Транссахара

Продолжение. Начало в № 1/90.

Ученик шофера

На другое утро, пока таможенники Борджа тормошили наш желтый, пропыленный багаж, полностью подтверждая не самое лестное о них мнение, мы обсудили план дневного перехода. Проводника, увы, не нашли и собирались примкнуть к французскому каравану. Я не переставал удивляться сходству Бернара — шефа перегонщиков — с индейцем: с горбинкой нос, глубоко посаженные глаза и, несмотря на преклонные годы, необыкновенная легкость в движениях. Возраст выдавали вставные пластмассовые зубы, клацающие при произнесении шипящих звуков, и дряблые ноги, которым было слишком просторно в засаленных замшевых шортах.

— Этих парней,— кивнул Бернар в сторону таможни,— по полдня ждать приходится. И везти ничего не везешь, так бумагами замучают. Сами понапишут, тебя заставят, да еще по две печати на каждую бумагу и потом по три подписи. Чего только люди не придумают, чтобы показать, что не зря хлеб едят!

Мне оставалось только соглашаться, наблюдая, как под умелыми руками ребят в униформе разлетается содержимое наших сумок и ящичков, которые мы тщательно укладывали, прикручивали и закутывали, чтобы сэкономить место и спасти от въедливой сахарской пыли. Судя по цвету, можно было определить, откуда она: светлых тонов — из-под Эль-Голеа, красноватая — из Адрара, темно-желтая — пески Танезруфта.

Солнце стояло в зените, когда мы наконец смогли тронуться в путь. Машины вытянулись длинной колонной. Впереди — Бернар на «Пежо-505», за ним — три грузовика, замыкали процессию наши «Нивы». На самом выезде из Борджа у одного из самосвалов лопнул топливный шланг.

В это самое время подошел темнокожий паренек и спросил:
— Вам проводник нужен? Возьмите меня, я хорошо знаю дорогу и готов проводить вас до Гао.
— До Гао? — удивился я.— Ты там живешь?
— Если заплатите четыреста французских франков, у вас будет самый лучший проводник, который поможет разместиться на ночлег в Тессалите и поведет дальше кратчайшим путем.

Для большей убедительности он достал из-за пазухи малийский паспорт, который был бережно завернут в тряпицу.
— Я не какой-то шарлатан, я вожу людей через границу официально, и мне доверяют,— продолжал паренек.— Видите штампы? Я много раз провожал иностранцев, и все были довольны.

В паспорте я прочитал: Салум Ульд Булкер, 1966 года рождения, ученик шофера. Судя по дате выдачи паспорта, Салум изучал автодело уже четвертый год. Это несколько смутило меня, но предложение показалось заманчивым, и к тому же этого проводника, выяснилось, знал Бернар.

— С ним можно идти,— кивнул он головой.— Езжайте, увидимся в Тессалите.

Судьба отвернулась от нас в тот день. На щебнистом участке пустыни я проколол колесо. После мытарств по камням развалился пополам бедолага-прицеп. И наконец, от перегрева взорвалось, разлетевшись в мелкие крошки, заднее стекло одной из машин. Прицеп разгрузили и бросили. Раздутые, как шары, канистры с бензином прикрепили к багажникам, рассовали по машинам запчасти.

В довершение всего у Олега после хождения по раскаленному щебню во время вынужденной остановки отвалились подметки отечественных кроссовок. Пока он переобувался, к нам подошел невесть откуда взявшийся туарег. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что он босиком невозмутимо шагает по горячим камням, ведя на поводке верблюда. Поздоровавшись, мы уставились на его ноги, силясь понять, в чем секрет йоговской выносливости замотанного с ног до головы человека, с саблей на боку, который всю жизнь исполняет «танец на углях» Сахары?

