Предисловие к репортажу
«Индейцы заняли Алькатрас!»
Два гола назад такие заголовки появились на первых полосах американских газет, И это не было название нового приключенческого фильма. Речь шла о действительных событиях.
До 1963 года на Алькатрасе была расположена тюрьма особого режима. После того как заключенных упрятали в другое место, каменистый островок у берегов Калифорнии площадью в 12 акров, лишенный питьевой воды, обезлюдел. И тут вдруг остров потребовали себе индейцы. Ведь по договору, заключенному с правительством США, все неиспользуемые федеральные земли должны быть возвращены индейцам. Поэтому в 1964 году они возбудили в суде дело, требуя вернуть им остров, никем в настоящее время не используемый.
Иск индейцев, воспринятый многими как очередной курьез, пять лет перекочевывал из одной инстанции в другую, пока ситуация не осложнилась. Дело в том, что на остров сыскался другой охотник: Леймар Хант-младший, миллионер из Техаса. Он обратился к властям города Сан-Франциско с просьбой разрешить ему устроить на Алькатрасе развлекательный центр с аттракционами. Протестуя против этой затеи, индейцы переправились на остров и исполнили там «Танец войны». В октябрь 1969 года они вновь высадились на остров, но преимущество в силе оказалось на стороне полиции, и индейцев выдворили обратно, на берег залива Сан-Франциско.
В ноябре 1969 года, узнав, что городские власти намерены удовлетворить просьбу Леймара Ханта, индейцы предприняли попытку захватить Алькатрас. 120 парней ночью вплавь отправились на остров. Это было опасное предприятие. В свое время из-за течений отсюда не смог бежать ни один заключенный — все попытки совершить побег кончались трагически. Но индейцы сумели одолеть пролив.
Через некоторое время 120 приплывших смельчаков и 183 прибывших позже представителя самых разных племен, некогда бывших коренным населением Америки, на общем ми тише, где председательствовал студент-индеец из Сан-Франциско Ричард Оукс, решили судьбу Алькатраса.
Прежде всего собрание постановило, что занятие Алькатраса не является нарушением закона, а лишь восстановлением справедливости. Собравшиеся приняли решение учредить на острове культурный центр индейцев, а для того, чтобы были соблюдены все буквы закона, предложили выплатить за Алькатрас правительству США 24 доллара — как раз ту сумму, которую в свое время белые поселенцы уплатили индейцам за остров Манхэттен, на котором сейчас расположен деловой центр Нью-Йорка. Индейцы не возражали и против того, чтобы, по примеру белых, выплатить эту сумму в виде бус или кусков пестрого ситца.
Это предложение полно горькой иронии. Но вовсе не для того индейцы заняли остров, чтобы просто пошутить. Их намерения были куда серьезнее. Взятие Алькатраса отражает новые настроения индейцев Соединенных Штатов.
Шагам, предпринятым индейцами, и их целям сочувствуют многие трезво оценивающие обстановку американцы.
На Алькатрасе обосновалось около тысячи человек. Из резерваций со всех концов страны прибывали новые пополнения. Здесь можно было встретить кёвон, команчей, чероков, навахо, ирокезов и других. Над островом новые его хозяева, коренные жители Американского континента, подняли свое знамя — красный вигвам на синем фоне, рядом — традиционная индейская трубка мира, только сломанная...
Но разве трубка эта была сломана только теперь, когда индейцы заняли Алькатрас?
С первых дней, когда белые пришельцы высадились на Американском континенте, история индейских племен пишется кровью. Индейцы не пожелали отдавать свою землю и потому подняли томагавки. Однако они были мною слабее и неизбежно должны были проиграть. В настоящее время в США проживает около 800 тысяч индейцев, и именно теперь они открыли новую эру борьбы за свои права.
В прошлом году в городе Альбукерке состоялся съезд Национального конгресса американских индейцев, который объединяет 400 тысяч человек. На съезд был приглашен Уолтер Хикел — министр внутренних дел США, в обязанности которого входит решать вопросы, связанные с житью и судьбой индейцев. Заявление министра о том, что до сих пор правительство США слишком много занималось делами индейцев и вопросами их благополучия, было воспринято участниками съезда как циничное оправдание той политики, которая велась до настоящего времени в отношении индейцев.
