Рафаэль Сабатини. Колумб (часть 3)

Продолжение. Начало в № 1, 2 / 91

П окорно она сняла коричневую мантилью с капюшоном, закрывавшую ее с головы до пят, и осталась в светло-коричневом облегающем платье, подчеркивающем достоинства фигуры. Локоны светло-каштановых волос украшала узенькая золотая цепочка. Ясные карие глаза смотрели на него из-под прекрасных черных бровей.
— Я пришла к вам просительницей, — в низком голосе Ла Хитанильи слышалась чарующая хрипловатость. — Дело касается испанца, подданного их величеств. Речь идет о моем брате.
— У вас есть брат? Здесь, в Венеции? Ну-ка, ну-ка,
расскажите поподробнее.

Она начала рассказывать, путаясь и сбиваясь от волнения.
— Неделю назад в таверне Дженнаро в Мерсерии вспыхнула ссора, засверкали кинжалы, и дворянин из рода Морозини получил жестокий удар. В последующей суматохе, когда Морозини выносили, мой брат, находившийся в это время в таверне, поднял с пола кинжал. Рукоятку украшали драгоценные камни, и мой брат... — Ла Хитанилья вспыхнула от стыда, — взял его себе. Два дня назад он продал кинжал еврею — золотых дел мастеру в Сан-Мойзе. Кинжал признали принадлежащим Морозини, и той же ночью брата арестовали.

Дон Рамон насупился.
— Дело столь ясное, что едва ли мы сможем что-либо предпринять. Ваш несчастный брат, обвиненный в краже, не может рассчитывать на защиту посла.

Она побледнела.
— Это... это не кража... Он... поднял кинжал... с пола...
— Но он продал кинжал. Безумие. Разве ваш брат не знает, сколь суровы законы Республики?
— Откуда ему знать их, он же кастилец.
— Но кража есть кража, будь то в Венеции или Кастилии. Что заставило его пойти на такой риск?
— Ума не приложу. Зарабатываю я достаточно, чтобы содержать и его, и себя, — не без горечи ответила певица. — Но, может, я ограничиваю его. Он жаждал большего, чем позволяли мои заработки.
— Ваш рассказ глубоко тронул меня, — посочувствовал дон Рамон. — Но что привело вас в Италию?

Ла Хитанилья покинула Испанию, уступив настойчивым просьбам брата. Он попал в беду, убив человека в Кордове. О, убил честно, в открытом бою. Но его противник принадлежал к влиятельной семье. Разбором дела занялся алькальд и начал розыски ее брата. И ему не оставалось ничего другого, как бежать. Год назад они прибыли в Геную, и с тех пор она пела и танцевала в Милане, Павии, Бергамо, пока не оказалась в Венеции.
— А теперь, — она всхлипнула, — если ваше высочество не поможет нам, Пабло... — и ее плечи задрожали от рыданий.

Опасность, грозящая никчемному брату певички, ничуть не тронула дона Пабло. Вор, полагал он, должен понести заслуженное наказание. Но он не смог устоять перед плачущей красавицей.
— Надо искать выход... Официально вмешиваться я не имею права. Но если я обращусь лично — совсем другое дело. В конце концов, я пользуюсь здесь кое-каким влиянием. Попытаемся использовать его с максимальной пользой.
— Я благословляю вас за надежду, которую вы вселили в меня, — дыхание ее участилось, щечки вновь зарумянились.
— О, я даю вам более чем надежду. Я даю вам уверенность. Не в интересах Республики отказывать испанскому послу, даже если он высказывает личную просьбу. Так что довольно слез, дитя мое, такие божественные глазки должны лишь радоваться жизни. Ваш брат вскорости будет с вами. Даю вам слово. Его зовут Пабло, не так ли?
— Пабло де Арана. — Она подняла голову и повернулась к нему, преисполненная благодарности. — Да отблагодарит вас святая Дева.
— Святая Дева! — его высочество скорчил гримасу. — Значит, я должен ждать, пока не окажусь на небесах? Ничто человеческое мне не чуждо, и я хотел бы, чтобы меня отблагодарили в этом мире.

