Некоторое время назад В. П. Зенкович, специалист по морской геологии, доктор географических наук, лауреат Ленинской и Государственной премий, был приглашен в Мексику. Его попросили прокорректировать прогнозы и проекты, касающиеся побережья Калифорнийского залива.
Дело в том, что в последние годы многие реки, впадающие в залив, были перегорожены плотинами для целей ирригации и энергетики. Сток в море резко упал. В лагунах, соединенных с морем проливами, увеличилась соленость. Результат — вчетверо сократился важный для страны промысел креветок. Его решено было восстановить. Для этого надо не только изучить биологию креветок, но и исследовать водный режим лагун. Его придется менять — и здесь не обойтись без знания морской геологии, без понимания взаимодействия таких факторов, как берег и море. Специалистов данной области в Мексике нет, и потому задачей ученого, кроме прочего, было подготовить двух молодых мексиканцев, научить их вести практические и теоретические исследования.
После этой поездки В. П. Зенкович написал книгу о Мексике и ее берегах (книга готовится к печати в издательстве «Мысль»). Главу из нее (в журнальном варианте) мы предлагаем читателям.
1. Уатабампо. Завтра — лагуна Яварос
В пыльный одноэтажный Уата-бампо мы прибыли утром. Управление Рекурсос Идрауликос (водных ресурсов) искали, как водится, долго. На одном из перекрестков Марио Гутьеррос, мой спутник, коллега и ученик, увидел второго моего ученика — студента Мальпику, который приехал в Уатабампо на два дня раньше. Оказалось, что помещение для экспедиции еще не готово. Любезный молодой инженер-ирригатор Рубен Урболехо долго выражал сожаление и утешал тем, что нам уже заказаны комнаты «в лучшем отеле».
За первые полчаса я успел составить беглое впечатление о городе. В районах ирригации все городочки или только что родились, или были перестроены и расширены. И маленькие они или большие, все созданы по определенному стандарту.
Центр Уатабампо украшен двухбашенным собором. Перед ним сквер. Под пальмами красуются одинаковые каменные скамьи. Тут же поблизости расположен клуб католической партии. У дверей всегда дремлет страж, который никого, кроме членов клуба, не пропускает.
В стандартный городской набор входят: здание городского управления, два-четыре отельчика и столько же универмагов, отделения банков и большой крытый рынок, кинотеатры и игорный дом с автоматами для искателей счастья. Опустишь монетку в двадцать или пятьдесят сентаво, автомат начнет вибрировать, и покатится по желобкам шарик — у вас на виду, за стеклянной стенкой. Обычно он кончает свой путь в «мертвом» отсеке. Тогда, если хотите, можете бросить следующую монетку. Однако счастливец — один, наверно, из сотни посетителей — вдруг от восторга начинает кричать. Шарик на очередном разветвлении покатился по цветному желобку, и автомат выбросил пять, а то и десять монет. Вера в судьбу у мексиканцев очень сильна. Иначе не объяснишь, почему в этих игорных домах всегда полным-полно мужчин любого возраста.
Скромно выглядят лавки ювелиров с крестиками и кольцами на витринах и мастерские, изготавливающие сомбреро, седла, высокие сапоги, чтобы ездить по колючим зарослям чаппараля, и разную сбрую, часто в серебре, для верховых. В оживленных кварталах «дель пуэбло» можно видеть, как работают кузнецы, ткут накидки — серапи, тачают сандалии и мокасины.
Я подолгу любовался изделиями кузнецов, особенно ножами — от небольших, вроде финки, и до мачете величиной с саблю. Второй приманкой для меня были мастерские сомбреро. Цена сомбреро от шести до шестидесяти песо в зависимости от материала, выделки и фасона. Тип головного убора до известной степени характеризует социальное положение мексиканца. Особенно хороши (и дороги) негнущиеся сомбреро с двумя продольными складками на тулье. Их носят владельцы плантаций и чиновники муниципальных учреждений. Молодежь предпочитает залихватские «техаски» с полями, загнутыми по бокам вверх. Мне же полюбилось обычное пеонское сомбреро, которое можно скатать и сунуть за пазуху, чтобы не сорвал ветер.
От других виденных городков Уатабампо отличался пылью, поскольку улицы еще не замощены, и обилием звуков. Особенно в центре. Музыка звучала в каждом ресторанчике с самого утра и до закрытия. Это или трио музыкантов (где подороже), или вездесущий проигрыватель-автомат. Если его зарядить, то пластинки сыплются в него по очереди и хватает их минимум на два часа. Зато к вечеру, в часы «пик», хозяин прекращает какофонию, и дальше уже посетители сами должны опускать в щель свои сентаво.
Двухэтажный отель «Гайо-дель-Оро» — «Золотой Петушок» зажат между зданиями. Вход в отель утопает в тени двух больших деревьев. В отеле оказалось всего десять комнат, причем только в трех из них были окна. Дуэнья, расплывшаяся пожилая женщина, хромая на одну ногу, встретила нас с достоинством и поручила девушке-уборщице показать сеньорам помещения. Я выбрал комнату с окном, выходящим на задний двор, вернее — на крышу соседнего здания. Музыка сюда доносилась приглушенно.
