Волнами накатывались незнакомые запахи трав и цветов. Было очень тихо после вертолетного гула. Непривычно ступалось по каменистой земле Долины. Не верилось, что можно так быстро оказаться в той самой Долине, куда многие стремятся...
Еще сегодня утром вместе с вулканологами мы таскали грузы в Халактырском аэропорту на окраине Петропавловска-Камчатского. Из-за туманов и низкой облачности вылет откладывался день за днем. Но вот наконец мы поднимаемся, идем над пенной кромкой прибоя, а потом пилот резко отваливает от берега, и лежбища морских бобров — каланов, чем славится один из самых больших в нашей стране Кроноцкий заповедник, остаются в стороне. Под нами горный хаос «камчатской землицы». Впереди встает конус вулкана Карымского, похожий на террикон, весь в потеках застывшей лавы; видно жерло вулкана — форточку, через которую можно заглянуть внутрь земных недр.
Летим над Кроноками, страной (В схемах природного районирования Камчатка обычно трактуется как единица высшего ранга — физико-географическая страна (Примеч. авт.) .) необычной, чьи «Диковины», по свидетельству первоисследователя Камчатки Степана Петрович? Крашенинникова, прошедшего по этой земле не один раз, камчадалы оберегали еще более двухсот лет назад. Как, к примеру, сохранившийся и поныне «пихтовый остров», к которому никто из камчадалов «и прикоснуться не смеет». Да и зверье лесное и морское зря не губили, а использовали лишь для поддержания живота своего. Непростая история у Кроноков. Вопрос о заповедовании этих земель был не забыт и в огненный 1917 год, об этом говорили на съезде населения Камчатки, а в прошлом году межправительственная комиссия ЮНЕСКО «Человек и биосфера» присвоила Кроноцкому заповеднику статус биосферного резервата, то есть появился еще один на нашей планете уголок природы особой неприкосновенности...
Натужно работая винтами, вертолет лезет и лезет над горными кручами с пелеринами снежников, скользящих по кулуарам. Каменноберезняки, где стволы деревьев закручены штопором и завязаны в тугие узлы неудержимыми камчатскими ветрами, сменяются сомкнутыми кронами ив и ольхи в долинах. Их зеленые полотнища прорезаны сверкающими струнами рек, срывающихся со скал; реки сливаются и кружатся под вертолетом словно щупальца гигантского осьминога. По долинам бивачными дымами курится пар над горячими источниками.
Немудрено, что камчадалы, говоря словами Крашенинникова, «все горячие ключи, как и огнедышащие горы, почитали за бесовское жилище и близко к ним подходить опасались... Впрочем, когда они увидели, что мы в ключах лежали, воду пили и мясо вареное в них ели, то думали они, что мы тотчас погибнем».
Может быть, таким отношением местного населения к непонятным для них явлениям природы и объясняется столь позднее открытие, всего лишь в 1941 году, Долины гейзеров, самой известной достопримечательности Кроноцкого заповедника...
Когда вертолет неожиданно нырнул в узкий каньон и навстречу понеслись заросшие склоны и яркие поляны, то в предчувствии встречи с Долиной гейзеров я заволновался. И вот утихает грохот улетевшего в сторону Милькова Ми-8 для заправки топливом, а я остаюсь один. Высадили меня рядом с домом — кордоном заповедника.
У крыльца разгуливает московская сторожевая Дона. Я с уважением смотрю на внешне добродушную собаку. О ней ходят легенды, как, впрочем, и о ее хозяине, леснике Виталии Николаенко. Он много сделал для защиты этих заповедных земель, их зверья и птиц, особенно из Долины. Попадал Николаенко и под пули браконьеров — до сих пор дает о себе знать раненая нога. В те времена он просто не мог обходиться без Доны. Верная собака таскала его с покалеченной ногой на лыжах, тянула на себе сани с тяжелой поклажей по глубоким снегам.
Знают грозный лай Доны и медведи, спускающиеся сюда с горных склонов. Знают и опасаются, особенно самый крупный и драчливый из них — Корноухий, прозванный так за оторванное в потасовке с собратьями ухо. По весне Николаенко с Доной встречался с целыми семьями медведей. А зимой по каньону пробегают и волки. Ко всему привык здесь Николаенко.
Дом сейчас пуст, хозяин на обходе в лесу. В ожидании возвращения вертолета я спускаюсь по крутому склону каньона.
Всюду среди камней и травы сочится вода. Сапоги скользят, и, чтобы удержаться, хватаюсь за ветки кустарника. Останавливаюсь, и глаза жадно вбирают открывшуюся картину.