Свет померк в ее глазах.
— Мой господин! Мой господин! Помогите мне, и небеса воздадут вам за милосердие.
— Значит, ваши долги за вас платят небеса? Пусть тогда небеса и спасают вашего брата от отсечения руки, галер и даже самой смерти.

Ла Хитанилья содрогнулась от ужаса.
— Вы так безжалостны.
— На какую жалость вы рассчитываете? Вы сами пожалели меня? Разве не безжалостно отвергать сжигающую меня любовь? — Дон Рамиро помолчал. — Скоро я возвращаюсь в Испанию. Вы вернетесь со мной, под моей защитой. А ваш брат... Как я и сказал, сделаю все, что смогу.

Ла Хитанилья научилась ходить по мирской грязи, не пачкаясь. Но сейчас ей предлагалось выбирать между жизнью брата и собственной честью. И спасти Пабло мог только обман. Она должна завлечь этого человека обещаниями, а затем оставить его с носом, когда он вызволит брата из тюрьмы. И совесть не должна мучить ее, потому что этот подлый человек, стремящийся нажиться на чужой беде, не заслуживал иного.

Дон Рамон придвинулся к ней. Она почувствовала на своей щеке его дыхание.
— О, неужели вы не можете этого сделать, не торгуясь? — взорвалась Ла Хитанилья.

Дон Рамон изумился этим словам, ибо он-то ожидал смирения.
— Лед! — воскликнул он. — Камень! Хитанилья! Хитанилья! Из чего вы созданы, из плоти или гранита?

Она закрыла лицо руками, лишь бы не видеть его.
— У меня горе. — Ла Хитанилья все еще рассчитывала на благородство дона Рамона.

Она встала, взяла плащ. Дон Рамон подошел, чтобы помочь одеться, наклонился и прижался к ее щеке жаркими губами.

Резкость, с которой она отпрянула, привела его в ярость.
— Думаете, меня можно пронять, отвечая жестокостью на великодушие? Приходите снова, когда поймете, что из этого ничего не выйдет.

Ла Хитанилья выбежала из комнаты, ничего не ответив.

Дон Рамон подошел к окну, задумчиво посмотрел на Большой Канал. Он остался недоволен собой: где-то, видимо, допустил ошибку. В том, что она придет снова, дон Рамон не сомневался. Так что пока нужно принять меры для освобождения ее брата, решил он, чтобы при следующей встрече объяснить недотроге, к какому результату приведет доброе к нему отношение. Она, похоже, из тех женщин, добиться от которых чего-либо можно, лишь проявляя к ним полное безразличие.

Так истолковал дон Рамон ее поведение, приходя к выводу, что игра стоит свеч.

Глава 7. Инквизиторы

Среди мудрых установлений Венецианской Республики было и запрещение ее дожу вступать в любые контакты с представителями других государств. Однако, как и во многом другом, Агостино Барбариго воспринимал закон так, как считал удобным для себя. Будучи дожем, он, естественно, не принимал послов в своем дворце, но, как частное лицо, неофициально, не отказывал себе в том, чтобы поддерживать тесные отношения с некоторыми из них, в том числе и с доном Районом де Агидар.

Отсюда становится вполне понятным, почему дон Рамон прибыл к ступенькам Дворца дожей, спускающимся к Большому Каналу, в маленькой гондоле, а не в роскошной посольской барже с моряками в парадной форме. Произошло это через час после ухода Ла Хитанильи.

Саразин вновь сидел в гостиной дожа, когда ввели посла в эту роскошно обставленную комнату. Невзирая на присутствие инквизитора, испанец сразу перешел к делу.
— Я — проситель. И рассчитываю на ваше милосердие.

