Двадцатилептовая никелевая монетка покатилась по беломраморным ступеням-сиденьям амфитеатра. Мы стояли на верхнем ярусе древнего театра Диониса, подпиравшего подножие холма Акрополя, но до нас доносился шепот людей, спустившихся на сцену, слышно было, как внизу разрывают упаковку сигарет. Древние архитекторы были изумительными мастерами, хитроумно подчинившими себе законы акустики. Затихший было звон монетки вновь достиг ушей, чуть только она ударилась об пол.
Монетку я бросил по совету Тамары — высокой статной женщины, полугречанки-полурусской. Отца Тамары в минувшую войну немцы угнали из Афин на каторгу в Германию. Такая же участь постигла и мать — советскую студентку, только ее вывезли из Керчи. На чужбине и создалась семья, которая после победы над фашистами уехала в Грецию. Тамара — младшая дочь Стефаноса и Ирины Авгеропулос.
— Брось монетку в театр Диониса,— сказала Тамара,— если хочешь еще раз оказаться в Греции. Хочешь!
То была пора «черных полковников». В Афинах мы повсюду чувствовали спинами сверлящие взгляды, а вскоре стали узнавать своих «пастухов» в лицо. Да они и не думали от нас скрываться.
Когда мы садились на теплоход в Пирее, я с борта помахал рукой одному из агентов, которого видел особенно часто. Прислонившись к бетонной стене напротив трапа, он стоял с видом человека, покончившего с тяжелой работой, и, видимо, радовался, что его подопечные наконец-то убираются восвояси, не принеся никаких неприятностей. «Пастух» ответно махнул, повернулся и, сгорбясь, поплелся по пирсу.
Тамара была права. Монетка сработала. Спустя пятнадцать лет я снова оказался в Греции...
...В небольшой воронке застыла лужица. Похоже, вода стекла сюда во время вчерашнего ненастья. Вообще говоря, дожди довольно редки на Пелопоннесе, хотя этот полуостров, причудливо изрезанный природой, словно обкусанный со всех сторон редкозубым титаном, целиком находится во власти трех морей — Ионического, Эгейского и собственно Средиземного.
— Здесь был знаменитый источник Гиппокрена, забивший от удара копыта Пегаса,— показывая на лужицу, говорит наш спутник Костас Панайотопулос, коренной житель Коринфа. Рано утром Костас привез нас сюда из Афин на автобусе.
Сокрушаюсь, что я не поэт: еще бы, видеть след крылатого коня — разве это не счастье для пишущего стихи!! Правда, лужица мало похожа на божественный источник, но слова Костаса принимаю безусловно. Судя по тому, с каким пылом Панайотопулос рассказывает о своем родном городе, поэты древности и в самом деле именно здесь черпали свое вдохновение.
Когда-то город Коринф был велик и славен. Мы только что спустились с крутой скалы, на вершине которой в седой древности высилась крепость Акрокоринф, гордившаяся своим знаменитым храмом Афродиты и величественной статуей богини.
Считается, что в период расцвета, в VII—VI веках до нашей эры, в Коринфе жило 70—80 тысяч человек, включая тех, кто служил на флоте и находился в заморских колониях. Уж очень стратегически выгодное место занимал и занимает Коринф — на узком перешейке между двумя морями.
Сейчас не сохранилось и следов громадных торговых складов, ломившихся от обилия ковров, изделий из керамики и бронзы, статуй и картин — всего того, чем славился, чем торговал древний полис. Костас показал лишь площадь рынка, где в ту пору кипели коммерческие страсти. Теперь это — каменистая площадка, усеянная большими и малыми мраморными глыбами.
Панайотопулос — архитектор. Он учился в Москве, поэтому хорошо говорит по-русски. Костас интересно и подробно рассказывает об архитектурных достоинствах давно исчезнувшего Одеона (это своего рода театр, где шли представления с пением и танцами), гробницы детей Медеи, храма Афины Халинитиды, гимнасия и, конечно же, храма Аполлона. На остатках колонн, увенчанных пышными капителями, он демонстрирует признаки коринфского архитектурного ордера.