На зеленых берегах быстрой речки переливаются синие, красные, серые, желтые мазки разноцветных глин. А от них к сиреневым скалам, в голубое небо поднимаются высокие белые столбы. Десятки гейзеров — фонтаны пара и кипятка, все непохожие друг на друга,— Водопадный, Фонтан, Конус, Горизонтальный, Непостоянный — бьют, клокочут в долине реки Гейзерной.
Те, кто изучал гейзеры в Исландии или Новой Зеландии, США или Японии, утверждают, что все же подобной Долины гейзеров нет нигде.
Скольжу ниже и выкатываюсь на самый берег речки, к которой шумят, бегут со всех сторон ручейки. Передо мной обнаженный крутой скальный склон. По нему потоками хлещет вода, а у подножия, словно сокровища, породы всевозможных оттенков. Это и есть наплывы гейзерита, минеральные отложения, которые отличаются формой и цветом вокруг каждого гейзера. Их-то потихоньку и обкалывали, особенно в прежние времена, всевозможные коллекционеры, не зная, вероятно, что сувениры из гейзеритов вскоре разрушатся, так что гейзеры, копившие эти «ожерелья» тысячелетиями, могли лишиться своих украшений за несколько туристских сезонов. А ведь благодаря гейзеритам появились такие имена у гейзеров, как Розовый, Жемчужный или Сахарный...
От порывов ветра столбы пара змеились по скалам, как дым во время пожара. Гейзеры выбрасывали струи с такой силой, что с противоположного берега лицо обдавало теплыми брызгами. Хорошим «банным духом» тянуло из земного чрева. Словно Плутон, владыка подземного царства, надумал побаловаться банькой.
С неба несся вертолетный гул. Так и не удалось мне дождаться извержения самого крупного гейзера Великана, чей двухметровый в поперечнике столб кипятка взлетает на тридцать метров, а клубы пара видны за десятки километров.
Но с Долины лишь начались мои шаги по Узонско-Гейзерной депрессии. Впереди ждала кальдера вулкана Узон, куда меня пригласил вулканолог Геннадий Александрович Карпов.
Ми-8 легко снялся с деревянного настила у кордона и полетел к кальдере. Это через горные кручи 14 километров — пешком неблизкий путь, а долететь можно в считанные минуты.
Машина делает плавный вираж над слишком ровным для этих гористых мест пространством. В моем блокноте так и записано: «пространство». Не то долинка небольшая, не то болото, но уж очень правильной, округлой формы. Сверху оно кажется серым и плоским. Но вот мы снижаемся, и начинают проступать на этой плоскости водяные окна, к которым текут ручьи. Над всей поверхностью курится пар, и становится заметным, что эта округлая долина окружена холмистым валиком, у подножия окрашенным ягодниками в красный цвет.
— Породы, слагающие «кровлю» вулкана Узон, после мощного извержения опустились вниз, вот и образовалась такая кальдера,— кивает в иллюминатор командир вертолета Владимир Петрович Самарский.— Правее видите синее пятно — это и есть стационар Института вулканологии.
Самарский, известный летчик камчатского неба, любимый вулканологами, из скромности умолчал, сколько он сюда перевез стройматериалов для дома. Я знал, что лесник Николаенко, несмотря на понимание важности работы геологов и биологов, не давал тронуть ни одного заповедного дерева ни здесь, ни в Долине.
Самарский не только перевозил грузы днем и ночью, но и сам разгружал вертолет. «Размяться что-то хочется»,— небрежно ронял Владимир Петрович и взваливал на спину деревянные брусья, что уж никак не входило в его обязанности пилота.
Да, этот дом для вулканологов строили всем миром. Естественно, главной пружиной «домостроительного треста» был Карпов. Как лицо заинтересованное в существовании стационара на Узоне, он привлек к делу своего друга — архитектора. Тот сделал проект и все рабочие чертежи голубого дома с мансардой. Правда, на практике он оказался ярко-синим. Добровольцы-строители появлялись каждое лето (иначе на Узон теперь не проникнешь). На стройке заметна была суета, но... стены упорно не росли. Как-то раз Карпов оторвался от своих наблюдений у горячих источников и внимательно посмотрел в бинокль. Оказалось, что вся бригада купается в теплом озере, а один доброволец «стучит» топором, остроумно привязанным веревкой через блочок к собственной ноге.
Работничков с позором изгнали из узонского рая. Привлекли моряков-отпускников. Те разобрали старый дом на побережье и вертолетом перетаскали бревна в горы. «Люблю в отпуск ходить по твердой земле,— приговаривал боцман с сейнера «Красивый» Иван Березин, ловко обрезая доски, ладно все приколачивая и обстругивая.— Вот возведу домик — и в море...»