Потрескавшиеся подошвы ступней представляли одну большую мозоль, которая из-за непомерной своей величины выходила за контур собственно стопы. Можно было подумать, что туарег надел на ноги нечто вроде снегоступов, чтобы не проваливаться в песок. Кочевник попросил у нас хлеба. Мы с удовольствием отдали все три «багета», которые везли из Реггана.

Салум приветствовал нашу щедрость и не преминул добавить:
— В Тессалите я вас устрою в лучший отель, и там будет все, и хлеб, и отменный кус-кус, и вода, и пиво. Людей, которых я сопровождаю, плохо не угощают.

«Сам себя не похвалишь,— подумал я,— никто не похвалит». Салум был четвертым в семье. Его отец, Колер, владел участком земли на плодородных землях под Гао, где выращивал овощи и продавал их на рынке. Немного разбогатев, он стал нанимать работниц. Нанять мужчин — дороже, да и не всякий туарег согласится ковыряться в земле. До сих пор у туарегов бытует поговорка: «Вместе с мотыгой в дом приходит позор». Видимо, поэтому даже в самые трудные времена те, кто относил себя к касте воинов, считали ниже своего достоинства добывать пропитание трудом. Они предпочитали совершать разбойничьи набеги, из-за которых всех туарегов Сахары причисляли к бандитам. По-арабски «туарег» означает «отвергнутый», но сами себя они именуют «имохаг» — «свободные».

Среди тех, кто работал у Колера, была и темнокожая Алдина. Она приглянулась хозяину и родила от него сначала дочь Ахду, а затем и сына Салума. Пока была жива жена хозяина, Алдина с детьми жила в Тондибе, деревушке неподалеку от Гао, а после ее смерти перебралась в город и стала законной женой. Дети от первой жены — Апа и Мубарек — полюбили приемную мать, а Салум и Ахда стали им как родные брат и сестра. Апа выросла и уехала в Мопти с ливанцем, который открыл там небольшую гостиницу. С пятнадцати лет начал зарабатывать Салум.

— Я стал проводником с легкой руки сестры,— пояснял он, не забывая указывать путь среди обломков скал и зарослей колючек.— Апа с мужем, желая угодить клиентам, предлагали мои услуги в качестве гида на маршруте между Мопти и Гао, когда там не было асфальтированной дороги. Платили хорошо, валютой. В пустыню бедные люди не ездят, слишком дорогое удовольствие,— проводник посмотрел на меня с хитрой улыбкой.— Потом я стал ходить дальше, до Тессалита, в Томбукту. Когда у меня появился паспорт,— Салум вновь просиял от гордости,— начал выезжать в Алжир. Меня таможенники знают. Там, в Бордже, они меня и нашли. Спросили, не хочу ли проводить людей в Мали. Я согласился. На юг едут в основном продавцы машин, те, кто хочет легко зарабатывать, продав потрепанную «тачку» в Бамако, Бобо или на побережье, в Ломе, например, где побольше платят. А зимой туристы. Они, как правило, далеко не забираются и платят очень хорошо. Самое выгодное — «схватить» автобус,— Салум мечтательно закатил глаза.— Отчаянные головы, которые хотят пройти пустыню в одиночку, почти всегда пропадают. Даже я иной раз плутаю, а ведь провожу все время в странствиях. Бывают такие, кто забирается в пустыню, чтобы уединиться. Скоро покажу парочку из ФРГ. Они уже вторую неделю воркуют в фургончике. Машина сломалась в пятнадцати километрах от Тессалита, они же и не думают о починке.

Мы заметили грузовик еще издалека. Подъехали, остановились. Колесо валялось в стороне. Мощная машина беспомощно осела, уткнув лишившуюся опоры железную культю в песок.

Молодоженов из Кельна, казалось, не волновала ни жара под пятьдесят, ни фактическая потеря автомобиля, ни вопрос, как выбраться отсюда. Они отказались от предложения подбросить их до Гао, от продуктов и воды. Единственное желание, которое светилось у них в глазах,— поскорее остаться одним. Остаться наедине с пустыней? Может, только здесь и способен прийти в себя человек, вновь обрести свое «я», избавиться от условностей или просто понять: пустыня оттого и хороша, что где-то в ней скрываются родники?