Дож, в ниспадающей алой тунике, в маленькой, алой же, вышитой золотом шапочке на светлых кудрях, элегантно поклонился.
— Я к вашим услугам, ваше высочество, если это в моих силах.
— В этом я не сомневаюсь. И дело-то пустяковое. Один бедолага, мой соотечественник, нарушил закон. Он нашел кинжал, а потом продал его. Разумеется, это классифицируется как кража, но, принимая во внимание его незнание местных порядков, я надеюсь, что ваша светлость помилует его.
— Мы не жалуем воров, — в голосе дожа слышалось сомнение.
— О, мне это хорошо известно. Но едва ли случившееся можно назвать кражей. Этот человек не крал, во всяком случае сознательно, кинжала. Он его нашел. И если ваша светлость сочтет возможным не заметить маленькое... правонарушение, едва ли кто-то обратит на это внимание. Я же окажусь у вас в долгу.
— Ну, если вы так ставите вопрос... — дож неопределенно взмахнул рукой. — Хотя я не могу не удивляться тому, что граф Арияс проявляет интерес к какому-то бедняку.

Дон Рамон искренне полагал, что с весельчаком Барбариго следует говорить откровенно.
— Меня интересует не столько он, сколько его сестра, очаровательная Хитанилья. Это она умоляла меня вмешаться, а такой заступник превратит дьявола в святого, а святого в дьявола.
— Так в кого же она превратила вас?

Дон Рамон рассмеялся.
— Плоть человеческая слаба, и я не смог устоять перед очаровательной женщиной...
— ...при условии, — пробормотал Саразин, — что потом и она не устоит перед вашим высочеством.
— Если мне представится такая возможность. На моем месте, сеньор, вы поступили бы точно так же.
— Еще бы. Еще бы. — Саразин рассмеялся. — Я видел Ла Хитанилью и на таких условиях освободил бы всех воров Венеции.

Моей сестре, как видите, — вздохнул Барбариго, — не повезло с мужем. Что же касается этого воришки, я, как и обещал, постараюсь помочь вашему высочеству. Раз он иностранец и вина его невелика...
— Вина пустяковая, уверяю вас...
— Если все так, как вы говорите, то я не вижу препятствий для его освобождения. При условии, что он немедленно покинет пределы Республики. Как его зовут?
— Пабло де Арана, — ответил дон Рамон.

После его ухода Саразин тяжело поднялся с кресла.
— Если твоей сестре не повезло с мужем, то в таком же положении оказалась и Венеция. Что можно сказать о доже, который не уважает закон.
— Для меня высший закон — благополучие государства, — улыбнулся дож. — Остальные законы — для моих подданных.
— Да спасет нас Бог! Освобождение вора служит укреплению благополучия государства!
— Если это освобождение приводит к тому, что посол Испании чувствует себя нашим должником, то — да. Разве ты забыл, что я говорил тебе о Кристоферо Коломбо, лигурийском мореплавателе?

Саразин уставился на дожа.
— А чем может помочь тебе Арияс?
— Не знаю. Пока не знаю. Но я не пренебрегаю ни одной ниточкой, которая ведет в Испанию. Пусть он забирает этого вора и его сестру-танцовщицу.
— Вора — пусть его. А вот Хитанилья заслуживает лучшей участи.
— Например, постели государственного инквизитора? Жаль, что это ей неизвестно. Иначе бы она обратилась не к дону Рамону. Не везет тебе, Сильвестро.
— Во всяком случае, везет меньше, чем дону Рамону. Ну да ладно. Что значит один вор в этом мире воров...