И дом, как рассказывали мне вулканологи, вырос на удивление быстро. К нему-то сейчас я и держу путь, стараясь не оступиться с тропинки, пробитой на пружинистых здешних почвах. Почему-то эта тропа напомнила мне другую. У Брэдбери герой рассказа из настоящего переносится на подобную тропу в древнем мире. Там нельзя безнаказанно загубить ни одну травинку, ибо гибель любой былинки в далеком прошлом отзовется катастрофой в будущем.
Тропинка теряется, и я растерянно оглядываюсь кругом, пробуя отыскать путь среди болотной растительности, озерец с подозрительно топкими берегами. Ровная дымящаяся кальдера напоминает огромную сковороду, на которой что-то бурлит, скворчит и пышет паром. Чужой, незнакомый мир. Неторопливо летящий птеродактиль оказался бы здесь совершенно уместным.
И тут из-за синего дома Узонского минералого-геохимического стационара, из облака пара, появилась коренастая фигура спасителя, решительными шагами двигающегося ко мне навстречу. Рассовывая по карманам штормовки полиэтиленовые флакончики, подходит Карпов, крепко пожимает руку, сразу же приглашая в обход по Восточному термальному полю.
— Смотри под ноги, полости могут обрушиться,— бросает Карпов, а сам, выставив вперед мушкетерскую бородку, широко шагает в своих сапогах с отворотами.
Вокруг земля шипит как проколотый мячик. Сотни мелких парогазовых проколов, бессточных воронок, грязевых котлов, мощных грифонов и источников с кипящей водой выходят на термальной площади... Грунт здесь зыбкий, попробуй не провались! Один раз нога ушла поглубже, и я даже сквозь резину сапога ощутил жар земли. На глубине уже десятков сантиметров, в глинистой жиже, температура нередко превышает 100°С. А вылезти быстро из вязкой глины, образовавшейся вокруг источников, практически невозможно. Так что надо остерегаться этих проклятых полостей с тонкими сводами, как советует Карпов.
Он уже присел у источника и, осторожно зачерпнув ковшиком горячей воды, промывает свои посудинки. Услышав мои чавкающие осторожные шаги, лукаво улыбается:
— Целехонек? Не провалился? Вот полюбуйся — источник Трещинный — сидит на тектонической трещине. Будем брать отсюда пробу термальной воды.
Затем ту же процедуру Карпов проделывает у соседнего источника. Вроде бы два источника рядом, как братья-близнецы, а состав воды различный.
— Здесь в термальных водах живут микроорганизмы, а в других местах — нет,— подходит ко мне Карпов.— Почему? Может быть, разные условия жизни? Хотя вроде бы те же микроэлементы, газы... Может быть, в некоторых источниках мало микроорганизмов, их трудно обнаружить. Это все дело непростое, нужны длительные наблюдения...
Дальше двигаемся к небольшому озеру Серному. Припахивает сероводородом, самым характерным газом для Узона. Посреди озерца лопаются пузыри — выходит газ. Идем по ручейку, на берегах которого заметен желтоватый налет — это «серные пляжи». Глядя на ручей молочно-белого цвета, невольно вспоминаешь молочные реки и кисельные берега из русских сказок. А секрет тут простой — ручей вытекает из озера, где в результате окисления сероводорода обильно выпадают тонкие зерна самородной серы белого цвета.
— Не все знают, что медведи, частые гости кальдеры, находят серные бугры и раскапывают их. Лечатся, что ли? — неожиданно говорит то ли мне, то ли себе Карпов.— Пошли, покажу их любимое место.
По пути он объясняет, что кальдера со своим теплым влажным микроклиматом очень привлекает животных и птиц. У кромки термального поля, на прогретой земле, зимой не бывает снега, зеленеет мох и трава. Благодаря этому у пернатых, например, наблюдаются любопытные отклонения в поведении. Намного раньше начинается гнездование. Быстрее появляются птенцы, быстрее и растут. Птицы успевают даже, на удивление всем, произвести два потомства в год.
Стремительно идем по северному высокому краю термального поля. Под ногами ягодники. Внизу сверкают на солнце мокрыми глинистыми боками пестрые пологие бугры. Слышно, как в глубоких провалах бурлит густая глинистая масса. Карпов продолжает рассказывать о птицах.