Вот действительное положение вещей:
Средний возраст жизни индейца в Америке на 21 год меньше среднего возраста жизни белого американца. Безработица среди индейцев в десять раз больше, чем среди белых. Абсолютное большинство индейцев живет в лачугах. В год индейцы зарабатывают половину среднего прожиточного минимума в США...
На набережной Сан-Франциско для развлечении гуляющих установлены бинокли. Бросив в автомат несколько центов, можно созерцать мятежный остров. Но даже в самые мощные линзы не прочтешь выведенный крупными буквами на стене плакат: «Индейцы, добро пожаловать! Остров — наша общая собственность!»
Увы, плакат — единственное, что напоминает о пребывании индейцев на Алькатрасе. 11 июля этого года полиция изгнала на континент последнюю группу из 89 человек.
Во время поездки по Соединенным Штатам мне не удалось побывать на Алькатрасе. Я ездил в одну из резерваций. О том, что я увидел, мне и хочется рассказать.
Ночью над Большим Каньоном прошел дождь и смыл с деревьев, травы и асфальта толстый слой пыли. Все вокруг выглядело как на только что отреставрированной картине — засветились новые краски, выступили незаметные ранее детали.
Перед нами, сколько хватал глаз, распростерлась пустыня. В лучах раннего солнца она походила на фантастическое застывшее море. Волны его были окрашены кровью, но красным оно не было. Поверхность его сверкала золотом, но оно не было и золотым. У него не было ни определенного цвета, ни берегов. Больше всего это напоминало радугу, сорванную с небес индейскими богами и брошенную на берега Малого Колорадо. Индейцы называют этот край «Цветной пустыней». Мы направлялись в резервацию племени навахо, и наш путь лежал через эту пустыню. Фантастические виды захватывали дух, но пыль, поднимаемая нашей машиной, немилосердно раздирала горло, и мы ехали молча. Дождь прошел только над Большим Каньоном; эти места — совсем рядом с ним — редко видят благословенную влагу. Пестрая, вся в каких-то раскрошенных обломках, пустыня пуще всего напоминала огромный город, в незапамятные времена разрушенный страшным землетрясением.
Примерно через час пути перед нами возник ярко размалеванный щит со словами: «Добро пожаловать на землю навахо!», и, когда через мгновение щит остался позади, мы ехали уже по территории резервации навахо — самой большой индейской резервации Соединенных Штатов. Площадь ее — 50 тысяч квадратных миль. Здесь живет 100 тысяч индейцев племени навахо. Вокруг была все та же сухая пестрая земля, все так же щекотала горло пыль, но мы были уже на другой земле, среди других людей...
4 июля 1968 года индейцы навахо отмечали немаловажную дату в своей истории — столетие с того дня, как они подписали с правительством США мирный договор и получили право жить в этих местах. Подписывая этот договор, 7 тысяч голодных, измученных, окруженных со всех сторон американскими войсками индейских воинов избегли окончательного уничтожения. Они сдались после четырех лет отчаянного сопротивления. У полковника Китса Карсона, командовавшего американскими вооруженными силами, было в распоряжении в двадцать раз больше солдат и... разрешение правительства уничтожить всех индейцев до последнего. Как указывают некоторые исторические труды, полковник Карсон был большим гуманистом и ограничился только сожжением домов, да еще угнал скот и сжег индейские посевы...
Автомобилей по дороге встречалось не так уж много, но зато здесь мы гораздо чаще, чем в других местах, обгоняли пешеходов. То были индейцы: женщины в длинных юбках всех оттенков красного цвета и мужчины в ярко-синих рубашках и широкополых мексиканских шляпах. У многих мужчин волосы были заплетены в косу, перевязанную лентой. Они не поворачивали лиц в нашу сторону.
Километрах в десяти от границы резервации мы наткнулись на небольшую кучку людей. Прямо на дороге установлен был ткацкий станок. За ним сидела женщина и ткала покрывало. Пара готовых покрывал лежала рядом, и на них красовались этикетки с ценой.
Проехав Камерон, мы повернули на 89-ю автостраду, ведущую прямо на север, а оттуда — на первый же узкий извилистый проселок, петляющий меж невысоких гор.