— Видите, какая богатая капитель! В Коринфе впервые, если не считать древних египтян, стали вводить в капители растительный мотив — листья аканфа.
Костас гордится своими далекими предками, создавшими архитектурный ордер, который сохранился до наших дней и получил в современных постройках новую жизнь.
— У вас в Москве многие здания периода классицизма имеют коринфский ордер. Нам показывали
бывшую усадьбу Барышникова на улице Кирова, построенную вашим знаменитым зодчим Казаковым! Или тоже казаковский — бывший дом Демидова в Гороховском переулке. У него на выступе цокольного этажа — шестиколонный коринфский портик. Знаете этот дом!
Этот дом, в котором сейчас размещается Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии, хорошо знаком многим москвичам. В том числе и моему спутнику Виктору Валерьевичу, который в свое время окончил МИИГАиК и, по его словам, множество раз между лекциями подпирал коринфские колонны у входа в институт. Конечно, тогда он и не подозревал, что ему доведется побывать на родине коринфского архитектурного ордера.
Ко времени нашей поездки на Пелопоннес Виктор Валерьевич уже больше года работал в Греции по торговым делам, но так и не удосужился побывать в Коринфе, а потому был очень доволен, что мы с Костасом вытащили его из дома и увезли с собой.
Костас Панайотопулос — патриот Коринфа. Он родился в маленьком городке, что уютно устроился в предгорьях к северо-востоку от старого Коринфа и носит то же название. Городок в основном одно-двухэтажный (высокие здания «запрещены» частыми землетрясениями). Здесь живет чуть больше 20 тысяч человек. Пустынные улицы. Скучающие полицейские, по пояс высовывающиеся из полосатых тумб-стаканов на безлюдных перекрестках, где, однако, исправно зажигаются огни светофоров. У одного из них наш автобус послушно притормозил, хотя и впереди и на боковых улицах не было ни единой машины. Костас тогда показал нам место, где прежде стоял его дом.
— Домовладелец, считая невыгодным ремонт, продал дом на слом. Снесли, что-то хотели построить, но потом... не то раздумали, не то фирма разорилась. Теперь видите — асфальтированная площадка. Мать купила квартиру в дешевом доме на шоссе, соединявшем Афины и Пирей,— там было большое строительство. А теперь мы и не знаем, где живем: то ли в Афинах, то ли в Пирее.
Действительно, сейчас трудно понять, где кончается крупнейший порт на Эгейском море и где начинается столица страны. Пирей и Афины давно срослись. А довольно тесная квартирка в «дешевом доме» — белой коробке из бетона и стекла — обошлась матери Костаса вовсе не дешево: поглотила и многолетние сбережения, и те деньги, что оставил покойный отец.
В конце IV века нашей эры Коринф опустошили вестготы. Потом городом владели франки, турки, венецианцы и снова турки. Под турецким гнетом Коринф превратился в жалкое селение. Наконец, в 1822 году Греция добилась независимости и была освобождена от турецкого владычества. Коринф начал медленно возрождаться, но страшное землетрясение 1858 года уничтожило все, что не успели разрушить многочисленные завоеватели...
Странное чувство охватывало нас, когда мы бродили по бывшим улицам бывшего города. Две тысячи лет назад за этими стенами жили люди со своими радостями и печалями, делами и заботами. В этих римских банях, от которых остались только бассейн и каменные ложа, рабы натирали благовонными маслами тела своих господ. А с этой трибуны, по преданию, выступал апостол Павел.
Беспризорно валяется статуя без головы, без рук и одной ноги. Это скульптурное изображение обычного горожанина, пояснил Костас. Состоятельные жители древнего Коринфа еще при жизни заказывали ваятелям свои статуи с тем, чтобы потом наследники установили их на могилах.