Приятно вытянуть ноги, затекшие от долгого сидения в машине, но завтра начало работы! Тревожная сосредоточенность помешала по-настоящему отдохнуть, и я сразу принялся разворачивать сверток с картами, чтобы наметить первый маршрут.
Карта-схема дельты Рио-Майо представляла сложнейший кроссворд, созданный рекой, морем, ветрами. Выпуклость дельты выдвинута примерно на 20 километров от внутреннего края лагун Яварос и Уйвуйлай, а ее дугообразный фасад имеет в длину около 40 километров. За короткий срок предстояло если не разгадать, то хоть определить главные «слова» по вертикали и горизонтали. Какова последовательность формирования таких природных комплексов, как подзоны пляжа и барханов — небольших серповидных дюн, следующих за пляжем; высоких дюнных гряд, параллельных краю дельты, и такыров, окаймленных влажными руслами; подзоны марисм и салин... (Марисмы — это множество проток, заполненных илом и окаймленных непролазными мангровыми лесами; салины — это илистые грунты, в которых всегда содержится соль, у нас их называют солончаками.) Только зная тенденцию их развития, можно критически рассматривать предложенные проекты регулирования лагун. Нужно установить, где берег сейчас нарастает, где размывается. Этим займемся на месте. Следующая задача, решаемая в поле, — какие дюны получают песок, какие — нет. Дальше... но лучше перейти к делу и отправиться завтра в лагуну Яварос. Нужно же увидеть ее, прежде чем размышлять об изменении ее режима!
Вечером мы сидели рядом с гостиницей в маленькой забегаловке, которую потом и облюбовали для ужинов и завтраков. Нравилась она тем, что из пяти столиков здесь редко были заняты три. Невысокий прилавок отгораживал от «зала» газовую плиту, на которой готовились кушанья. В заднем помещении жила сеньора Кармен с тремя девочками и сыном лет семнадцати. В этом локале было по-домашнему приятно. Вечерами девочки наперебой бросались обслуживать посетителей (днем они были в школе). По первому моему знаку девочка с косичками выключала радио. Можно было подойти посмотреть, как и что готовится на плите, и попросить не сыпать много перца. Кармен улыбалась, превозмогая утомление, написанное на ее лице, и исполняла все пожелания. Через несколько посещений мы стали друзьями со всем семейством.
А под конец первого дня мы решили заглянуть в ресторанчик на перекрестке. Там, как говорится, дым стоял коромыслом. Взяли мы устрицы и пиво и стали присматриваться. Женщины такие заведения не посещают; мужчины приплясывали, задевая за ноги сидящих и ударяясь об углы столов. Профессии некоторых посетителей можно было легко распознать. Ранчерос носили кожаные брюки и сапоги. У некоторых на поясе висели большие ножи, а у одного я заметил ручку пистолета, торчащую из заднего кармана. Те, кто причастен к морским промыслам, не блистали экзотикой: джинсы, пиджаки, распахнутые ковбойки.
Разговоры были громкие (попробуй перекричать оркестр!), местами переходящие в ссоры, но не в побоище. Навахос применялись только, чтобы отрубить кусок вяленой рыбы.
Из-за неистового шума я скоро запросился домой, тем более что нужно было выспаться перед завтрашним маршрутом.
2. Берег — открытая книга, но Марио и Мальпика еще не знают, как ее читать
По утрам здесь холодно: февраль. Мексиканцы ходят в грубошерстных серапи, нам пришлось натянуть фуфайки. Первые километры пути пролегали по местности, ровной как стол. По обе стороны тянулись возделанные квадраты красно-серой земли. Кое-где кукуруза торчала маленькими росточками, а рядом уже подсыхали стебли с желтыми початками. На некоторых полях зеленели или обычное жито, или вездесущие бобы — фриголес. На других они уже поспели. Злаки и овощи, казалось, не считались с временем года, и на мои недоуменные вопросы Рубен Урболехо, сопровождавший нас, ответил, что с каждого поля здесь снимают два или три урожая в год, чередуя культуры. И только хлопок был сезонной культурой: он еще даже не взошел.
Вдали заискрилось зеркало лагуны Моронкарит. И вот, наконец, первый заслуживающий внимания объект. Шоссе рассекло дюнную гряду около десяти метров высотой. На свежих откосах лежит множество белой крупной ракушки. Но на дюну ветер занести их не мог. Может быто, это древняя коса — береговой бар, сформированный волнами? Прикопки лопатой показали, что в толще песка нигде ни одной ракушки нет. Он совершенно чист и имеет характерную диагональную слоистость дюны. На плоской вершине дюны росли невысокие кактусы — их длинные лапы, извиваясь как змеи, поднимались в полуметре от земли. Такая «змея» не толще водопроводного шланга, если срезать с нее миллионы шипов. С трудом удалось пробраться метров на пятьдесят, и мы убедились, что именно здесь и находится «месторождение» крупной ракушки, среди которой преобладали кардиды и устрицы. Не было створок менее пяти сантиметров в диаметре.
