— Фудзита-сан! Они в рёкане «Кинкэй». Да, сколачивают свое отделение профсоюза. Собралось человек тридцать. Их охраняют ганг...
Велосипедная цепь со свистом рассекла воздух и змеей обвилась вокруг головы юноши. Выронив телефонную трубку, он медленно осел на землю. Багровая полоса, прочертившая лоб, взбухла.
14.00, штаб профсоюза телекомпании «Найгай хосо».
— Молодежная дружина, бегом к рёкану «Кинкэй»! В драку с гангстерами постарайтесь не вступать, берегитесь провокации! Наборщики, быстрей в типографию! Надо напечатать листовку о попытке компании создать новое отделение профсоюза. Члены комитета идут со мной в «Найгай хосо».
Фудзита отдавал приказания четко, уверенно. То, что компания попробует образовать из колеблющихся служащих свое, послушное ей отделение профсоюза, не было для него неожиданностью. Ясна была и дальнейшая тактика «Найгай хосо». С помощью этого профсоюза сорвать забастовку, уволить членов профсоюзного комитета и, отделавшись небольшими подачками, отказаться от выполнения главных требований бастующих. Поэтому еще утром Фудзита набросал листовку, разоблачающую тактику компании, отобрал в молодежную дружину крепких и смелых ребят — «Найгай хосо», считал он, может нанять гангстеров. Молодежной дружине поручили и наблюдение за теми, кто отказался участвовать в забастовке. Фудзита не ошибся. События развернулись так, как он и предполагал.
14.30, городское полицейское управление.
Похожие на средневековых рыцарей полицейские поспешно заняли места в машинах. Длинная дубинка — меч; прозрачная небьющаяся пластинка, опускающаяся с каски на лицо, — забрало; прямоугольная доска на руке тоже из прозрачного пластика — щит. Начальник полицейского управления Йватэ давал последние наставления командиру отряда:
— Тех, кто крутится там в черных куртках, не трогать. В рёкане не появляться, пусть спокойно проводят собрание. А вот с теми из «Найгай хосо», которые собрались вокруг рёкана, не церемоньтесь!
15.00, студия телекомпании «Найгай хосо».
Телекамеры и мониторы сдвинуты в угол, поднят под потолок раскрашенный цветами задник. Аварийные лампы тускло освещают полную народа студию, и оттого, что стены пропали в темноте, кажется: толпе нет конца. Серых комбинезонов мало, они теряются среди белых рубашек. Редакторов, обозревателей, дикторов, режиссеров созвал сюда на митинг Танака, редактор отдела планирования программ. Он и держал речь:
— ...Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели. На самом деле мы не бессильны, а безвольны. Разве мы забыли минувшую войну? Нет, конечно. Тогда почему позволяем толкать нас к новой? Милитаризм нужно остановить сегодня, пока мы еще в состоянии сделать это. Завтра может быть поздно. Так проявите решимость, присоединяйтесь к техническому персоналу и протестуйте вместе с ним против фильма «Люди, остающиеся неизвестными»!
Овации не было, Танака и не ожидал, что его призыв встретят восторгом. Но аплодисменты, хоть и негромкие, все же раздались, и Танака с надеждой подумал, что усилия его не напрасны.
16.00, гримерная телекомпании «Найгай хосо».
За окнами опять припустил дождь. Во дворе тишина. Артисты хора столпились у телевизора. По каналу «Найгай хосо» по-прежнему заставка: здание телекомпании...
Забастовка разворачивалась традиционным путем. Митинг, страстные речи, возгласы «Гамбаро!», встречные попытки создать параллельное отделение профсоюза, наконец, создание молодежной дружины.
