Острова лежали там, за горизонтом, и было до них, что называется, рукой подать — всего-то тысяча километров от Гуаякиля, где я был в командировке. Относительно географических координат архипелага (он лежит между 89-м и 92-м градусами западной долготы, а по широте основная масса островов находится меньше чем на один градус южнее экватора) споров не возникает. Но когда говорят о расстоянии от Южно-Американского материка, начинаются... разногласия. Одни утверждают: «До островов — 600 морских миль по прямой». Другие обходятся обтекаемым понятием «около тысячи километров».
Еще больше расхождений в вопросе: сколько же островов входит в архипелаг Галапагосы?
На самих Галапагосах, в Пуэрто-Айора на острове Санта-Крус, в Управлении Национального парка, мне назвали такие данные: «5 больших островов, 14 средних, 40 маленьких и бесчисленное множество скал и рифов».
На научной станции имени Чарлза Дарвина собеседники, которым я рассказал о своих «изысканиях», дружно улыбнулись и дали ответ:
— Никто толком не знает подлинного числа островов в архипелаге. Точных карт до сих пор нет.
Архипелаг к тому же в процессе формирования. Того и гляди начнется извержение и вырастет новая «часть суши, окруженная водой».
Такой подсчет никто не оспаривает, как и то, что Галапагосы — острова вулканического происхождения.
Не проще было разобраться и с климатом. Путеводители утверждают, что климат там приятный, если не считать, что с декабря по июнь в воды архипелага вторгается теплое течение Эль-Ниньо. Тогда дожди и влажная жара штурмом берут острова в свой вязкий плен. Зато идущее из Антарктиды Перуанское течение (течение Гумбольдта) охлаждает их берега. Правда, в одном подробном исследовании перечислено шесть различных течений, воды которых смешиваются в зоне архипелага. Столкновение и противоборство могучих океанских потоков и создает на Галапагосах климат уникальный.
Галапагосские острова (в старину их называли также Черепашьими) получили свое название от гигантских черепах — «галапаго». Но их вполне можно было бы назвать и островами Вулканов. На каждом острове — свой. А на Исабеле целых шесть, и все крупные.
Острова были открыты испанцами в XVI веке, но стали давать им названия — уже в XVII веке — английские корсары. Позже острова обрели также и испанские названия. Те и другие существуют поныне, но испанским отдается предпочтение. Скажем, Исабела еще зовется Албемарл, Санта-Крус — Индефатигабл, Фернандина — Нарборо, Сан-Кристобаль — Чатем, Сан-Сальвадор — Джемс, Санта-Фе — Баррингтон. Есть остров с тремя названиями — Флореана, он же Санта-Мария и Чарлз.
Архипелаг Галапагосы — один из лучших наблюдательных пунктов для ученых, равных которому, пожалуй, нет на всей планете. Полная изоляция островов превратила их в уникальную лабораторию для изучения эволюции растительного и животного мира.
Половина гнездящихся здесь птиц, 86 процентов пресмыкающихся, 27 — морской прибрежной фауны, 72 — муравьиного и 57 — паукообразного «населения» архипелага — эндемики. Что касается флоры, то треть — 228 видов — галапагосских растений нельзя встретить больше нигде в мире.
Притом природа проявила мудрость, распределив фауну и флору не равномерно по всему архипелагу, а «специализировав» острова на отдельных видах. Так, Фернандина славится колониями игуан и бакланов. Хеновесой, представляющей собой гигантский кратер с голубым озером на дне, владеют морские птицы. Флореана — царство фламинго. Остров Пинта известен как «рай орхидей». Сан-Кристобаль — самый засушливый, но вершина его занята рощей акаций. А остров Санта-Крус украшен густыми лесами и обширными зарослями молочая и папоротников и заселен знаменитыми гигантскими черепахами.
В первой половине прошлого века безраздельному господству игуан и морских львов, бакланов и пингвинов пришел конец — на архипелаг начали приезжать люди на постоянное жительство. Вплоть до настоящего времени населены лишь пять островов, где проживает около пяти тысяч человек. И почти все они горды тем — в этом я очень быстро убедился,— что они не просто эквадорцы, а эквадорцы-островитяне.
