Трын-трава считался в нашем квартале дурачком. Ведь в каждом квартале города должен быть собственный дурачок. Это уже как закон! Вообще-то Трын-трава вел себя смирно. Никому он не мешал и лишь бормотал себе под нос одни и те же слова:
— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!
Трын-трава был высокого роста. Ходил он всегда без шапки, покорно подставлял солнцу красное задубелое лицо и вихры. Через всю его голову проходил глубокий шрам, напоминающий рваную борозду на пашне.
— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!
Жил Трын-трава в соломенном ранчо, которое он соорудил себе на городском пустыре, где испокон веку происходили самые яростные драки нашей ребятни. Если страсти накалялись сверх меры, Трын-трава запирал на задвижку дверь, обитую дерматином, и отсиживался дома, дожидаясь того счастливого часа, когда одной из мальчишьих банд удавалось «выбить противника» с пустыря. Или ночной темноты, которая откладывала исход сражения до следующего дня.
Была у Трын-травы и еще одна странность. Ему во что бы то ни стало хотелось найти «арамати» — ствол небосвода.
Трын-трава говорил, что у бедняков есть лишь один выход — навсегда уехать из города. Но не за границу, как думают некоторые простачки, а прямо на небо. Только не на то небо, о котором толкуют священники, а на самое настоящее небо, где горят звезды и коврами стелются закат и рассвет.
— Звезды, — говорил он, — это огни небесного города...
Трын-трава мог часами рассказывать про этот город.
— Там кругом такое богатство, что людям не из-за чего спорить. Там все храбрецы и никто не знает, что такое злоба...
Чтобы попасть туда, нужно дойти до подножья небесного свода и подняться по нему, как поднимаются на вершину горы. Одно плохо — пешком до небесного города не добраться. Он однажды пытался, и ему не удалось. Была бы какая-нибудь чудо-машина, которой под силу обогнать день! Ведь к вечеру небо становится выше, а утро может придавить человека...
Люди смеялись над Трын-травой, ребята совсем не давали ему никакого житья, но он упорно звал всех на небо.
Однажды на пустырь пришли рабочие, снесли его лачугу и принялись копать землю под фундамент большого отеля. Трын-трава не сказал ни слова и покорно собрал свои пожитки в старый картонный ящик. Едва рассвело, он уселся на этот ящик и, натянув воображаемые поводья, закричал:
— А ну... торопись, торопись...
Ребята кидали в него камнями. Взрослые молча смотрели на скачущего Трын-траву. А он... он не замечал никого — ему бы только обогнать день. И только когда загорелся закат и на горизонте длинной лентой легла черная тень, он слез со своего ящика и тихо побрел от людей.
У него не было больше крова, и спал он, где приходилось: то на чужой кухне, то под навесом сарая. Бедняки, хоть и посмеивались над своим дурачком, всегда находили ему место в доме: ведь он мечтал увести их на небо.
«Все мы хотим попасть в небесный город, как Трын-трава, — любил говорить мой дядя, когда бывал под хмельком, — но каждого настигает ночь!»
Перевела с испанского Э. Брагинская