С этого проселка мы свернули на другой, потом взяли немножко в сторону. Шоссе, как нам казалось, было где-то совсем рядом. Но, оказывается мы заблудились среди бесконечных, похожих друг на друга холмов. Далеко перед нами торчали две скалы; серый цвет их контрастировал с окружающей пестротой.
На одном из холмов стояло какое-то строение округлых форм, слепленное из серой земли. Крыша его напоминала купол обсерватории. Потом такие дома стали встречаться чаще. Ни в одном не было окон, вместо двери зияла дыра, чаще всего затянутая таким же покрывалом, которое мы видели на станке предприимчивой индианки у дороги. То были дома навахо — хоганы.
Мы решили спросить дорогу в первом же хогане. Нас встретил оглушительный собачий лай. Показался коренастый широкоплечий парень и палкой разогнал собак.
— Кто вы такие и зачем явились? — спросил он по-английски.
— Мы заблудились и не можем выбраться на магистральную дорогу.
— Держите вон к той серой скале, — посоветовал нам индеец, махнув рукой в сторону двух скал.
— Но ведь они обе серые! — Мы были в недоумении.
— Вот уж нет! Вы, белые, плохо различаете краски. Поезжайте в сторону той скалы, — он махнул рукой. — Только не стремитесь достигнуть цели кратчайшим путем. Путешествие по этой местности похоже на поиски правды: не прямая дорога, а извилистая приводит к цели.
Сквозь дверное отверстие один за другим вылезали ребятишки. За ними вышла пожилая женщина. Она что-то сказала на языке навахо.
— Она просит вас зайти в дом, быть гостями, — перевел юноша.
Поступь старой женщины была величава — казалось, она вводит нас не в хоган без окон, а во дворец.
Внутри был полумрак. На земляном полу в очаге дымились головешки, В крыше над очагом зияло отверстие, в него заглядывало небо. А по ночам, наверное, сквозь эту дыру смотрит луна, по которой уже ходили люди. Никакой мебели, лишь на полу разбросаны овечьи и козьи шкуры. Тянуло чадом, и кисло пахло овчиной.
Мы вышли наружу. От близлежащего холма, где стоял такой же хоган, медленно шел в нашу сторону старый индеец. Ветер развевал его длинные черные волосы, и это придавало ему сходство с древним пророком, бредущим по пустыне.
— К нам в гости идет врач и художник, — пояснил хозяин и, поймав мой удивленный взгляд, пояснил: — У нас это одна профессия.
— Да хранят вас добрые духи! — произнес, подойдя, старик. — Зачем вы прибыли сюда?
Старик говорил на языке навахо, а парень переводил.
— Мы заблудились.
— Не все духи сводят человека с пути, некоторые и помогают ему, — медленно выговорил старик. — Я могу вам посодействовать в том, чтобы к вам обратили свой взгляд добрые духи. Я исцелитель и, рисуя на песке, общаюсь с ними.
— Нельзя ли нам взглянуть на ваши рисунки?
— Сегодня я еще ничего не рисовал — никому не нужна была моя помощь.
— Пусть ваши рисунки помогут нам выбраться на правильную дорогу.
— Идем, — бросил старик, и мы послушно зашагали за ним.
Мы вышли на ровную площадку, где, прикрытые обломками досок и разной ветошью, виднелись кучки разноцветного песка. Старый индеец сел на корточки и взял в руки по горсти песку из двух кучек.
— Сейчас светит солнце, потому я буду делать дневной рисунок, — пояснил он, и струйки цветного песка потекли между его пальцев.
Он работал сосредоточенно, словно бы ничего не видя и не слыша вокруг себя.
— Есть два рода рисунков, — пояснил молодой индеец. — Одни делают на восходе солнца и уничтожают к закату. Другие создают в те часы, когда солнце прячется за горизонт, и они живут до зари. Глядя на рисунок — в лучах солнца или в свете луны, — врач предсказывает людям будущее, дает добрые советы, лечит от болезней.
Постепенно под руками художника возникло солнце, какая-то странная птица и длинная волнистая линия. Окончив работу, старик взглянул на нас.
— Такова ваша судьба, — объявил он многозначительно.
Картина выглядела как ковер, вышитый пестрыми нитками.