Итак, нашпигованный этой информацией, лечу на Галапагосы. Теперь я еще более уверен: лучше один раз увидеть...
Ночью над островами прошла гроза. Омыла их ливнем и оставила после себя холодный промозглый рассвет. В воздухе неподвижно висит водяная пыль, которую здесь называют тем же словом, что и в соседней с Эквадором Перу — «гаруа».
Остров Санта-Крус затянут густым липким туманом, и с выездом приходится повременить. Дождавшись, когда туман слегка рассеялся, шофер автобуса поглаживает рукой — «на счастье!» — красное сердечко, нарисованное на капоте машины, и мы трогаемся.
На перевале приходится остановиться — настолько плотен туман, окутывающий «верхний этаж» острова.
— Вот ведь досада,— сетует мой попутчик Свен.— Второй раз мы попадаем в «молоко». Обидно: до солнечной-то стороны рукой подать.
«Молоко» светлеет. Километра через два, как и предсказывал Свен, вырываемся в мир света и тепла. Солнце, оказывается, уже взошло. В мягких оранжевых лучах даже сухие костлявые кусты и деревья с голыми узловатыми ветвями кажутся привлекательнее, чем пышная, но утонувшая в холодном тумане растительность, оставшаяся за перевалом.
Денек обещает немало впечатлений. Сан-Кристобаль, Дафне, Исабела — вот главные точки на карте нашего маршрута. Капитан шхуны Карлос Айяла, с которым мы познакомились накануне, встречает нас. Все готово. Можно сниматься с якоря. Выходим из Канала, и яхта, набирая скорость, устремляется на северо-запад. За кормой остаются острова Бальтра и Санта-Крус. Некоторое время нас развлекают дельфины, «морские клоуны», но вот отстали и они.
Устроившись на палубе в шезлонге, привожу в порядок записи о галапагосском уродце баклане. Он лишен природных жиров, которые уберегают перья от намокания в воде. Вот почему нелетающие бакланы после рыбалки подолгу стоят на камнях, подставив крылья солнцу,— сушатся.
Этой уродливой птице природа подарила секрет опреснения морской воды, над которым веками билось человечество,— снабдило галапагосского баклана особой железой. Когда птица лишена пресной — дождевой, например, воды,— она пьет воду морскую; пройдя таинственную железу, солевой раствор попадает в носоглотку баклана, и птица через носовые отверстия освобождается от рассола.
— А бакланы настоящие водятся на островах? — обращаюсь я к Карлосу, скучающему у штурвала.
— А как же. Конечно.— Он словно ждал, когда я начну разговор. Закрепив рулевое колесо, он садится рядом.— Их называют бурыми из-за темной окраски перьев. Они такие же хорошие рыболовы, как и их облезлые родственники с Фернандины.
— Если все птицы Галапагосов будут ловкими пловцами и рыболовами, рыбы не хватит,— усомнился я.
«Завести» Карлоса нетрудно — он сразу включается в разговор, объясняет, охотно рассказывает об островах, о повадках их обитателей.
— Всем рыба не нужна,— качает он головой.— Например, галапагосская чайка питается только отбросами. За раздвоенный, как у ласточки, хвост ее и называют: чайка с хвостом ласточки. Голубям рыба тоже не требуется. А какие тут красивые голуби! Пестрые крылья, розовая грудка... Красивее их наверняка нет на всем побережье.
— Карлос, у нас есть поговорка: «На то и щука в море, чтобы карась не дремал»,— говорю я.— Наверное, так же здесь: если есть голубь, то должен быть и ястреб, чтобы голубь не дремал. Так?
— Точно. Есть и хищные птицы,—
отвечает Карлос.— Но только одного вида. Они, как и голуби, называются ястребами галапагосскими. Я не знаю, чем они питаются, может статься, и голубями. Но точно могу сказать, что галапагосский ястреб — друг человека: людей он не боится, его можно поймать руками.
Фернандина с ее бесчисленными колониями нелетающих бакланов — лишь один из примеров «специализации» островов на тех или иных представителях местной фауны. В отношении птиц это проявляется весьма наглядно.