Мне тоже захотелось остаться одному, и я представил это себе так ясно, что немного закружилась голова. Я оглянулся — пространство засветилось желтым размытым цветом. Словно вступил на другую планету: причудливые кратеры, столовые горы, трескающаяся перекаленная крошка неизвестных минералов, и над всей планетой безраздельно властвует его величество Песок. Только ему, вобравшему в себя мудрость материнских пород, дано перемещаться в неземной духоте вместе с ветром, утверждая свои законы, засыпая проложенные человеком тропы, заваливая колодцы, наступая на оазисы.

Летом, когда и самому Песку от жары становится невмоготу, он, обезумев, пускается в пляс. Песчаным хороводам становится тесно в Сахаре, и море перестает быть преградой. Пыль от дикой пляски долетает до Европы и даже попадает в Антарктиду. Средиземноморские народы говорят тогда, что задул сирокко.

— Сегодня будет песчаная буря,— сказал Салум,— нужно успеть добраться до Тессалита.

Западногерманские пустынники пропустили слова нашего проводника мимо ушей и остались ждать, не захватит ли их кто в сторону Алжира, а если будет мощный тягач — тогда оттащит и фургон до ремонтной мастерской.

Несмотря на поднимавшуюся в воздухе желтизну, которая всплывала, как жир на кипяченом молоке, Салум был невозмутим. Его спокойствие передалось мне, и я спросил:
— Салум, а где ты обучаешься водить машину и почему у тебя такая странная профессия?
— Вообще меня Мубарек учил. Где в пустыне автошколу найти? Некому права выдавать. Дорог тоже нет. Получается так: есть машина — ты шофер, нет машины...— Салум развел руками.— У меня нет машины, а клиентам нравится, когда проводник умеет водить машину — таких быстрее берут, им лучше платят, считают — от них больше проку. Но ни один чиновник, сколько ему ни посули, не согласится написать тебе в паспорте «шофер», если у тебя нет хотя бы мопеда.

Позже, в Тессалите, я убедился, что профессия «ученика шофера» весьма популярна в поселке. Находились там и такие, кто просидел в подмастерьях по десять-пятнадцать лет, так ни разу и не побывав «за баранкой». Вот таким странным образом автомобилизация сказывалась на жизни людей пустыни. Салум был прав: «ученик шофера» в Сахаре звучит привлекательнее и перспективнее (в смысле доходов), чем имгад — козопас.

Традиции и амбиции

Предсказания Салума насчет бури стали сбываться, стоило лишь нам притормозить на центральной площади Тессалита. Окруженная со всех сторон стоящими на возвышении глинобитными домиками песчаная площадь напоминала впадину, куда ручейками сбегали детишки со всего поселка. Мне в начале показалось, что ветер лишь подхватил пыль, поднятую любопытной детворой, но земля «задымилась» повсюду. У поверхности пыль дрожала и дергалась из стороны в сторону. Раздались раскаты грома. Создавалось впечатление, что некий великан вздумал выбить ковер. С каждым его ударом пыли становилось все больше. Закружились волчком песчаные воронки, потом они вдруг разом подпрыгнули и как по команде, подхваченные ветром, вытянулись параллельно земле в струи.

Песок больно хлестал по лицу и рукам, и нельзя было разобрать, что причиняет большее страдание — сами удары или обжигающая температура песчинок. Желтая муть поднялась выше домов, и средь бела дня Тессалит со всеми четырьмя десятками своих глиняных домиков погрузился в туман. От пыли невозможно было спрятаться даже в машине. Она все равно лезла в глаза, уши, рот. Ощущение такое, будто проглотил кусок глины, а тебе пихали и второй, и третий, и некуда бежать из этой столовой.