Раньше мне приходилось встречать «кухонные кучи» первобытного человека на высоких береговых террасах Приморья. Они были несравненно меньше, чем здешние, да и виды моллюсков там другие, но основные признаки оказались общими тут и там: створки лишь немногих форм, крупные экземпляры и очень мало битых. Очевидно, наши предки наловчились аккуратно разделять створки каменным ножом. О древности «отбросов» свидетельствовали хрупкость створок и их чистый белый цвет. Ясно, что некогда на этой дюне было крупное поселение. Но сейчас до моря отсюда не менее трех километров по вязкому илу марисм. Вряд ли индейцы стали бы тащить свою добычу так далеко. Они просто переселились бы поближе. Но раз они тут жили, следовательно, в тот период эта дюна находилась около берега. Второе — пресная вода. Сейчас до русла Рио-Майо минимум 20 километров. Значит, или она сама, или один из ее рукавов некогда проходил поблизости, хотя следов от него не осталось. Вот вам первые два факта из истории дельты.
Мои ученики старательно записывали объяснения в дневники.
Марио добавил, что, по данным археологов, здесь шестьсот — тысячу лет назад действительно обитало несколько индейских племен.
Автомобильный след вел в марисму, и мы решили проникнуть туда. Тут я почувствовал себя, как в приморских Каракумах, где машина то катится по многоугольникам сухого глинистого такыра, похожего на паркет, то вдруг начинает буксовать на чуть влажных местах и того гляди сама выроет себе задним скатом яму. Так оно и случилось. В одном опасном месте Марио стал разворачиваться так осторожно, что глина начала засасывать колеса. И тут я сделал ошибку:
— Сдайте чуточку назад, Марио... А теперь смелее!
Он выполнил все в точности, и через три секунды «шевроле» прочно сидел в глине. Маневр обошелся нам в три часа потерянного времени и 50 песо.
В Каракумах у нас всегда на борту были шалманы. Это несколько крепких кривых жердей, которые можно подкладывать под колеса или орудовать ими как рычагами. Не было случая, чтобы пять здоровых мужчин не вытащили ГАЗ-53 из любой ямы, в песке ли, в глине, и работы продолжались. Но здесь... Топора нет, да и деревьев нет, и даже стального троса нет. Урболехо пытался вытащить нас своей машиной, но лопнула толстая сизальская веревка. Помочь мог только трактор. Но не так это просто — в воскресенье обнаружить трактор ближе чем за 20 километров. Вот это мне урок быть поосторожнее!
Но нет худа без добра. Кажется, это был первый случай, когда мы могли не торопиться и в тишине поговорить с Марио и Мальпикой о делах, а я, кроме того, обошел окрестности, вспоминая поездки по Каракумам двадцатилетней давности. Там тоже на сотню километров южнее полуострова Челекен тянутся вдоль берега массивы и гряды дюн, а за ними лежат необъятные такыры, и снова дюны, уже очень древние, перевеянные ветром в параллельные гряды... Там, на Каспии, берег высоко поднят за последние десятки тысячелетий, и равнина повышается к предгорьям целым рядом широких ступеней. Весной с гор сходят талые снеговые воды. Они размачивают ими же созданные такыры и напитываются солью от соленосных древних морских толщ. Где климат суше, здесь или там, я не знаю, но это и не существенно: в обоих местах пустыня.
На песках и такырах Рио-Майо растительность удивительно похожа на каракумскую. Есть даже общие виды. Это солянки саликорния хербацеа, а на песке — мелкие злаки и колючки. На Каспии колючка называется «верблюжья»; как ее именуют здесь, я так и не узнал, ибо оба мои ученика мало интересовались ботаникой. Если не смотреть далеко кругом, то кажется, что ты в каракумской экспедиции. Так же выбираешь путь, чтобы не скользить по грязи или не изорвать штаны о колючие кусты. И ждешь, что за соседним бугром покажется наша полуторка и проводник-туркмен, что раздувает предвечерний костер около палатки. Но иллюзии сразу исчезают, как только заберешься на плоскую вершину старой дюны или попытаешься пробраться к крупной протоке, путь к которой преграждают мангры. Здесь, в субтропиках, это еще не лес, а густой кустарник с жирными блестящими листьями, стоящий на плотном пучке корней, как на подпорках. Настоящих иголок на мантрах нет, но их заменяет масса коротких, обломанных, острых сучков. А густая листва мешает видеть даже в двух шагах.