Все кругом мертво и поросло бурьяном. Цепочка туристов тянется к приземистому зданию музея. Карманы и сумочки набиты древними камнями.
В музее собрано многое из того, что было найдено при раскопках: монеты, украшения, посуда, различная утварь. Фотографировать экспонаты не разрешено, но задумчивый служитель сообщил об этом с большим опозданием, когда почти все пленки были уже почти отсняты.
Но пора возвращаться в Афины.
Дорога вьется по крутому склону горы. Внизу виноградники чередуются с кукурузными полями и оливковыми рощами. Вонзаясь в небо, торчат темно-зеленые свечи пирамидальных тополей. Белеют крестьянские домики под красными черепичными крышами. С другой стороны шоссе, на кручах, между рыжими скалами бродят неведомо как забравшиеся туда овцы.
На обочине шоссе взгляд то и дело натыкается на молочные бидоны, составленные партиями по пять-шесть штук. Это крестьяне подвезли к дороге дневные надои — скоро подъедет грузовик оптового торговца, заберет полные бидоны, сгрузит взамен порожние. Вечером крестьяне разберут их по домам.
...Визжат тормоза, и автобус останавливается у моста через Коринфский канал, соединяющий Эгейское и Ионическое моря, точнее,— заливы Коринфский и Сароникос. Канал прямой, будто прорыт по натянутому шнуру, с моста видны оба залива, хотя длина канала шесть с лишним километров. Он напоминает глубокий каньон. От моста до воды 80 метров. Путь судов, плывущих из Ионического моря в Эгейское или обратно, сокращается на 325 километров. А когда-то через Коринфский перешеек корабли перетаскивали волоком с помощью быков.
В 1881 году строительством канала занялась одна французская компания. Но, вложив в дело около 60 миллионов франков, фирма обанкротилась. В следующем году за дело взялся консорциум из трех компаний — французской, турецкой и итальянской. На этот раз затея удалась.
Канал довольно широк — 27 метров по зеркалу воды, но отсюда, сверху, он кажется очень узким. Далеко внизу медленно плывет по голубой полоске щепочка-баржа.
...Дорога то взлетает на высокие скалы, то спускается почти к самой кромке прибоя. Кругом камень, камень, камень. Очень мало зелени. Автобус несется с огромной скоростью, рискуя столкнуться со встречными машинами, врезаться в скалу или свалиться с головокружительной высоты в море. Женщины непроизвольно повизгивают, замирая от страха. Костас, подавая нам достойный пример, отважно дремлет.
Наконец автобус перестает петлять и выезжает на относительно ровную площадку. Слева — склоны, заросшие мандариновыми, лимонными и оливковыми деревьями. Справа на равнине — до самого моря — виноградники и бахчи.
— Въезжаем в Элефсис,— вскидывается Костас.
Это уже почти Афины. Вместе с Пиреем и тремя десятками ближайших городков греческая столица образует Большие Афины, где проживает свыше трех миллионов человек. Элефсис — промышленный город-спутник, известный своими цементными и металлургическим заводами. Впрочем, из окна автобуса промышленности не видно. Виден большой парк у самого моря. Далее — бесконечный галечный пляж. На берегу пусто, только босоногие мальчишки собирают раковины. Двадцать четыре градуса выше нуля — по здешним представлениям почти стужа. Никто не купается. Женщины в автобусе кутаются в шерстяные кофточки и платки.
Между далекими островами висит свинцовая туча. По воде метет темно-серая щетина дождя. Рядом с тучей, опираясь одним концом на зеленый остров, переливается арка радуги. Из-под нее гордо выплывает белый кораблик и быстро несется по направлению к невидимой из автобуса бухте.
— «Летающий дельфин»,— определяет Костас.
— Да, «Летающий дельфин», или попросту наша советская «Комета»,— подтверждает Виктор Валерьевич.