На каждом острове господствует определенный вид. Флореана — царство розовых фламинго. Это не эндемичный для Галапагосов вид, но слетаются они именно туда, там гнездятся, там своими любовными танцами тешат туристов. Остров Эспаньола облюбовали галапагосские альбатросы. Это крупная морская птица с телом, покрытым темными перьями, с мощной белой шеей, с белой головой и желтым клювом; весит она около четырех килограммов, а размах мощных крыльев достигает двух с половиной и даже трех метров. Пять месяцев галапагосские альбатросы проводят в полете и плаваниях, а в апреле возвращаются на остров Эспаньола — единственное место, где они гнездятся.
Другая типичная птица Галапагосов — фрегат. О ней рассказывают занимательные истории, с ее участием режиссер по имени Природа ставит на острове Сан-Кристобаль спектакль, который неизменно приводит в восторг туристов.
...— Флореана и Эспаньола — самые южные острова в архипелаге,— покрывает посвист ветра голос Карлоса.— Туда мы не пойдем. Далековато. Да и фламинго вы наверняка видели на материке. Альбатросы летают по всему архипелагу. Поэтому сначала пробежимся до Сан-Кристобаля и посмотрим фрегатов. Оттуда — на Дафне, к «голубым лапкам». А потом — времени хватит — завернем на Исабелу. Я знаю там одну бухточку. Настоящий аквариум. Когда я рыбачил на баркасе, мы спасались там от штормов. Бот в эту бухточку не пройдет, а на катере можно.
Сан-Кристобаль встречает нас ясной солнечной погодой, а бухта Тихерас — сотнями, если не тысячами фрегатов, парящих в воздухе. Бухта глубокая, и Карлос подводит яхту довольно близко к берегу. Спущен катер, и через считанные минуты мы на суше.
Трудно подобрать слова, чтобы описать восхищение, которое испытываешь, глядя на то, что происходит над нами. Птицы набирают высоту и пикируют вниз, планируют, кувыркаются, снова ввинчиваются в синь неба. Кажется, воздушным играм не будет конца.
Еще более удивительно то, что видим, углубившись в черные скалы. Всюду птицы. Одни похожи на раскаленные угли, другие вроде средневековых испанских грандов.
— «Угли» — это фрегаты-самцы,— дает пояснение Карлос.— Сейчас у птиц время свадеб. Самцы, чтобы привлечь самок, сильно раздувают красные зобы. Видите, алые шары едва не скрывают самих птиц! Каждый раз, когда наступает свадебная пора, разыгрываются в этой бухте и в соседних заливах такие спектакли.
Зрелище и в самом деле удивительное! Распростертые крылья, полыхающие пурпуром шары, над которыми торчат длинные белые клювы. Шум от взмахов крыльев... Обычно, в повседневных одеждах асфальтово-серого цвета, они выглядят далеко не щегольски. Зато у самок наряд всегда яркий: голова и шея светло-желтые, на крыльях чередуются белые и желтые перья.
Дафне — всего-навсего кратер одного большого потухшего вулкана, отбившегося от крупных островов и заблудившегося в синих просторах океана. Если взглянуть на него с воздуха, приходит сравнение с серой чашкой, опрокинутой в синее блюдце. Но «чашка» эта деформирована: один край ее отвесный, другой — пологий. Мы огибаем отвесный берег, нижнюю часть которого ветер и волны отчистили и отмыли почти добела. Бросаем якорь у пологого берега, где, как ни странно, менее ветрено и зыбь не такая сильная. Высаживаемся с катера «по-сухому» и по узкой тропе гуськом направляемся к вершине кратера.
«Туристов просят не сходить с тропы»,— гласят надписи на табличках, которые одновременно служат и указателями направления. Необходимость таких предупреждений понимаешь, наткнувшись на птицу, сидящую прямо на тропе. Невольно останавливаюсь, делаю шаг назад, а потом осторожно обхожу ее стороной.
Это, кстати, тоже одно из ярких впечатлений, которое выносишь из знакомства с жизнью обитателей Галапагосов: здесь при встрече, будь то на ровном лавовом поле или на узкой скалистой тропе над океаном, отступает человек. Животные и птицы остаются преспокойно на своих местах, провожая его глазами и как бы вопрошая: «Что делает здесь, в наших владениях, это двуногое существо?»