Вытащив машину, мы почувствовали, что утомились, и съели свой первый обед, который потом стал стандартным. Кирпич легкого, как пух, белейшего, нарезанного на куски и упакованного в яркий целлофановый пакет хлеба. К нему ломтики ветчины и сыр, похожий на брынзу. И замечательный напиток, в состав которого входит экстракт ореха кола и что-то успокаивающее.
Конец этого долгого маршрута мы решили провести на море. Промчались длинной перемычкой через низины, ведущие к лагуне, и врезались с тыла в дюнный массив. Здесь он был совершенно свеж и лишен растительности. Перед ним тянулась полоса барханов — и вот он, пляж!
Сколько ни бывать и ни жить на море, но вид бурунов, рядами бегущих к твоим ногам из безграничной голубой дали, сразу меняет настроение и даже ход мыслей.
Морской песок очень красноречив. Захватив горстку, можно ее долго рассматривать в лупу, пересыпая и растирая пальцами. Здесь песок был среднезернист и хорошо отсортирован. Песчинки остроугольны и прозрачны; изобиловали темные минералы. В дюнном песке острых граней было меньше, не было и обломочков ракушек; некоторые зерна имели желтоватый тон от тончайшей пленки железных окислов. Поэтому издали дюны выглядели золотистыми.
Стало ясно, что на пляже залегает «свежий» аллювиальный материал, недавно вынесенный рекой Майо; что на дальние дюны он попадает не скоро: его долго носит взад-вперед волнами, течением и ветром. За это время он успевает «поистереться».
Удивило меня, что ни Марио, ни Мальпика даже не вышли в этот раз из машины. Нет, еще не знают они, что можно «читать» берег, словно открытую книгу! Даже привычное «о'кэй, доктор», когда я захлопнул дверцу и попросил ехать, не заставило меня улыбнуться. Пришлось рассказать им о песке и подчеркнуть, что все высадки вместе со мной обязательны. Они сами должны рассматривать образцы и стараться понять их происхождение.
3. «Няша» оказалась бездонной. Острые ситуации — это тоже школа
Следующие дни были во многом схожи. Через неделю мне пришло в голову, что при таком образе жизни я постепенно забываю о своем возрасте. По-видимому, о нем забыли и спутники...
Это было во время одного из маршрутов. У рыбачьего стана, близ устья Рио-Майо, нас перебросили на левый берег. Изучая очередное поле барханов, а потом пляж, мы спустились к самому устью, так километра за три. Там случайно оказались двое рыбаков в долбленке. Марио покричал им, и с их помощью мы попали опять на правый берег. Пока пескадорес толкались шестами, я удивлялся, до чего здешние серебристые, торпедовидные рыбы лиси похожи на черноморскую кефаль. Ими было завалено все днище лодки.
На правой стороне мы долго шли пляжем, а потом углубились в лабиринт песчаных бугров и кустарника, чтобы попасть кратчайшим путем обратно, к стану рыбаков. Перед нами выросло второе русло реки, а от нее прямо поперек нашего пути шло ответвление. Был отлив, и все ложе притока, шириной так метров семьдесят, сверкало серой няшей — жидким илом.
Слово «няша» — поморское; в 1938 году я изучал берега Мезенского залива Белого моря, и там приходилось бродить по илистым, няшистым, отмелям.
Посмотрел я еще раз на зловещую протоку, прикинул расстояние и произнес решительно:
— Нужно пересекать!
— Думаю, это невозможно, — сказал Марио.
— Хорошо. Я попытаюсь первый, а если удастся, то прошу и вас.
Опыт, полученный в Мезенском заливе, говорил, что няша малоприятна, но глубже чем по пояс провалиться в нее нельзя. В данном случае подвели тропики. Через мангры, росшие по берегам, я пролез и выломал по пути здоровую жердь. Она меня и спасла, когда я сделал первые два шага по голой няше. Бросив палку плашмя, я налег на нее руками и приостановил погружение в самый критический момент. Няша оказалась бездонной.
Когда профессора вытащили и немного обмыли водой из лужи, ему оставалось лишь рассказать коллегам о познанных на собственном опыте свойствах приливных илов в арктических условиях, в заливе Бохайвань, близ устья Желтой реки, и на тропическом острове Хайнань в Южно-Китайском море.
— Да, существенные различия есть. Видимо, они зависят от амплитуды приливов и, следовательно, от степени подвижности ила, а также от содержания в нем органического вещества. Например, в желтых илах Бохайваня оно достигает пяти процентов, и ил там очень тонок...
Взяли мы пробу и здесь, запаковали ее в герметический целлофановый мешочек и двинулись дальше. Подошли к суглинистым берегам свинцовой негостеприимной речки. Ширина ее была метров сорок. Я был по пояс мокр. Терять, как говорится, нечего.
— Давайте переплывать здесь!
Коллеги молчат и недоуменно переглядываются. Раздеваюсь, беру в руку фотоаппарат и торбу с образцами. Не оборачиваясь, бреду в воду и благополучно вылезаю на противоположный берег.