Однако днем позже Саразин изменил свое мнение.
Тяжело дыша, весь в поту от быстрой ходьбы, он влетел в кабинет дожа и первым делом потребовал отослать секретаря, с которым работал Барбариго.
— Что случилось? — поинтересовался дож, когда они остались одни. — Султан Баязет объявил войну?
— К дьяволу Баязета. Этот испанский воришка, Арана... Я слышал от мессера Гранде, что ты подписал приказ о его освобождении?
— Но разве я не пообещал освободить его изнывающему от любви послу?
— К счастью, вчера ты пообещал освободить его от наказания за кражу. Но сегодня в Совет трех поступило донесение, из которого следует, что Арана, приехавший к нам из Милана, может быть агентом герцога Лодовико.

Барбариго отмахнулся.
— Миланский шпион? Маловероятно. Отношения с Испанией у герцога Лодовико ничуть не лучше, чем с нами.
— В шпионаже все возможно. Донесение поступило от Галлино, одного из лучших наших агентов. Так что речь идет не о краже, а о преступлении против государства. Этому человеку не место в обычной тюрьме. Его нужно передать инквизиторам. Мне!
— Тебе? — Глаза дожа весело блеснули. — Значит — тебе? Интересная мысль, Сильвестро. И ты намерен сыграть с Хитанильей в ту же игру, что и дон Рамон, используя ее воришку-братца как козырного туза?
— Мне не до шуток. Разве я когда-нибудь пользовался своей должностью в корыстных целях? Поговорим серьезно. Этого человека нельзя освобождать. Вовсяком случае, пока мы его не допросим.

Дож на мгновение нахмурился, ибо в голове его родилась новая идея, и освобождение Араны сейчас могло только помешать. Затем на его губах заиграла легкая улыбка.
— Да, да, как ты и говоришь, речь теперь идет не просто о краже. Пусть он и не шпион, хотя с этим необходимо тщательно разобраться, — дож вздохнул. — Боюсь, нам придется разочаровать дона Рамона. Печально, конечно, но... Этого испанского мерзавца допроси немедленно. Но поначалу без пыток, Сильвестро. И одновременно допроси девушку.

В тот же день два здоровяка стражника спустились в мрачную подземную тюрьму Подзи, расположенную под Дворцом дожей, и препроводили Арану наверх, в маленький зал заседаний Совета трех.

Инквизиторы уже ждали его, важно восседая в кожаных креслах за полированным столом: Саразин, в красном, в центре, двое других, в черном, по бокам.
Жалкий, перепуганный, щурившийся от света, с черной щетиной на щеках и подбородке, провонявший тюрьмой, Арана дрожал мелкой дрожью, а инквизиторы сурово разглядывали его, не произнося ни слова.

Наконец затянувшееся молчание было нарушено. Про кражу упомянули и тут же забыли, однако Пабло сообщили, что совершенное им правонарушение карается отсечением правой руки или же длительным сроком работ на галерах. Решать это должен, однако, суд низшей инстанции, поскольку Совет трех разбирает более серьезные преступления.

Дальше допрос провел Саразин.
Арана был предупрежден, что запирательство бесполезно, поскольку, чтобы добиться правды, трибунал готов применить пытки, поэтому лучше сразу говорить все, что есть.

Признает ли Арана, что приехал в Венецию из Милана? Тот признал. По какому делу он приехал в Венецию? В Венеции у него не было никаких дел, кроме как охранять сестру, Беатрис Энрикес де Арана, известную как Ла Хитанилья. Он приехал потому, что не мог оставить сестру одну, так как жизнь актрисы полна опасностей, и Арана призвал в свидетели сказанного святого Ха-меса Компостельского, чем позабавил инквизитора в красном:
— Я сомневаюсь, что святой Хамес Компостельский покинет чертоги рая, чтобы свидетельствовать за такого подонка, как ты. Но мы вызовем Рудзанте и эту женщину. После того как услышим, что они скажут в подтверждение твоих слов, очередь снова дойдет до тебя.
Он махнул пухлой рукой:
— Уведите его.
Рудзанте, допрошенный Советом трех в тот же день, подтвердил версию узника.