Остров Дафне, как и Сан-Кристобаль, переживал пору обновления — у олушей тоже был период спаривания. Одни птицы уже сидели на яйцах, и, когда мы проходили мимо, они даже не шевелились, а только пуговками глаз внимательно следили за нами. Другие еще были заняты любовными танцами. Этот свадебный обряд олушей не менее привлекателен, чем раздувание красных зобов фрегатами-самцами. Птицы топчутся на месте, поднимая лапы, и плавными ласкающими движениями трогают клювами друг друга. В это время они так увлечены ухаживанием, что их без особого труда можно схватить руками, за что местные жители прозвали их «глупыми птицами». Окраска олушей удивительно гармонична: белоснежные грудь, шея и голова, наполовину белые, наполовину черные крылья, нежно-розовый, переходящий в серый клюв, большие желтые глаза — все это дополняется голубыми перепончатыми лапами.
— Основные гнездовья — в самом кратере,— рассказывает Карлос.— Здесь, на Дафне, обитают исключительно олуши с голубыми лапами. А вот на Эспаньоле гнездятся два других вида — с красными лапами и с зелеными. Ученые говорят, что «голубые лапки» — разновидность более редкая.
— А почему их иногда называют еще «замаскированными орлами»? — спрашивает Свен, изрядно поднаторевший в орнитологии.
Карлос молча пожимает плечами. Это был, кажется, единственный случай, когда у него не нашлось готового ответа.
Кстати, сомнения в отношении названий некоторых птиц и особенно количества видов, гнездящихся на Галапагосах, одолевают биологов до сих пор. Чрезвычайно трудно найти достоверные данные. Из одного источника узнаешь, что из 57 видов птиц, обитающих на островах, половина эндемичные. Другой же источник утверждает, что на Галапагосах гнездятся 89 видов птиц, из коих 76 — эндемики.
По дороге к вершине вулкана мы то и дело останавливаемся, чтобы сфотографировать птиц в упор. Те, что сидят на яйцах, приоткрывают глаза и снова погружаются в дремоту. Некоторые приподнимаются над гнездом и слегка покачиваются всем телом.
— Перекатывают яйца, чтобы нагревались равномерно со всех сторон,— поясняет Карлос.— Гнезда свои, как вы заметили, олуши устраивают прямо на земле. Откладывают, как правило, два-три яйца. В поисках пищи птицы не удаляются от берега и поэтому часто выводят всех птенцов, без потерь. Наконец мы достигаем вершины вулкана. Отсюда, с края кратера, хорошо видно его глубокое днище. Оно усеяно темными точками.
— Почти все птицы высиживают птенцов там, на дне кратера,— Карлос описывает рукой круг, повторяя его контуры.— Самое трудное для матери начинается после того, как птенцы вылупятся. Кругом все ровное и голое — ни скалы, ни кустика, а солнце из зенита жарит в полную силу. Как спастись слабому птенцу от обжигающих лучей? Только под крылышком матери. Вот и приходится ей часами простаивать на солнце и защищать птенцов от перегрева, прикрывая их собственным телом.
Однако отнюдь не все птицы такие глупые. Некоторые олуши — я даже фотографировал их — сидят под большими камнями, в расщелинах. Значит, отдельные экземпляры поняли, что камни отбрасывают тень и что там можно оставлять птенцов, пока отправляешься добывать пищу? Они, видимо, лучше приспособились к условиям окружающей среды, чем те, что выводят потомство на голом дне кратера? Следовательно, у этих, «умных», и их потомства шансов на выживание больше, чем у тех, «глупых»?..
На Дафне — тишина, созерцание бескрайнего океана, скал, птиц. Можно выбирать любой ракурс, снимая его обитателей с близкого расстояния.
— Тихо. Не то что на Эспаньоле,— задумчиво произносит Карлос.
— А чем там хуже? Такой же ведь остров...
— Такой же, да не совсем,— отвечает он.— Здесь только мягкий свист ветра, а там грохот прибоя да нескончаемые резкие крики птиц и рыканье морских львов.
— Что же они так все время, без передышки, и рыкают?