Трудно сказать, постоянные ли жители Узона белые лебеди, но бывают они здесь круглый год — и на реке Шумной, и на Центральном озере. Зимним утром из густого тумана не раз доносились тревожные клики лебедей с озера. Следы на снегу выдавали их врагов. Лисы-огневки совсем близко подкрадывались к птицам. Но лебеди — птицы осторожные. Они старались держаться вблизи широких незамерзающих ручьев, которые несут им пропитание — синезеленые термофильные водоросли. Летают лебеди и на озеро Дальнее, куда, вероятно, занесли икру на лапках с реки Шумной. Здесь водится голец и, как ни странно, вырастает до крупных размеров, хотя озеро вулканического происхождения и зимой замерзает полностью. Снова загадка.
— А вот и следы! — восклицает Карпов.
Мы стоим на перемычке, застланной мягким ковром из мха и ягодника. Здесь растут жимолость, шикша и особенно много голубичника.
— Лакомился косолапый голубикой, всю ягоду с кустов посгребал. Так увлекся этим занятием, что потерял всякую осторожность. Правда, обнаружив меня рядом, страшно испугался, зафукал и бросился наутек,— смеется Карпов.— Хотя бурый камчатский медведь не робкого десятка, бывали экземпляры до полутонны весом. Один в наш дом лез через окно. Каков храбрец! Медведи здесь быстро приживаются. В кальдеру две семьи ходят. Это много для Камчатки, где в среднем шесть зверей на сто квадратных километров... Ну ладно, пора поворачивать к дому. Хотите вулканы посмотреть?
Остроконечные конусы... Только были они совсем игрушечные. Но клокотали так же, как и большие. Они выросли в маленькой ложбине и попыхивали паром из кратеров, время от времени изливая «лаву», очень похожую на настоящую. На них даже имелись побочные кратеры. Если постучать ногой по глинистому бугру, на котором образовался вулканчик, то раздастся гудение. Легко можно пробить дыру и увидеть, как на дне бурлит глина. Неподалеку от вулканчиков я увидел еще одно чудо Узона — грязевой котел Скульптор. Каждые четыре секунды он дарит глиняные цветы, похожие на розы.
Возвращаясь, мы обходим заросли пушицы, и Карпов страстно, другого слова не подобрать, говорит о необыкновенно подвижной системе термального поля. Он рассказал, как однажды с коллегами ушел в Долину гейзеров отбирать образцы гейзеритов в ручье, чтобы понять условия их образования. Когда вернулись, не узнали знакомое место. Возникла новая воронка, не меньше пяти метров в диаметре. В ней кипело мутное варево. Произошел газоводно-паровой выброс. В шлейфе выброса валялись куски породы. Так родился новый грязевой котел. Всего за несколько часов...
Карпов любит повторять слова А. Е. Ферсмана: «Кипит лаборатория природы», и добавляет: «А наш Узон — уникальная лаборатория».
— Ты никогда не видел золотой самородок? — пытает он меня. Чувствуя подвох, я молчу.
— Тогда на минутку свернем в сторону, посмотришь «поющую сковородку».
Карпов подвел меня к невысокому холму, поросшему травой. Под ногами, как в блюдечке, кипела вода. По ней прыгали пузырьки пара, издавая шипение и свист.
— Остряки еще прозвали подобные мелкие выходы термальной воды «душ снизу»,— замечает Карпов.— Но только внимательный человек обнаружит на дне «сковородки» находящиеся в постоянном движении окатанные камешки.
Карпов ловко выхватывает такой камешек, похожий на грильяж в шоколаде. Пока камень мокрый, он блестит и действительно напоминает золотой самородок. Но, высыхая, быстро тускнеет.
— Золотистая пленочка на камешке — это пирит, — объясняет Карпов.— В узонской природной лаборатории на наших глазах образуются рудные минералы. Перед исследователями стоят интереснейшие проблемы. Например, роль микробиологических факторов в гидротермальном образовании руды. А изучение следов нефти в кальдере, по-видимому, самой молодой нефти земли, поможет пролить свет на ее происхождение. На Узоне,— продолжает он,— обнаружены уникальные явления: самородные рудные элементы. Среди них золото, серебро, ртуть. Особый интерес вызывает находка самородного железа.
Карпов внимательно смотрит на мое лицо и, видимо, заметив тень усталости, неожиданно предлагает:
— Есть желание поплавать?
И мы отправляемся на знаменитое озеро Банное, слава которого вышла уже за пределы заповедника. Лесники мне говорили, что наличие родона в нем моментально снимает усталость. Геологи же всерьез убеждали, что приезжают купаться в Банном, чтобы подлечить радикулит и ревматизм.
Мы встали на крутом глинистом берегу. Я вглядываюсь в округлую чашу озера — его таинственные воды прикрывает легкая дымка испарений — и думаю о земле Узона, странный мир которого еще предстоит познать многим исследователям.
П-ов Камчатка
В. Лебедев, наш спец. корр.
Фото Г. Карпова и В. Николаенко