Тот могучий редкозубый титан, который обгрыз Пелопоннес, оставил в Эгейском море множество крошек островов. Семнадцать советских «Комет» и «Колхид» — судов на подводных крыльях, закупленных греческими судовладельцами,— обгоняя ветер, курсируют между континентом и островами. Они пользуются у греков большой популярностью. Между архипелагами Северные и Южные Спорады, Кикладами существует надежное транспортное сообщение.
Виктор Валерьевич рассказывает, что, кроме морских судов на подводных крыльях, Греция покупает у нас легковые автомашины, станки, древесину, электробытовые изделия и тяжелые энергетические установки, хлопкоуборочные комбайны, троллейбусы и нефтепродукты.
Вспоминаю, что ехал по Афинам в троллейбусе и почувствовал себя как дома: в часы «пик» наполнены они совсем по-московски.
— В Греции действуют электростанции «Пурнари» и «Кардиа», построенные при участии СССР. Скоро вступят в строй еще две — «Айос Димитиос» и «Аминдеон»,— продолжает мой спутник.— А взамен наша страна получает бокситы, изделия легкой промышленности, оливковое масло, хлопок, цитрусовые и многое другое. За последние пять лет товарооборот между нашими странами вырос более чем вдвое, несмотря на противодействие «Общего рынка» и НАТО, в которых состоит Греция.
...Акрополь. Храм Парфенон, монументальный парадный вход —
Пропилеи, храм Эрехтейон, маленький храмик Афины-Ники...— весь этот господствующий над столицей Греции блестящий классический ансамбль известен каждому еще из школьных учебников.
По каменной дорожке, которая то и дело переходит в лестницы, взбираюсь к стенам Акрополя. Вокруг камни с редкими пучками травы, чахлые кусты, пропыленные деревца. У полицейских, закованных в мундиры, из-под фуражек текут струйки пота. Жарко, но служба не разрешает расстегнуть мундир. На плечах нашивки с надписью, удостоверяющей, что это особая туристская полиция.
У подножия холма останавливаются штук пять автобусов. Из них вываливаются ошалевшие от жары туристы и бредут к базарам сувениров. Везде докучливая реклама сигарет. Хорошо еще, что на памятниках старины размещать рекламу запрещено. А то, уверен, и Парфенон увешали бы плакатами с надписями.
Чтобы не заслонять холм Акрополя, небоскребы в Афинах строить не разрешается. И все-таки над белыми домами города возвышается высокая стеклобетонная коробка. Интересуюсь, что это за «выдающееся» сооружение. «Отель «Хилтон»,— отвечают.— Такие отели есть во всех столицах мира». «Хилтону» закон не писан. Американцы и в Афинах умудрились выстроить высоченный отель, обойдя установленные правила.
На площади Акрополя — смешение языков и народов. Фотографы, согнувшись перед треногами, нацеливают камеры на группу моряков, одетых в белую форму. Значит, в Пирей опять пожаловали корабли 6-го флота США.
Люди лихорадочно набивают карманы обломками мрамора — «сувенирами седой древности». Кстати сказать, эти камни давно уже привозят сюда самосвалами и разбрасывают по Акрополю, чтобы туристы не растащили на сувениры Парфенон или Эрехтейон. Введен и действует очень суровый закон, запрещающий вывоз из Греции древностей. Что же, лучше поздно, чем никогда! Кто только не грабил и не разрушал Акрополь! Еще в 480 году до нашей эры его обчистили персы. Александр Македонский, разбив персов, вернул вывезенные ими ценности. Акрополь отстроили и еще более украсили. Спустя века его ограбили турки. То, что они не увезли, умыкнули англичане. Один английский лорд «купил» у турок уникальные скульптурные группы, украшавшие фронтоны Парфенона. Их выломали самым варварским образом и отправили в Англию. Теперь эти сокровища украшают Британский музей. Когда выламывали скульптуры, повредили и сами фронтоны.