После Рудзанте перед инквизиторами предстала Хитанилья. И череда вопросов, не имевших никакого отношения к краже, встревожила ее.

На вопросы, что она делала в Милане и почему переехала в Венецию, Ла Хитанилья ответила без запинки. Твердо заявила, что брат не принуждал ее принять предложение Рудзанте, он вообще не участвовал в переговорах. Затем инквизиторы пожелали узнать, по какой причине они с братом покинули Испанию. Пришлось сознаться, что ее брат бежал, чтобы не попасть на скамью подсудимых.

Когда допрос приближался к завершению, раскрылась узкая дверь позади инквизиторов, и в дверном проеме возникла одетая в золото фигура. Дож Республики, Барбариго, прибыл прямо с заседания Большого Совета в своем парадном убранстве. Знаком руки он остановил начавших было подниматься инквизиторов, предлагая продолжать, а сам остался стоять у стены, внимательно разглядывая свидетельницу.

Считая себя знатоком человеческой природы, дож ясно видел, что даже святому Антонию понадобилось бы собрать в кулак всю силу воли, чтобы не уступить очарованию Ла Хитанильи.

Когда Саразин отпустил девушку с допроса, дож подал голос:
— Пусть она подождет в приемной.

Едва за ней закрылась дверь, Саразин в изумлении воззрился на Барбариго. А тот обошел стол и остановился перед инквизиторами.
— Так что вы выяснили?
— Самую малость, — ответил Саразин. — Арана — никчемность. Он паразитирует на сестрице, а она ради него пойдет на дыбу... — Старший инквизитор взглянул на коллег, которые согласно закивали.

Дожу все стало ясно.
— Значит, ради него пойдет на дыбу? — Он помолчал, потирая подбородок. — И у меня создалось такое же впечатление: под этой внешней холодностью таится жаркое пламя. Обойдемся с ней помягче. Наверное, ей хочется повидаться с братом. Поможем ей в этом.

Один из инквизиторов ахнул: — Он же в Подзи, ваша светлость! Барбариго мрачно улыбнулся.
— Я знаю. Вот пусть там она и увидит его.

Глава 8. Брат и сестра

Пабло де Арана, вновь оказавшись в камере, впал в полное отчаяние. Но не прошло и двух часов, как, к его изумлению, заскрежетал ключ в замке, приотворилась дверь и за ней возникло пятно света.

Подобно загнанному в западню животному, он в страхе прижался к стене, но, разглядев, кто пришёл, подался вперед, к сестре.

Тюремщик поставил фонарь рядом с ней, на верхнюю из трех ступеней, ведущих к каменному полу камеры. Ла Хитанилья спустилась на одну ступеньку, но тут же отшатнулась от чавкающей грязи. Тюремщик громко расхохотался.
— Да, чистота тут не та, что в гостиной. Но ваш брат посажен именно сюда. Мне приказано оставить вас с ним на десять минут.

Гулко хлопнула дверь, на мгновение в камере повисло тяжелое молчание. Затем Пабло разлепил зубы, прохрипел имя сестры.
— Беатрис!

Из ее глаз брызнули слезы.
— Мой бедный Пабло!
Голос ее, оборвавшийся рыданием, лишь разъярил Пабло.
— Пожалей, пожалей меня, ведь я очутился здесь по твоей милости. Зачем ты пришла?
— О, Пабло! Пабло! — с упреком воскликнула она.
— Пабло! Пабло! — передразнил Беатрис брат. — Или я не прав? Или не по твоему желанию мы переехали в эту проклятую Венецию? Разве нам плохо жилось в Милане? Разве ты недостаточно зарабатывала там?