Мы сидели, не высовываясь из кабин. Дети жались к стенкам жилых построек и во все глаза наблюдали за приехавшими. Вдруг они что-то закричали нам и стали махать в сторону одной из хижин. На пороге стоял человек в униформе и жестом приглашал к себе.

За несколько веков до того, как в Сахаре появился радиотелеграф, в крупных торговых центрах — Томбукту, Каире, Кано — были люди, предсказывающие прибытие караванов. Даже теперь в отдаленных оазисах найдется старец, который назовет день и час, когда под пальмами появятся новые люди. В Тессалите предсказателя не было, поэтому о нашем приезде предупредила телеграмма из Бамако. Единственный человек, который об этом знал, был начальник таможни и главный пограничник по совместительству. Он-то и зазывал нас к себе в контору.

В глиняном домике таможни обстановка была аскетическая. Двери не было. Вместо нее висел лоскут темной казенной ткани. Под потолком сиротливо качалась лампа без абажура. На окнах — современные плотные алюминиевые жалюзи, а на стене, как и положено всякому государственному учреждению,— портрет президента Мусы Траоре и карта Мали. В таможню вызвали хозяйку отеля и страхагента и попросили заняться нами.

На улице Салума будто подменили. Он вдруг потребовал, чтобы ему оплатили половину причитавшихся за дорогу до Гао денег. Однако сумма уже десятикратно превысила ту, о которой договорились в Бордже. Я не мог поверить — на глазах разыгрывалась сцена, типичная для караванных путей прежних веков. Англичанин Александр Лэнг, чей маршрут через Сахару в 1826 году частично совпадал с нашим, жаловался в письмах, что вынужден постоянно доплачивать сверх договоренной суммы. Однако потом с Лэнгом обошлись еще более жестоко. Сопровождавший его шейх Бабани, пытаясь завладеть имуществом путешественника и членов его экспедиции, сговорился с туарегами. Во время ночного нападения спавший Лэнг даже не успел схватиться за оружие. Его посчитали мертвым и только поэтому не добили.
У нас требовали деньги в размере, ни много ни мало, месячной зарплаты французского рабочего. Такой суммы выплатить не могли, да и были опасения, что, согласись мы на это, аппетиты проводника могли бы возрасти.

Дело дошло до того, что пришлось обратиться в полицию. Не знаю, кого из туарегов отбирают на службу, но полицейских уважают здесь не меньше, чем вождей-аменокалов. Вожди одновременно являлись и верховными судьями. Они улаживали все споры. Теперь эти вопросы побольшей части решались в полицейском участке.

К чести тессалитской полиции, справедливость восторжествовала. Нам предложили сменить гида, и, чтобы не было никаких потом осложнений, здесь, в полиции, составить договор. Документ, заверенный двумя полицейскими чинами и скрепленный гербовой печатью, гласил, что от Тессалита до Гао за вознаграждение в тысячу французских франков нас поведет «шофер» Али Диалло.

До сих пор, утверждают исследователи Африки, среди туарегов выделяются три социальные группы: знать, вассалы и рабы. Согласно легенде благородные туареги пошли от Тин-Хинан — мифической праматери, а вассалы — от ее служанки Така-мат. Знать раньше промышляла разбоем, ей также принадлежали земли. Она стояла на вершине общества и жила за счет вассалов, разводивших верблюдов и мелкий скот. Знать, по словам путешественников, выделялась высоким ростом и светлой кожей, вассалы же были темнокожими, возможно, сохранили черты древнего населения Сахары. И знать и вассалы держали чернокожих рабов.

Наверное, из-за высоченного роста и рассудительной речи, Али сразу был причислен мной к благородным туарегам, несмотря на смуглый цвет кожи. Он держался с достоинством и не спеша, широкими шагами ступал по прибитому дождем песку в больших, новых найлах. В числе немногих Али мог позволить себе ходить в ненастную погоду в белой гандуре — длинной до пят рубахе без рукавов. «Шофер»...