Плыву обратно. Смотрю — молодежь тоже стала раздеваться, но как-то нерешительно. Уже втроем переправляем следующую порцию груза. Всего я пересек речку четыре раза, мужики мои переплыли ее дважды, а потом, одеваясь, что-то долго мешкали. Не дожидаясь их, я пошел по такырам и солянкам, огибая мангры и песчаные бугры, в направлении к рыбацкому стану. Холодная вода, ветер придали бодрости, и появилось чувство задора. Захотелось загонять этих молодых увальней до изнеможения. Ведь острые ситуации — это тоже школа.
4. Кактусовый лес. Фиаско и реванш профессора
Шли мы на лодке очень быстро, с ветерком, сделали высадку на южной косе Яварос, потом опять прошли к самому ее корню, в кут лагуны. Увы, встать пришлось очень далеко от берега и шлепать по илистому мелководью, распугивая крабов. А время было уже за полдень, нужно торопиться. Больше ведь никогда в жизни я сюда не попаду. Ребятам, правда, здесь работать все лето. Но сейчас они могли бы прибавить шагу — нет, по-прежнему идут вразвалочку, переговариваясь. Я не выдержал и сказал им, что цель маршрута — пройти сколько успеем по открытому берегу к югу... Там я их подожду.
В ответ трафаретное: «О'кэй, доктор!» Я пересек гряду дюн, вышел на пляж. Пришлось сбросить куртку — становилось жарко. Еще через километр я оставил на песке брюки, кеды и продолжал идти спортивным шагом вдоль полосы прибоя. Это очень приятно. Припекает солнце. Обвевает бриз. Следишь, как накатываются и что приносят волны. Новые интересные объекты появлялись через каждые десять минут. Сначала заметил, что песок стал белее, а захватив щепотку, установил, что появилась примесь кварцевого гравия — материала, совершенно чуждого дельте. Потом стали встречаться железистые конкреции... Кончились дюны, и к морю вышли красноватые грунты пустыни. А впереди виднелся обрыв с нишами у подножья. С него свешивались громадные колонны кактусов-канделябров. Волны сбили с них колючки, разрыхлили стволы. Когда прямо на обрыве стал виден кактусовый лес, я не выдержал. Ребята были далеко сзади. А что, если я успею забраться наверх и сделать там потрясающие снимки! Здесь росли в изобилии все главные виды кактусов сразу. И как они чудесно проектировались на фоне синего Калифорнийского залива!
Я был бос. Тем не менее, огибая колючие колонны и перепрыгивая через змеевидные плети, удалось пробраться в глубь леса.
В гуще леса я перезарядил пленку и начал выбираться к морю. Перешагнул через куст и наступил на «змею». Это страшно больно; сел, вырвал колючки. Ткнулся в одну сторону, в другую... Где же и как я прошел десять минут назад? Дебри казались непролазными. Вернулся назад, но и то место, где перезаряжал пленку, исчезло! Обе ноги кровоточили, и даже сесть было негде. С трудом нащупал место для обеих ступней и замер среди всех этих колючек.
Пожитки мои остались на пляже, значит, ребята их увидят и станут меня искать. Стоять и ждать? Идиотское положение! Кричать? Бесполезно. До обрыва было не более сотни метров, но кактусы загораживали меня от моря. К тому же все звуки заглушал шум волн.
Действительно, Марио и Мальпика увидели оставленные на пляже вещички. Заметили, что следов дальше по берегу нет, и догадались, что «маэстро» наверху. Они немножко отдохнули, но, поскольку я не показывался, решили проявить инициативу и тоже вскарабкались на обрыв. Я заметил Марио через просвет между колоннами. Или он услышал неистовый крик, или заметил, как я махал сдернутой с плеч рубашкой, но ситуация стала ему ясна. Короче говоря, Марио и Мальпика вывели меня на «чистую воду». Вывели в буквальном смысле, под руки, причем много раз я висел у них на плечах, чтобы не касаться ногами земли. На обратном пути к лагуне отставал уже я, ковылял, прихрамывая.
На пляже, памятуя о целебных свойствах морской воды, я долго шлепал по заплеску, а потом мы уселись и стали комментировать новые наблюдения. Не оставалось сомнений в том, что за пределами дельты берег интенсивно разрушается. Сформирован свежий обрыв, красные грунты выступают на осушке, пляж узок и слой его тонок, а главное — он сложен чуждым дельте материалом. Эти кварцевые гравии с конкрециями идут отсюда к дельте и отлагаются на южной косе Яварос.
Явления эти настолько необычны, что даже Мальпика обратился с вопросом:
— Доктор, как же это получается, что на выпуклости дельты берег нарастает, а в вогнутости, здесь, идет размыв? Это противоречит установленным законам!
Я уже стал кое-что соображать о причинах кажущихся несообразностей, но, с точки зрения дидактической, считал, что объяснять питомцам свои теории еще рановато. Пусть сами попробуют додуматься! Поэтому посоветовал Мальпике продолжать тщательные наблюдения, а уж потом вместе продумать результаты.