Упреки брата не удивили Беатрис. Она привыкла получать их за все хорошее, что делала для него. Но его последний выпад был столь чудовищно несправедлив, что Беатрис решилась возразить.
— Это неправда, Пабло, — пыталась защититься она. — Вспомни, ты же сам уговаривал меня согласиться на предложение Рудзанте.
— Зная твой характер, твою мнительность, мне не оставалось ничего другого. Ты бы запилила меня, попробуй я возразить. Но ты не ответила мне. Зачем ты пришла?
— Инквизиторы разрешили навестить тебя.
— С какой целью? Они намерены пытать меня? Говорили тебе об этом? А ты знаешь, что это означает? Ты знаешь, как выламывают на дыбе руки? — Он сорвался на крик. — Матерь божья! — И снова закрыл лицо руками.

Преодолев отвращение, Беатрис опустилась ступенькой ниже, к самой вонючей жиже на полу, и попыталась обнять брата, успокоить его. Но он вырвался из ее рук.
— Мне это не поможет.
— Я делаю все, что могу. Я ходила к дону Рамону де Агилару, умоляла его заступиться за тебя.
— К дону Рамону? — Пабло поднял голову, в его глазах блеснула надежда. — К дону Рамону! Клянусь Богом, удачная мысль. Из него ты можешь выжать многое. Я видел, как он смотрел на тебя, — он сжал руки Беатрис. — Что он сказал?
— Дон Рамон предложил мне сделку, — голос Беатрис упал. — Постыдную сделку...
— Постыдную! — Пабло еще сильнее сжал руки сестры. — Какую же? Какую? Что может быть постыднее того, что твой брат сидит в этом аду? Святая дева Мария! До каких же пор ты будешь разыгрывать из себя недотрогу?

Чувствуя, как сестра сжимается от каждой его фразы, Пабло возвысил голос.
— Только потому, что ты так разборчива, меня могут вздергивать на дыбу, ломать мне кости, бить кнутом? Поимей совесть, сестра. Неужели ты оставишь меня здесь только потому, что не хочешь поступиться такой малостью?
— Малостью?
— А чем же? В конце концов от тебя не убудет. Еще раз обратись к дону Рамону. Не теряй времени. Ни в чем не отказывай ему, лишь бы он вызволил меня.

Тюремщик открыл дверь, положив конец мольбам Пабло.
— Время, госпожа. Вам пора уходить.

Глава 9. Приманка

На верхней ступеньке тюремщик удивил Беатрис, объявив, что его светлость ожидает ее. Вскоре Беатрис ввели в сверкающий золотом тронный зал дожа. Там ее встретил Барбариго.

В благоговении она взирала и на дожа, и на тронный зал.
Барбариго галантно подвинул Беатрис стул.
— Пожалуйста, присядьте. — От него не укрылись ни запавшие глаза, полные ужаса от посещения подземелья, ни вымазанные грязью туфли и подол платья.
— Как будет угодно вашей светлости, — Ла Хитанильи села и застыла со сложенными на коленях руками.

Дож остался на ногах. — Вы виделись с братом?
— Да.
— Ваш брат, как агент миланского...
— Это ложь! — не выдержала Беатрис, — Ложь, ни на чем не основанная.
— Вы мне это гарантируете?
— Клянусь вам!
— Я-то вам верю, — помедлил дож. — Однако убедить государственных инквизиторов, к сожалению, гораздо труднее. Они могут подвергнуть вашего брата пытке. Если он выдержит ее, все равно остается кража. Ему могут отсечь руку. Правда, сейчас на галерах Республики ощущается нехватка рабов-гребцов, поэтому руку ему скорее всего сохранят, но до конца дней своих он будет махать веслом.

Беатрис вскочила, побледнев от гнева.
— Как я понимаю, ваша светлость насмехается надо мной!
— Я? — изумился дож. — Святой Марк! Мне-то казалось, что я на такое не способен. Нет, нет, — рука его надавила девушке на плечо. — Наоборот... Я послал за вами, чтобы предложить... свободу вашему брату. — Выдержав паузу, дож продолжил: — Не задаваясь вопросом, виновен он или нет.