Поглядев на лишившуюся заднего стекла машину, он покачал головой:
— Нужно идти к мастеру-инеден. Ведь если поедете дальше, пыль замучает и кто-нибудь обязательно залезет.
— Неужели здесь можно найти стекло для «Нивы»? — удивился Олег.
— Стекла, конечно, не найдут, но заделать проем смогут,— ответил Али и послал одного из крутившихся под ногами мальчуганов предупредить мастерового.

Инеден-ремесленники занимают у туарегов положение особое. Они не относятся ни к знати, ни к вассалам. Им, подобно кузнецам по всей Африке, часто приписывают знакомство с оккультными силами, поскольку инеден подвластны дерево и металл, известны тайны составления красок. Оттого и живут они обособленно. Нам тоже пришлось ехать на окраину поселка.

Слесарную мастерскую определить было легко. У входа валялись железки, куски автомобильных кузовов, среди которых затесался остов наших «Жигулей». Видимо, в силу традиций другие дворики держались на некотором удалении от синих ворот мастерской — живущие там твердо знали, что в отличие от меди железо — «нечистый» металл, и сами кузнецы — тоже «нечистые». Но обойтись без кузнецов не могли. Вот и приходилось «терпеть» соседа.

Раньше инеден изготовляли благородные клинки (обязательно с медной рукоятью), щиты из кожи антилопы (обязательно с медными заклепками), браслеты из мрамора, которые воины надевали на обе руки выше локтя. Браслеты предохраняли воинов от сабельных ударов и обладали якобы магическим действием, придавая силы хозяину. Кузнецы, чьи мастерские располагаются вблизи караванных путей, в том числе и кузнецы Тессалита, постепенно переквалифицируются в авторемонтников.

Уэшхазам, лучший слесарь Тессалита, вышел нам навстречу. Невысокого роста, моложавый, в прожженной спецовке и грубых черных ботинках на толстой подошве, какие выдают у нас дорожным рабочим, он совсем не походил на жителя, пустыни и уж никак на заклинателя оружия и браслетов. Завидев нас, растерялся и своим видом напомнил практиканта, впервые попавшего на завод.

Кузнецы Сахары — загадочный народ. Их профессия всегда оставалась в семье. Сыновья кузнецов женились только на дочерях кузнецов. В связи с этим полагают, что все кузнецы Ахаггара состоят в родстве друг с другом. Этнографы считают, что кузнецы-инеден — вовсе не туареги и принадлежат к другой расе. Об их происхождении существует несколько теорий. Одна из них утверждает, что они потомки описанных Геродотом «эфиопов» или выходцы из Восточной Африки. В Канеме — восточнее озера Чад — обитает замкнутый племенной союз хаддадов. Когда-то хаддады принадлежали к степным охотникам, но из-за нехватки дичи вынуждены были искать другие источники существования. Возможно, они стали родоначальниками кузнецов Сахары.

Пока Уэшхазам готовил железо и сварку — заднее окно решили заварить,— Али нахваливал мастера, объяснял, что и его дед и прадед были кузнецами, а вот отец уже начал работать с машинами. Сначала делал повозки из остатков автотехники для жителей, а постепенно освоился и с автомобилями.

Между тем со сварочным аппаратом Уэшхазам работать не умел и все время прожигал металл насквозь.

— Эту штуку он привез только минувшей зимой и, понятно, еще не освоился,— оправдывался Али, прикрывая глаза ладонью от яркого пламени.

Мы уже рассчитались с кузнецом-автослесарем, как у самых ворот мастерской скрипнул тормозами грузовик, один из тех, на которых ехали французы. Из окна улыбался Бернар. Он попросил заглянуть в кузов — там валялись обломки нашего прицепа — и крикнул:
— Ну что, берете? Прицеп вытащили, еще раз внимательно осмотрели, поглядели на неумело заделанное «стекло» и, к огорчению Бернара, оставили Уэшхазаму на запчасти.