— Вы найдете дорогу, если поедете в ту сторону, куда сейчас падают ваши тени, и если уплатите за рисунок, который я для вас сделал, — объявил нам художник.
Петляя среди невысоких холмов и не упуская из поля зрения серую скалу, мы ехали в ту сторону, куда падали наши тени, и скоро выбрались на автомагистраль.
...Когда намечались границы четырех штатов — Аризоны, Нью-Мексико, Юты и Колорадо, администраторы в столице США взяли линейку и прочертили их на карте двумя перпендикулярными линиями. Точка пересечения линий, перенесенная с карты на местность, стала своего рода географической достопримечательностью. Это единственное место во всей стране, где под прямым углом граничат четыре штата.
Возле бетонного параллелепипеда — монумента на стыке границ — фотографировалась какая-то американская семья. Аппарат переходил из рук в руки, но на каждом снимке кто-нибудь из членов семьи отсутствовал — ведь кто-то должен был снимать!
— Сам бог послал вас сюда! — обрадовался вспотевший владелец аппарата. — Надеюсь, вы не откажетесь помочь нам увековечить семью в полном составе?
— Как приятно встретить белых людей на «Диком Западе», — любезно продолжила разговор его супруга.
Мы отщелкали несколько кадров; хозяин аппарата в знак благодарности снял на фоне монумента нас. Потом достал из багажника несколько банок пива. Впечатления, видать, переполняли его.
— Ну как вам здесь? — спросил он нас и, не дожидаясь ответа, заговорил сам: — Будь я индейцем, я поставил бы здесь, где мы сейчас стоим, ресторан с окнами на все четыре стороны, сделал бы четыре двери — и все выходили бы в разные штаты. Кто не захотел бы отобедать в таком ресторане? Белые оставляли бы здесь свои доллары, а индейцы делались бы Рокфеллерами и Морганами. Но попробуйте это им объяснить — как об стенку горох! Ужасно непрактичны!
— Если все так просто, отчего б тебе самому не заняться этим бизнесом? — поинтересовалась жена.
— Здесь резервация племени навахо, она захватывает часть земли нескольких штатов. Это же государство в государстве! Здесь только индейцы имеют все права. Белые здесь подвергаются дискриминации. Знаете, здесь такое отношение к белым... — Он махнул рукой.
— Ты напрасно ругаешь индейцев, — вмешался в разговор третий член семьи — сын, юноша лет семнадцати.
— А кто их ругает? Разве я сказал, что они плохие люди? — так и подскочил отец. — Просто они слишком упрямы и чересчур вцепились в свои обветшалые традиции.
— А какими они должны были бы быть, по твоему мнению?
— Более лояльными по отношению к белым и постараться приноровиться к действительности.
— Что значит «более лояльными»? Значит, в старину, когда белые высадились на континенте, индейцам следовало добровольно пойти в рабство и работать на сахарных и хлопковых плантациях?
— И это было бы счастьем и для них и для Америки, — отозвался отец. — Прежде всего не нужно было бы привозить на эту землю рабов из Африки. Так что не было бы у нас сегодня негритянской проблемы. И кроме того, поработав некоторое время под .руководством белых, индейцы научились бы вести хозяйство, а позже стали бы полноправными гражданами Америки.
— Но ведь это мы у индейцев, а не они у нас научились выращивать картошку, помидоры, табак.
— Одной картошкой да табаком цивилизации не создашь, а поработав с белыми, через некоторое время они и сами стали бы приличными фермерами, — упорствовал отец, — и вдобавок настоящими американцами.
— Вы имеете в виду ассимиляцию? — спросил я.
— Да. Американский народ — продукт ассимиляции многих народов. Индейцы не пожелали примириться с логикой истории. Они пожалели, если так можно выразиться, свою кровь, чтобы создать человека, которого мы теперь называем американцем. Они хотели остаться неприкосновенными — за это история теперь и наказывает их.
Такая точка зрения на индейцев распространена в Штатах весьма широко.
Путешествуя по США, я видел массу памятников белым, погибшим от рук индейцев во время освоения «Дикого Запада». Но я не нашел ни одного памятника индейцам, защищавшим свою свободу и землю.
Крылатая поговорка о том, что история помнит только победителей, в США подтверждается безупречно. Но индейцы перестали терпеть такую трактовку прошлого и то положение, которое существует сегодня.