— Все время, пока туристы находятся близко, львы лают, как охрипшие собаки. Так каждый из них предупреждает, чтобы вы не вторгались на территорию его гарема. Между прочим,— неожиданно оживляется Карлос,— на примере семейной жизни морских львов лишний раз видна великая премудрость матери-Природы. Судите сами. Взрослый самец обычно содержит гарем из 20—30 самок. Постоянная активность и бдительная охрана гарема от чужаков приводят к тому, что «султан» быстро слабеет. В этом случае он добровольно покидает гарем и удаляется на «остров холостяков». Там находятся только взрослые самцы, их агрессивность исчезает, они набираются сил, устраивают новые гаремы.
Из налетевшего облачка сыплется мелкая водяная труха. Как и на большинстве островов, дожди на Дафне выпадают часто. Но из растительности тут можно увидеть только лишайники разных размеров и расцветок да кактусы, включая довольно крупные опунции: лишь им удается побеждать вулканическую лаву, из которой сложен остров.
— Скоро увидите совсем другую растительность,— словно читая мои мысли, говорит Карлос.— Моя бухточка на Исабеле со всех сторон окружена вечнозеленым лесом. Не верите?
Дождь и желание побывать в таинственной бухточке, увидеть «аквариум Айялы» подгоняют нас. Спускаемся на берег. И снова весело стучит мотор, снова попутный ветер надувает паруса. «Остров голубых лапок» тает в океанской дали.
Достигнув Исабелы, яхта встает на якорь напротив хмурого и неприветливого мыса. Низкий берег усеян большими черными камнями, о которые с шумом разбиваются волны. Дальше, за камнями, видны желтые песчаные плешины. На самом краю мыса раскачиваются на ветру полузасохшие низкорослые деревца, тут же красуются могучие деревья с пышными зелеными кронами. Как это им удалось вцепиться в каменистый мыс и выстоять под напором ветров и волн? Не видно ни одного живого существа, не слышно даже скрипучих криков чаек.
Мы спускаемся в катер, и Карлос уверенно ведет его по заливу, вдающемуся глубоко в сушу. Залив окаймлен невысокими деревьями, которые стоят над водой на подставках из собственных корней. Тонкие ветви затейливо переплетаются между собой, образуя одно большое зеленое покрывало. Так вот о какой, совсем другой растительности говорил Карлос! Мангры — удивительное явление тропических зон, непримиримый противник моря, без которого, однако, не может существовать...
Мангры — еще один пример происходящей в природе, в том числе и на Галапагосах, круговерти. Занимают они песчаные или илистые почвы, постоянно омываемые морской водой. Море подтачивает и разрушает берег и наносит к корням мангров песок и ил. За них зацепляются молодые побеги, и таким путем мантры с помощью моря наступают... на море. Старые деревья остаются «в тылу», утрачивают непосредственный контакт с морем и отмирают. Их место занимает другая растительность. А море продолжает точить берег и обеспечивать мангровые заросли необходимым «строительным материалом» — песком или илом. Такие заросли — естественный питомник воспроизводства местной фауны: в них устраивают свои гнезда птицы, тут нерестятся многие виды рыб, размножаются креветки.
Катер сбавляет обороты. Карлос вглядывается в берег, если только можно назвать так серо-зеленую полосу свисающих в воду толстых нитей. Это молодые побеги мангров, «бойцы переднего края». Впереди — тупик, но именно туда мы и направляемся. Через еле различимое в чащобе окно катер прорезает стену и попадает в обширное спокойное озеро.
Несемся по озеру прямо на противоположную стену мангров. Поворот руля, и катер на малых оборотах входит в узкую протоку. В некоторых местах крыша из переплетенных стволов и ветвей нависает так низко, что приходится наклонять голову. Все вглядываются вперед.
Протока оказывается узкой и длинной, но вот она расширяется, и Карлос нарушает молчание.
— Однажды,— говорит он,— шторм загнал наши баркасы в то озеро, которое мы только что пересекли. Стоим день, другой, ждем, пока погода наладится. От нечего делать мы с приятелем стали ловить рыбу с лодки, увидели протоку и решили узнать, куда она ведет. Так мы открыли «аквариум».