Молодежные дружины мне приходилось видеть на многих японских предприятиях, охваченных забастовкой. Дружинники выполняли роль связных, если предприятие разбросано на большой площади, им поручалось наблюдение за нестойкими членами профсоюза, которые могут поддаться уговорам хозяев. Дружинники были незаменимы, когда приходилось давать отпор нанятым гангстерам. Компании часто нанимают бандитов, чтобы разогнать митинг или расправиться с забастовщиками. Задача дружинников сложна и ответственна: они не должны допустить нападения на рабочих, и в то же время им следует избегать драки с бандитами, иначе вмешается полиция. А это означает арест дружинников, а то и всего профсоюзного комитета за «нарушение общественного порядка».
«Сейчас забастовщики займут здание компании и забаррикадируются, — подумал я. — Обычный прием, чтобы избежать стычки с полицией и арестов и не дать воспользоваться услугами штрейкбрехеров».
Кто-то из артистов повернул переключатель программ. Застывшая многоэтажная коробка «Найгай хосо» исчезла. На других каналах сражались облаченные в доспехи самураи; на шикарных автомобилях удирали от полиции преступники; обеспокоенные падением курса доллара, суетились маклеры на фондовой бирже.
По четвертому каналу — новости. На экране — табачный киоск с телефоном-автоматом на прилавке, качается повисшая на шнуре телефонная трубка. Она почти достает до окровавленного лица лежащего на земле юноши. Эмблемы телекомпании на комбинезоне, в который одет юноша, на экране не видно. За кадром голос: «После столкновения членов профсоюза «Найгай хосо» с прохожими у рёкана «Кинкэй».
17.00, студия телекомпании «Найгай хосо».
Через распахнутые двери в ярко освещенную студию входили забастовщики. Вперемешку — серые комбинезоны и белые рубашки. В снопах света софитов они появлялись группами, и каждую новую группу встречали аплодисментами. Фудзита поднес к губам микрофон, и гомон стих.
— Создать второе отделение профсоюза компании не удалось! Учредительное собрание разбежалось! — загремел голос председателя профсоюза.
Студия ответила троекратным «банзай!».
— Компания наняла гангстеров для борьбы с нами! Но они бежали вместе с учредительным собранием под крылышко полиции!
По студии прокатился негодующий рев.
— Полиция сейчас здесь, у входа! Ей не удалось спровоцировать нас на драку возле рёкана, она хочет устроить побоище теперь. Но мы не выйдем из здания!
«Не выйдем, не выйдем!» — откликнулся зал. Фудзита достал из кармана телеграфные бланки, развернул их и, дождавшись тишины, начал читать:
— «Солидарны с вашей борьбой, держитесь. Городской профсоюз работников связи». «Мы с вами. Профсоюз рабочих городского транспорта». «Желаем успеха в борьбе. Профсоюз химиков»...
Аплодисменты не смолкали долго. А когда в студии успокоились, Фудзита сказал:
— Мы не покинем эту студию, пока компания не удовлетворит наши требования: отменить показ фильма «Люди, остающиеся неизвестными», вернуть на работу уволенных, увеличить заработную плату, — Фудзита взметнул кулак. — Банзай! Гамбаро!
18.00.
За нами пришли автобусы, и, предводительствуемые взмыленным антрепренером, мы потянулись к выходу. Полиция не подпустила автобусы к дверям телекомпании, и, раскрыв зонтики, накрывшись с головой плащами, мы зашагали по лужам сквозь полицейское каре, мимо грузовиков с металлическими решетками на фарах и ветровых стеклах, мимо «джипов», кивавших нам длинными удочками радиоантенн. Я оглянулся. За пеленой дождя здание «Найгай хосо» показалось мне крепостью, готовой отразить штурм.
На следующее утро
Газета «Асахи»: «По требованию профсоюза телекомпания «Найгай хосо» отказалась от демонстрации по своей сети документального телефильма «Люди, остающиеся неизвестными», заказанного управлением войск самообороны. Забастовка служащих «Найгай хосо» закончилась поздно ночью соглашением между руководством телекомпании и профсоюзом. Компания разрешила вернуться на работу всем уволенным и обещала рассмотреть вопрос о повышении заработной платы».
Владимир Цветов