Кель-таггельмуст

Хозяйка так называемого «отеля», который едва дотягивал до уровня постоялого двора, была недовольна. Приготовленный кус-кус давно остыл. Ожидая нашего прихода, Бага дважды накрывала на стол и дважды все убирала. Вытряхивала скатерть и протирала тарелки. Пыль постоянно оседала на стоящий посреди двора стол. Снаружи на прибитом к ограде куске фанеры, покрытом белой рисовой краской на пахте, углем было старательно выведено: «Отель Калао — ресторан». Под вывеской и стояла Бага, по-наполеоновски скрестив на груди руки.

Ее новый пестрый халат ярким пятном выделялся на светло-коричневой стене. Через голову была перекинута дамская сумочка — предмет особой гордости,— доставшаяся в подарок от проезжей иностранки. Из этой сумочки периодически извлекалась пластмассовая пудреница. Пудры уже не осталось, и коробочка использовалась только как зеркальце. Баге очень хотелось нам понравиться и оправдать оказанное ей доверие — приютить гостей. Когда совсем стемнело, ее попытки разглядеть себя в кусочке стекла казались сверхкокетством.

На столе зажгли керосиновые лампы. К столу пришли все люди Тессалита, с которыми нам довелось познакомиться. Даже Салум после неприятной истории счел необходимым отужинать с нами, показать, что не обиделся. Бага доставала из сумочки тетрадку, помечала карандашом расходы, отдавала распоряжение двум расторопным подросткам, видимо, сыновьям. Когда речь заходила о прохладительных напитках, она вынимала ключ на шнурке.

Глядя на светлокожую Багу, можно было поверить, что туареги — потомки гарамантов, древних ливийских племен, переселившихся в Северную Африку с северного побережья Средиземного моря. Как и другие женщины туарегов, она не покрывала головы платком, подчеркивая тем самым превосходство над закутанными мужчинами.

Было ясно, что люди собрались не просто так, а ради какого-то действа. После кус-куса (в отличие от алжирского, он подавался не раздельно: в одной миске — мясо с подливой, в другой — каша, а сразу, перемешанным) объявили, что нас собираются посвятить в туареги. Бага снова отправила ребят, на этот раз за длинными платками — таггельмустами.

Нам намотали на головы по пять метров выкрашенного соком индиго полотна, и мы перестали отличаться от окружающих. Во время процедуры иссиня-черные покрывала кружили в ночи, не предвещая ничего хорошего. Возле каждого кандидата в туареги хлопотало по два человека: один — повязывал, другой — удерживал на ветру покрывало, не давая ему упасть на землю. Потом нам показали, как открывать лицо во время приема пищи и вновь пригласили к столу, на чай.

Таггельмуст появился у туарегов, без сомнения, из соображения полезности. Благодаря ему перед ртом и носом образуется влажная воздушная подушка, значительно уменьшающая испарение. Однако со временем он приобрел ритуальное значение. Таггельмуст повязывается достигшему совершеннолетия молодому человеку, и с этого момента он его никогда не снимает: ни ночью, ни во время еды. Особенно, считают туареги, таггельмуст помогает от сглазу, когда жениху согласно обычаю приходилось селиться у невесты. Если таггельмуст правильно повязан, незакрытыми остаются только глаза. У нас это одеяние вызвало сразу ассоциации с масками, которые надевают преступники, когда идут «на дело». Впрочем, это не так уж далеко от истины — туареги не снимали повязок, нападая на караваны. Туарегским женщинам таггельмуст был не нужен — они сидели дома.

Выпив маленький стаканчик горячего переслащенного зеленого чая, я почувствовал, как взмокла голова под новым головным убором, и подумал, что на этом, наверное, и закончится наша жизнь по законам пустыни. Люди разошлись, сыновья Баги принесли два верблюжьих одеяла. Хозяйка расстелила их тут же, подле стола, на песке и пожелала нам спокойной ночи.