И все-таки я взял реванш за свои поражения! Это произошло, когда мы обследовали удаленные районы прибрежной зоны дельты. Из-за дюн, кустарников и марисм приходилось оставлять где-нибудь наш «шевроле» и топать в нужном направлении. Два раза пересекли мы полосы древних береговых валов и были поражены. На фотомозаике валы видны совершенно явственно — ровные, параллельные, как прочерченные по лекалам. На местности же перед нами были неправильные бугры, метра два высотой, все заросшие чаппаралем и кактусами. Пробовали копать — в песке правильная слоистость, которая типична именно для береговых валов. Даже ракушки нашлись, чего в дюнах не бывает. Действительно, это пляжевые валы, но что от них осталось?
Отсюда я повел компанию к лагуне Этчоропо; потом на высокие древние дюны — и все по кустарнику, все по песку.
Когда были потеряны все тропинки и надежды отыскать «шевроле», мы, спрятав головы в тень от кактуса-канделябра, присели отдохнуть и обсудить создавшееся положение.
— Чего же проще? Поднимемся вон на ту, самую высокую дюну, — до нее было, правда, еще с полкилометра, — и оттуда все будет видно, включая машину!
— О'кэй, доктор, но зачем же подниматься всем троим? Вы ориентируетесь лучше нас. Махнете оттуда своим сомбреро и покажете направление.
— Я?
— Ну, вы ходите быстрее, и вам ничего не стоит нас догнать...
С трудом взбирался я на пятнадцатиметровый «пик» и проклинал все на свете. Но оттуда действительно очень далеко в кустарниках удалось заметить ярко-оранжевую крышу машины. Ребята поняли сигнал, не торопясь встали и пошли. Я торжествовал.
5. Проводник Хуан. Марио и Мальпика проявляют заметный интерес к делу
Когда зашла речь о северном маршруте, Урболехо пообещал нам проводника, который якобы знает все тропинки. В день отъезда, утром, некий сеньор в сандалиях на босу ногу и мятом сомбреро невозмутимо сидел на корточках перед дверью, ожидая, пока мы выйдем.
Трудно знать то, чего нет на самом деле. Под руководством проводника Хуана мы бесконечно пробирались без дорог по краям узких дрен и, утыкаясь в очередной тупик, с трудом разворачивались обратно. Раз сползли-таки в кювет, и «шевроле» привалился к изгороди из колючей проволоки.
Потом мы блуждали по луговинам с кустами, где на одной из прогалин паслись лошади. «Мустангос», — обратил на них мое внимание Хуан. Я стал про себя шептать это старое, милое еще с детства слово... Я в стране мустангов! Майн Рид, Луи Буссенар, прерии, «Монтигомо Ястребиный Коготь»... А позади действительно остался кусочек прерий. Нет, это волнует до сих пор!
Дальше Хуан с трудом нащупал след, который шел на север через кактусовый лес. Проводник здесь действительно бывал, так как уверенно привел нас к месту, где несколько лет назад при его участии американская экспедиция раскапывала древнее становище индейцев. Ямы, черепки и «кухонные кучи» ракушек сохранились, но тщетно мы ползали по земле в надежде найти какую-нибудь цельную посудину.
Лес кончился. Впереди тянулись такыры, за ними несколько гряд, видимо песчаных, так как на них тоже росли кактусы. След шел в нужную сторону.
Еще немного — и стала видна полоса высоких дюн, уходившая, казалось, бесконечно в обе стороны по горизонту. Такыр стал влажнеть, и появились солянки. В километре от гряды пришлось встать, памятуя неприятные дорожные приключения. Прикинули дальномером расстояние до дюны и нанесли на схему свой путь от кактусового леса.
Здесь решили вырыть шурф. К моему удивлению, когда Хуан начал копать, Мальпика и Марио отошли в сторонку и стали молча взирать на происходящее. Хуан копал скоро и ухватисто, но шурф глубок. В кузове лежала вторая лопата. Терять в маршруте время — преступление. Поэтому я взял ее и пристроился рядом с Хуаном. Тот был явно удивлен и сказал, обращаясь к ребятам, что может сделать все один — пусть «маэстро» отдыхает. Я молча продолжал работу, а минут через пять взял лопаты, свою и Хуана, и жестом пригласил ребят нас сменить.
Хуан послушно уселся на корточках рядом, а потом, догадавшись, полез в кузов и вынул несколько мешочков для образцов.
— Буэно, Хуан, грациас!
Проводник мне решительно нравился. Он был понятлив, молчалив и очень предупредителен. Было видно, что он стремится честно заработать свои песо. Сидели мы в кабине втроем, вплотную прижавшись. Вблизи я разглядел и даже ощутил, что его невзрачная одежда — выцветшие холщовые штаны и линялая ковбойка — только что выстираны, и даже сомбреро почищено ацетоном. У Хуана узкое, прожженное солнцем лицо, все в морщинах, и худые жилистые руки. Глаза, выгоревшие, серо-коричневые, пристально смотрели из-под густых клочковатых бровей. Волосы наполовину седые. И хотя он легко двигался, во всем облике нашего Хуана сквозило бесконечное утомление. Казалось, мы с ним ровесники, но, к моему удивлению, ему оказалось всего пятьдесят.