Белые утверждают, что язык индейцев примитивен. Навахо называют сахар «сладкой солью», а для обозначения дней недели у них есть только одно слово — «воскресенье». Понедельник называется «днем после воскресенья», суббота — «днем перед ним». Примерно по этому же принципу именуются и другие дни. В языке навахо нет и бранных слов. Зато в их языке только для обозначения оттенков красного цвета — сто двадцать два слова! Навахо обходятся без заимствований, говоря на своем языке не только об автомобилях, но и о кибернетике.
Белые утверждают, что индейцы не хотят жить «как все», даже будь у них деньги.
На второй день пути по резервации навахо мне довелось побывать в гостях у одного индейца. Хозяин — довольно зажиточный человек, он живет в обыкновенном современном доме. Тем не менее рядом с коттеджем он построил хоган и летние месяцы проводит в нем. Он показал мне коллекцию старинных денег. На многих старинных банкнотах и монетах США изображен индеец с томагавком или стрелами — дикий, враждебный.
— Видите, — усмехнулся хозяин, — мало кто из белых представляет себе индейца иначе.
В гостях мы задержались, и наступил вечер. На горизонте садилось солнце, вдали темнела какая-то мрачная крепость. Равнина вокруг поросла жесткой, высохшей травой.
— Завтра будет ветрено, — сказал хозяин, глядя на багряное небо, — не понимаю, зачем овец гонят в горы.
Мы посмотрели в ту сторону, куда глядел хозяин, но не увидели ни овец, ни людей, которые гнали их.
— Где же овцы? — поинтересовались мы.
— У белых зрение не так остро, слух и обоняние еще слабее, а все-таки индейцам даже и в голову не приходит считать белых низшей расой,— усмехнулся хозяин.
— Не все белые виноваты в тех обидах, которые нанесли вашему народу, — сказал я.
— Это верно, — согласился хозяин. — Люди на земле похожи на многоцветную радугу. Некоторые ее цвета переходят один в другой, но все же не сливаются — иначе бы не было радуги. Индейцы составляют в этой радуге определенную полосу, и никому не удастся стереть ее.
Индейцы не могут говорить без сравнений, а все сравнения находят в природе, которой органически сплетена их жизнь. Из соседнего дома доносилась песня. Я не понимал слов, но мелодия была славная и ясная.
— Это песнь о заходящем солнце, — пояснил хозяин. — Солнце должно слышать, что человек любит его и ожидает завтра его восхода.
По большей части индейские песни очень древни. В беге времени многие из них изменились, но дух старины сохранился. Песни индейцев не имеют ничего общего ни с ритмами музыки негров, некогда привезенных из Африки, ни с мелодичными ковбойскими песнями, ни с мелодиями века транзисторов. Они сохранились, не потеряв своего своеобразия.
На землю спускалась ночь. Пришло время прощаться.
— Белые предлагают нам цивилизацию, весьма похожую на неоновый свет — светит, но не греет, — сказал хозяин, глядя на рекламные огни мотеля в той стороне, куда лежал наш путь.
— В век космических полетов сохранить на нашей небольшой планете совершенно самостоятельную цивилизацию невозможно, — сказал я.— Культуры были, есть и будут различными. А цивилизация — продукт деятельности всех людей Земли.
— Мы и не стремимся изобрести свой индейский автомобиль, — согласился хозяин, — но у нас не должны отнимать право сохранить наш цвет кожи, наш язык и наши обычаи. Нам предлагают решить дилемму: некоторые, сочувствующие нам белые утверждают, что единственный выход для нас — это покинуть резервации, полу чить работу в городах и экономически догнать другие группы населения (а нам долго догонять даже негров!). Другие предлагают иной рецепт: они утверждают, что индейцы от рождения неспособны быть членами современного общества, и потому единственный выход для нас — упрямо держаться за резервации.
Отмечая 100-летнюю дату с того дня, как с правительством США был подписан мирный договор, индейцы навахо выбрали в своей резервации королеву красоты и отправили ее путешествовать по стране. Этим они хотели доказать, что навахо живы, что у них есть будущее, что индейцы не собираются исчезнуть с лица Земли, как исчезает в небе дымок, вьющийся над вигвамом...
Перевела с литовского А. Верман