Утомленные двумя ночевками на крыше и изнурительными дневными переходами, мы валились с ног. Багажники теперь были загружены канистрами с бензином, разбирать их даже в голову не приходило. В масках, словно ночные разбойники или фигуры, сошедшие с наскальных рисунков Тассилин-Аджера, мы с фонариком обошли двор, заглядывая в каждый угол. Убедившись в отсутствии змей и скорпионов, тщательно присыпали песком щель под деревянной калиткой и рухнули на подстилки.

В полночь в Тессалит вновь ворвалась песчаная буря. И откуда у Сахары берется столько энергии и зноя? Наверное, на то она и великая пустыня, чтобы всю ночь гонять раскаленный воздух. Я с нежностью вспомнил мое первое знакомство с сирокко на побережье в Алжире. Шесть лет назад, открыв утром окно, я невольно отпрянул назад от пахнувшего в лицо, словно из духовки, жара. Кувыркающиеся по улицам картонные коробки, парящие в воздухе газеты и пластиковые мешки — все это казалось детской забавой в сравнении с тем, что происходило в Тессалите.

Стихия заявила о себе звоном металла, разом скинув со стола алюминиевую посуду и жестяные банки из-под пива и воды. Двор превратился в гигантскую погремушку в руках неспокойного ребенка. В ней в тучак песка бряцало железо, летала скатерть, хлопали свободными углами расстеленные одеяла, готовые сорваться и унести нас, как на ковре-самолете. Растревоженная среди ночи пыль спросонок, похоже, не соображала, что ей делать, и металась до изнеможения в четырех стенах. Обессилев, пыль опускалась нам на головы, оползала по стенам. Не знаю, что бы мы делали без туарегских платков? Под таггельмустом, пусть с трудом, но можно было дышать — рот и нос были защищены от назойливой песчаной пудры.

Тессалит, помнивший, видимо, и худшие времена, безмятежно спал. Утром, чуть свет, появился Али. Мы стали раскручивать пропыленные платки, чтобы умыться. Наши действия вызывали у проводника усмешку. Ведь туареги никогда не моются. Больше того, они считают, что мыться, а тем более каждый день,— вредно. В общем, они правы — в засушливом климате, по мнению врачей, ежедневные умывания вызывают шелушение кожи. Однако после ночного ненастья нам было наплевать на мнение Али и на советы медиков.

У южной границы Сахары, там, где порой сталкиваются влажный и сухой ветры, пролегла полоса солончаков. Постоянное выпаривание солей привело к появлению соляных месторождений.

Али кивнул, на едва заметную тропинку, уходящую вправо.

— Дорога на соляную столицу Тауденни, туда ходят только на верблюдах. Но это не дань традиции — на машине туда не пройдешь.

Соль ценилась у всех народов, а у жителей пустыни особенно. Из-за жары человеку или животному необходимо много соли. Там, где ее нет, живется очень туго. Например, многим суданским народам приходится искать заменители. Как правило, это горькие суррогаты солей, получаемые из животного помета или растительной золы. Кизяк или траву сжигают, а из полученной золы водой вымывают соль. Морскую соль считают безжизненной, и она мало ценится: пустынная, напротив, считается «сильной». В Сахаре говорят: кто ест много соли, тот хорошо растет.

Особенно ценится соль Эль-Джуфа — там и находится Тауденни. Эль-Джуф в переводе означает «брюхо». На самом же деле «брюхо» — самая пустынная и враждебная для человека местность в Сахаре. В этой бессточной низменности неподалеку от Тауденни лежат руины Терхаз-зы. Арабский путешественник Ибн Баттута в XIV веке писал о Терхаззе, что это непривлекательная деревня с той особенностью, что ее дома и мечеть построены из блоков соли и покрыты верблюжьими шкурами. Там нет деревьев, один песок. В песке — соляная шахта. Жители ищут там соль и достают ее в виде толстых пластин.