Ребята мои относились к Хуану с явным пренебрежением, таким чуждым в наших экспедициях, когда все, от рабочего до начальника партии, работают как одна семья. Особенно это бросилось в глаза, когда мы устроились пообедать, спрятавшись в кузове от ветра. Открыв картонный короб, Марио разложил на салфетке ветчину, сыр и свежий ситный, а прижавшемуся в уголке Хуану сунул банан и кусок старого хлеба.
Получив из рук Марио аппетитный бутерброд, я протянул его Хуану, когда же тот стал отрицательно качать головой, просто вырвал у него черствую горбушку и бросил на дорогу. Это было бестактно по отношению к Марио. Тот покраснел, но больше таких случаев не повторялось. Хуан ел то же, что и мы. Мальпика посмотрел в тот раз на меня с брезгливым неодобрением, но я действовал «с позиции силы» — извольте подчиняться здесь моим порядкам!
В пешую часть маршрута пошли все четверо. Чистый песок и море, открывшееся с гребня дюны, действуют как допинг. Полная смена впечатлений — красота, простор, шум. У уреза воды тянулась необычная рыжеватая полоса. Я догадался, что это выходы материковой глины. Так оно и оказалось.
— Вот видите, здесь глинистое дно и даже берег. Ясно вам теперь, откуда взялись моллюски-камнеточцы, что мы видели прошлый раз? Да вот они и здесь валяются на пляже.
Марио развел руками, дескать, о кэй, доктор, но Мальпика возразил:
— Но ведь до того места, где мы видели моллюсков, не меньше двадцати километров! Как же они сюда попали?
Что и говорить, недогадлив был Мальпика, и я попросил Марио объяснить человеку, что раковины перенесены волнами именно туда, куда им и полагается по теории.
Тут надо пояснить, что в предыдущих маршрутах я обращал внимание ребят на многие вещи, которые считал необычными. В частности, встретив на пляже у фасада дельты створки моллюсков-камнеточцев, я сказал, что мы найдем выходы материковой глины, где только они и могут жить, но что это будет на боковых сторонах дельты. Потом попались тонкостенные ракушки, несвойственные прибрежной полосе. Пока я не знал их видов, но мог с уверенностью говорить, что где-то вблизи дельты дно размывается и волна выбрасывает на берег мертвые створки. Обращал их внимание на обломочки железистых конкреций в песках пляжа, похожих на те, что встречались в красноватых грунтах пустыни. Их могла вынести Рио-Майо, а скорее они тоже доставлены сюда волнами с удаленных участков берега. Марио и сам нашел способ, как это можно проверить... Постепенно Марио с Мальпикой проникались ко мне доверием и стали проявлять заметный интерес к существу дела.
А сейчас, взяв на берегу образцы глин и набрав разных ракушек, я предложил разделиться, чтобы обследовать берег на большом протяжении. Пришлось сделать Мальпике комплимент и сказать, что я полагаюсь на его наблюдательность.
— Прошу записать и зарисовать в книжке все, что покажется вам интересным, и не забудьте чаще смотреть на часы и компас, да еще считайте шаги, если не собьетесь.
Они пошли вдвоем с Хуаном на запад, а мы с Марио на восток. Песок здесь плотен. По такой ровной «дороге» проходишь километр за восемь минут, и я рассчитывал, что до начала лагуны Уйвуйлай будет как раз пять километров. Прошло сорок минут пути. Я подождал Марио, пыхтевшего сзади.
— Теперь заберемся на самую высокую дюну. Здесь близко должна быть лагуна, мы должны увидеть ее восточный берег. Он будет такой же, как у Яварос: с красными обрывами.
И действительно, лагуна открылась с высоты не более 12 метров, и Марио стал рассматривать берега в бинокль.
— О'кэй, доктор, вы правы. Есть там красные обрывы!
Итак, тело дельты симметрично. С обоих флангов происходит размыв берегов, и наносы явно идут вдоль пляжа к ее фронтальной части. Осталось доказать две вещи: первая — что лагуны сформированы в процессе новейшего погружения (это Марио может сделать летом, получив в лагунах длинные колонки грунта); второе — наносы флангов должны быть крупнее, чем у устья реки Майо, и, возможно, имеют иной минералогический состав. В южном маршруте это стало очевидным. Здесь же приходится надеяться лишь на результаты анализов.
— Марио, вы понимаете теперь, для чего мы брали пробы?
— О'кэй, доктор, я сам за этим прослежу в лаборатории.
Вернулись мы к исходной точке почти синхронно со второй парой. Мальпика дошел до старого устья Рио-Майо и видел пни мангров прямо в море перед пляжем. Его наблюдения подтверждали — берег и там отступает...