В храмах Акрополя было множество статуй, которые перекочевали в Лондон, Париж и за океан. Говорят, что некий американский миллиардер приценивался даже к Парфенону. Не продали...
Спустясь с холма Акрополя, в самом начале дорожки, ведущей наверх, встречаем седого человека в инвалидной коляске. Несколько попутчиков помогают ему преодолеть очередную лестницу. Беремся за колеса и мы.
Инвалида зовут Георгиос Плессас. Перекинувшись несколькими словами с Костасом и узнав, откуда мы, он затем что-то быстро-быстро говорит.
Из довольно сумбурного перевода мы извлекаем, что Георгиос — участник греческого Сопротивления, боец Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). В октябре 1944 года отряды ЭЛАС освободили Грецию от фашистских оккупантов. Контузия, полученная Георгиосом в боях, дала себя знать через десять лет — отнялись ноги.
Георгиос искренне рад видеть в Афинах советских людей.
— Если бы не ваш народ, кто знает, как сложилась бы судьба моей родины...
Выбравшись на ровную площадку, Георгиос прощально машет рукой и снова крутит колеса своей инвалидной коляски.
...Навстречу нам по тротуару движется огромный белый бесформенный ком, из-под которого торчат человеческие ноги в запыленных ботинках. Приглядевшись, замечаем, что в центре кома есть еще и лицо, украшенное колоритным носом и черными усами.
— Купите губку! — предлагает ком.
Это торговец морскими губками, с ног до головы увешанный товаром. Губок не меньше сотни. Они легкие и упругие — хороши для бани! На островах Эгейского моря многие занимаются добычей губок. Ловцы ныряют на дно и скребут его специальными «кошками». Потом приезжают скупщики и забирают по дешевке весь улов. В Афинах цена губки увеличивается уже втрое.
На небольшой площади перед древним стадионом — он восстановлен, здесь и сейчас время от времени проводятся спортивные состязания — звучит музыка, группа юношей и девушек, одетых в национальные костюмы, исполняет народные танцы. Кому нравится, может положить несколько драхм в перевернутую красную феску, стоящую рядом, у фонарного столба. Нет денег — смотри и слушай бесплатно. В перерывах танцоры охотно фотографируются с желающими.
По улице сквозь стадо автомашин величаво проезжают разрисованные, блестящие лаком конные экипажи. Звон колокольчиков зазывает седоков. Вот откуда-то доносятся разухабистые крики. Прохожие останавливаются. Лавируя между тормозящими машинами, несется коляска, набитая американскими матросами. Они висят и на подножках. Свист, вопли — янки развлекаются...
...Мы стоим с Костасом Панайотопулосом у решетки, ограждающей сверху театр Диониса. Сколько кипело здесь бурных страстей! Еще в V веке до нашей эры в нем ставили трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида.
— Посмотри,— говорит Костас, обводя театр рукой,— как он вписан в пространство природы. Вид, открывающийся со зрительских мест, как бы дополнял действие, происходящее на сцене — круглой орхестре.
В театре пусто. Только несколько парочек укрылись в тени далеко внизу. Вечером, как заметил Костас, здесь трудно найти свободное место. Афинская молодежь по-своему оценила бессмертное творение древних зодчих.
— Слушай,— спрашивает Костас,— а ты хочешь еще раз приехать в Грецию!
— Хочу.
— Тогда брось какую-нибудь монетку в театр Диониса. Есть такая примета: в этом случае ты непременно вернешься.
Я не говорю Костасу, что уже один раз испытал правильность этой приметы. Нашариваю в кармане монетку — пять драхм. Лепты уже совсем не в ходу в Греции. Тогдашняя 20-лептовая монетка стоила дороже, чем эта, номинал которой в 25 раз выше: зримые плоды постоянной инфляции.
Размахиваюсь и бросаю монетку в театр Диониса...
Афины — Москва
Л. Троицкий