Жители соляной столицы сильно зависели от прибывающих туда караванов с продовольствием. Нередко случалось так, что из-за задержки каравана люди погибали. В древности соляные пластины Эль-Джуфа оплачивались золотом. Поэтому Терхазза была предметом ожесточенной борьбы между марокканскими султанами и великим владыкой империи Гао аскией Даудом. Соль направлялась караванами в Томбукту и Гао и уже оттуда распространялась от Чада до Сенегала. В Тауденни залежи оказались богаче, и соляная столица перекочевала туда.

— Осторожней, у них очень острые шипы, можно шину проткнуть.— Али показал на засохшие стебли с круглыми желтыми, размером с кулак, плодами.

Я не поверил и остановился.
— Ты смотри, какие прочные.— Николай попробовал отломить колючку.
— Это дикие арбузы,— пояснил Али.— Видите, как разрослись. Эти колючки только верблюд может жевать.

Али вел нас долиной Тилемси. В течение всего года на огромных пустынных пространствах, примыкающих с запада к плато Адрар-Ифорас, сухо. Но стоит пройти дождю, как засоленная почва взбухает и поднимается, как тесто на опаре. Поверхность высыхает, а под коркой еще долго сохраняется клейкое месиво.

Ни Али, ни тем более мы не знали и даже предположить не могли, что ночная буря выплеснула свою влагу в долине, на подходе к плато. Одна за другой попадали в солончаковые ловушки машины. На колеса накручивались пласты грязи. Когда грязь забивала все пространство под крылом, ее выдавливало наружу. Каждая машина скальпировала поверхность, вырезая по две полосы шириной до метра, и скручивала их, словно ковровые дорожки. Буквально на каждом шагу отбивали лопатой глинистую массу.

Чудом выбравшись на каменистую почву, мы почувствовали себя спасенными. Только Али угрюмо молчал, вглядываясь в горизонт. Чувство опасности его не подвело. В первой же низине машина провалилась. Камни ушли в творожистую массу, и автомобиль увяз по двери. Лебедки оказались бесполезными. Нам пришлось приподнимать автомобиль домкратом и заталкивать в ненасытное чрево камни, много камней, пока наконец не появилась упругость. Этот способ предложил Фелеке. Именно так вытаскивают они застрявшие машины у себя в Эфиопии. Очень помогли оказавшиеся случайно поблизости пастухи-туареги.

К полудню удалось вырвать машину. Солнце едва пробивалось сквозь толщу поднятой ночью пыли, и желтый воздух казался еще более горячим. Взглянув на ребят, я оторопел. Вместо Виктора, Николая и Олега три негра — таращили на меня глаза, расплываясь в белозубых улыбках.

— Посмотрите на себя,— посоветовал я, лихорадочно соображая, что все же произошло.
— Не волнуйтесь, вмешался Али,— краска легко смывается водой. Если вам не нравится, надо несколько раз простирнуть таггельмуст, тогда он перестанет краситься. У нас его не стирают. Краска очень полезна, кожа становится гладкой, ранки заживают.

Действительно, вспомнил я, ведь именно из-за того, что, линяя, таггельмуст окрашивает лицо, туарегов еще называют «голубыми людьми Сахары». Наши покрывала были совершенно новые, к тому же, возможно, не лучшего качества, и красились до черноты. После этого у нас не осталось никаких сомнений в том, что мы окончательно превратились в настоящих туарегов.

По прибытии в Гао наше перерождение полностью подтвердилось. Администратор гостиницы долго крутил в руке паспорта. По документам в гостинице останавливались советские журналисты, но перед ним стояли усталые кель-таггельмуст.

Окончание следует

Владимир Соловьев, наш спец. корр.
Фото В. Панярского

Тессалит — Гао