Все здорово проголодались, досаждал ветер, и мы решили обсудить итоги в машине.
В маршрутах часто получаешь маленькие сюрпризы, то приятные, а то и нет. На этот раз мы долго чертыхались по-испански, по-английски и по-русски. Марио не запер перед уходом кузов машины, и это стоило нам обеда. Ящик с провизией был разворочен. На дне валялись обрывки бумаги и целлофановых пакетов. Уцелели лишь бананы, апельсины и пузатые бутылочки. Хуан отошел от машины и на сыром пятне такыра заметил свежие следы. Так это проклятые койоты! Долго мы удивлялись, как это не побоялись серые «собаки» пролезть под раздуваемый ветром брезент. А чутье какое? В основном ведь от машины несет бензином.
Банан — это, конечно, тоже хорошо, но мало. Поэтому ехали мы обратно молча и очень торопились попасть поскорее в теплый локаль к приветливой Кармен.
Наше обычное меню увеличилось на три порции спагетти с сыром. Мама Кармен ушла в кино, а мы долго сидели, отдыхая. Восьмилетняя Офелия уютно устроилась на моих коленях. Так было удобнее рассматривать картинки в учебнике географии ее сестры Тринидад. Оказалось, что Офелия уже знает карту Мексики, хотя только год как научилась читать. С торжеством она показала мне точку Уатабампо. Я принялся отыскивать Москву и нашел ее лишь на карте Азии, причем обозначена она была, увы, меньшим шрифтом, чем Уатабампо. Вообще Советскому Союзу из полутораста страниц учебника было уделено только две, да и то часть из них занимали рисунки тундры и сибирской тайги с медведями. Кое-как разбирая испанский текст, я узнал, что у нас тоже есть большие города, электростанции и железные дороги...
Наступил вечер. Ребят нет. Я забеспокоился, так как мы сговорились сегодня посмотреть фильм и время уже подходило. Решил выйти на улицу поискать их около кино. Вдруг навстречу попался слегка подвыпивший Хуан. Поняв, что я ищу коллег, он заулыбался и повел меня в ресторанчик. Там выяснилось, что ребята перешли в соседнюю таверну. Оттуда в третью. Стало ясно, что дальнейшие поиски бесполезны. Встреча, если и состоится, не доставит обеим сторонам никакого удовольствия. Я спросил Хуана, что он собирается делать. Оказалось, что он «всем доволен» и с остатками заработанных денег направляется домой. Я вызвался его проводить. Хуан низко поклонился и попросил бармена перевести, что живет в трех километрах от города и идти туда пришлось бы по грязной дороге.
— А не может ли Хуан написать адрес в моей полевой книжке и начертить схему пути на машине?
Очень хотелось посмотреть, как живут здешние арендаторы. Хуан понял, он ответил, что лучше придет утром и покажет Марио, куда вести машину.
— Нет, нет, скажите, что завтра мы заедем к нему сами. Ведь на машине это займет пять минут!
Видя мою настойчивость, Хуан явно смутился. Он снял сомбреро, вытащил из кармана карандаш и как-то по-крестьянски прочно уселся за столик. Писал он хорошо, и даже схема получилась понятная, но это явно стоило Хуану больших усилий. Он насупился так, что морщины перешли даже на скулы и нос, а когда карандаш сломался, на лбу у него выступил пот. Тут же он вытащил наваху, которая оказалась отлично заточенной, исправил дело и закончил чертеж.
Я все же проводил Хуана до окраины, и мы вели лаконичную беседу:
— Буэно?
— Муй буэно! (1 «Хорошо?» — «Очень хорошо!»)
— Бонито?
— Me густа мучо! (2 «Здорово?» — «Мне очень нравится!»)
На прощанье Хуан похлопал меня по спине, а потом опять низко поклонился и ушел, слегка покачиваясь.
На другой день мы встали рано, но Хуан уже сидел на ступеньках крыльца.
6. Вместо эпилога
Вместо эпилога позвольте привести письмо, которое я получил от Марио, будучи уже в Москве: «Дорогой доктор В. Зенкович! Очень было приятно получить от вас книгу о Москве. Действительно, ваш город очень красив, и мы мечтаем в будущем туда попасть. Все те, кто смотрел этот альбом, такого же мнения.
Теперь о работе. Я уже составил батиметрические карты лагун Яварос и Ахьябампо. Весь берег очень интересен. Сейчас сижу над минералогией песков. Скоро мы начнем делать геологические профили через дюнные поля, береговые террасы и приливные болота. После этого будем работать со шлюпки на всем протяжении от дельты р. Майо до Рио-Фуэрте. Готовимся нырять в аквалангах до глубин 50 метров.
В следующем письме я расскажу подробнее о результатах и буду просить вас дать ряд советов...»
Это письмо было для меня лучшим доказательством, что время в Мексике было потрачено не зря.
В. Зенкович