Протока опять сужается, да так, что заросли того и гляди захватят катер в свой цепкий плен. Карлос глушит мотор.
— Ну вот и приехали,— он понижает голос почти до шепота.— Теперь надо сидеть тихо-тихо и только смотреть в воду.
Катер по инерции выплывает на середину крохотного озерца. Диаметр его метров двадцать, не больше. Со всех сторон плотным кольцом его окружают заросли. Сквозь голубую воду просвечивает песчаное дно, до него метра полтора-два. Над головой — такой же голубой круг неба. Это и есть «аквариум Айялы».
Дышится на этом водном пятачке легко и свободно. Ни комаров тебе, ни москитов. Невольно припомнились поездки по кубинским островкам — «кайос», где не давал ни минуты покоя проклятый «хехен» — гнусное создание величиной с булавочную головку, просачивающееся даже сквозь марлевую сетку.
Свен, одетый в зеленую куртку с множеством карманов, с жокейкой на голове и фотоаппаратом на шее, сидит рядом со мной. Внезапно он трогает меня за локоть и кивает на воду. В нескольких метрах от катера распласталось в воде большое светло-оранжевое... детское одеяло. Оно медленно плывет углом вперед. «Нос» чуть завернут вверх, на белой подкладке виднеется небольшое круглое отверстие.
— Глаз? — шепотом спрашивает Свен Карлоса.
— Рот,— тоже шепотом отвечает тот, не скрывая иронической усмешки.
Продолжения диалога не последовало. Свен, не удержавшись, издает негромкий возглас, в который вложено все: «Смотрите, смотрите туда! Сколько их! Красота-то какая!..»
Следом за первым «одеялом» в «аквариум» вплывает второе, третье, четвертое... Они плывут, растянувшись в шеренгу. Мы насчитываем более десятка «одеял» разной величины.
— Да это же скаты!
Я снимаю кадр за кадром, пока Карлос не трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Он показывает на молодые побеги. Под ними застыла светло-серая торпеда длиной больше метра.
— Акула. Маленькая еще,— шепчет Карлос.— Они тут почти ручные.
— А если ручные, поздоровайтесь с ней — пожмите ей плавник или погладьте по носику,— шелестят губы Свена. Он закатывается беззвучным смехом, считая, видимо, что отомстил за свой промах с «глазом» и за ироническую усмешку Карлоса.
Наступает моя очередь потянуть Свена за рукав, и, когда он поворачивается в мою сторону, объективом фотоаппарата я указываю на нос катера. Там топчется на тонких лапках серо-синяя птица с длинным клювом, величиной с дрозда. Улетать она не спешит и не реагирует ни на наши движения, ни на щелчки фотоаппаратов.
Мы провели в «аквариуме» незабываемые полчаса, открыв для себя немало чудес и сделав редкие снимки его обитателей. И как ни жаль было покидать «аквариум Айялы», надо было помнить о том, что сумерки в тропиках опускаются быстро. Перспектива встретить темноту в мангровом лесу никого не устраивала. Вот почему обратный путь показался нам намного короче.
Когда яхта отошла от берега и взяла курс на Бальтру, по небу расплывалась полоса пылающего розового заката всех оттенков. Тяжелые чернильные сумерки опускались на остров с его вулканами, мантрами и внутренними озерами, на мрачный мыс, у подножия которого плескались волны, на затихавший вечерний океан. На фоне поистине райских красок галапагосского заката мыс со стоявшими на нем ветвистыми сказочными деревьями и темные контуры поднимавшихся за ними вершин острова Исабела представали таинственными символами «Зачарованного архипелага».
...Часа через два яхта бросила якорь на Канале. Еще двумя часами позже мы были в Пуэрто-Айоре.
Поселок жил обычной, ничем не нарушаемой жизнью. В домиках Дарвиновского центра мирно мерцали огоньки. Из отеля доносилась приглушенная музыка. А на прибрежных камнях, как изваяние, застыла «домашняя» цапля. Вскоре и ее тонкий силуэт растворился в надвинувшейся на остров ночной тьме.
Галапагосский архипелаг
Вадим Листов, корр. «Правды» — специально для «Вокруг света»