Беатрис молча смотрела на дожа, и в душу ее закрадывалось подозрение.
— Могу ли я рассчитывать на вашу благодарность?
— Разумеется, мой господин, — прошептала Беатрис. На мгновение она закрыла глаза, и в голосе дожа ей послышались интонации дона Рамона. Ее передернуло от отвращения.
— Но почему, почему я всегда слышу одно и то же? Да, жизнь заставляет меня петь и танцевать на радость людям, но это не означает, что от меня можно требовать что угодно. Ну почему люди отказывают мне в добродетели?

Дож улыбнулся.
— Вы слишком торопитесь. Если бы не ваша добродетель, я бы не обратился к вам с этим предложением. Вы, естественно, сознаете, что очень красивы. Однако красота еще не все. Только в сочетании с умом и аристократической гордостью, позволяющими вам оставаться чистой среди всей этой грязи, ваша красота становится неотразимой для любого мужчины, на котором вы остановите свой выбор,

Беатрис смутилась.
— Я вас не понимают
— Скоро поймете. Я прошу вас послужить не мне. Республике. Слушайте. При Испанском королевском дворе, в Кордове, или в Севилье, или где-то еще отирается один авантюрист, обладающий картой, на которую у него нет никаких прав. С помощью этой карты и прилагаемого к ней письма авантюрист, о котором я веду речь, может причинить немалый вред Венеции. Достаньте мне карту и письмо, а взамен вы получите свободу брата.

Отвращение вновь охватило Беатрис. В конце концов, в своем предложении дож ничем не отличался от дона Рамона. Цена, которую ей предлагали заплатить за брата, оставалась неизменной. Но теперь к ней добавлялось еще и предательство.

Пристально наблюдая за Ла Хнтанильей, дож повторил:
— Так что вы на это скажете?
— Нет! — вскочила Беатрис. — Не стоило и просить меня об этом. Стать приманкой! Это позор.

Барбариго развел руками.
— Не буду настаивать. Если я оскорбил вас, извините меня. Если бы я мог даровать жизнь и свободу вашему брату, он был бы уже с вами. Но даже дож не может преступить закон, если только не докажет, что делает это ради укрепления Республики. А без этого, боюсь, ваш брат станет галерником, если, конечно, трибунал не сократит время его мучений, приговорив к удушению.

Крик боли вырвался из уст Беатрис.
— Матерь небесная, помоги мне! Скажите мне, что я должна сделать, господин мой. Скажите мне все.
— Разумеется. Разумеется, вам все скажут. В должный момент. Сейчас вам известно достаточно, чтобы принять решение.
— А если я соглашусь, но потерплю неудачу? — Чувствовалось, что девушка уже сдалась. — Я даже не знаю, возможно ли выполнить то, о чем вы меня просите. Вы же мне ничего не рассказали.

Дож не заставил себя долго упрашивать. И, вероятно, поведал Ла Хитанилье что-то очень важное, потому что дон Рамон де Агидар, появившись по своему обыкновению в Сала дель Кавальо, не увидел на сцене певицу. И от Рудзанте он не добился ничего вразумительного. Тот лишь заверил графа, что Ла Хитанильи в его театре больше нет и он не знает, когда она вернется.

В растерянности дон Рамон пришел следующим утром к дожу, чтобы выяснить, как решился вопрос с Пабло де А рана. Его заставили долго ждать в коридоре. Потом из-за двери показался толстяк с выпученными глазами и поклонился ему. Дону Рамону уже доводилось встречать этого человека по фамилии Рокка, корчившего из себя важную персону. На самом деле он служил Совету трех, поэтому дон Рамон, с высоты своего положения, не счел нужным отвечать на приветствие инквизитора.

Рокка направился прямо к нему.
— Меня послали за вашим высочеством. Его высочество примет вас немедленно.

Бормоча про себя проклятия, дон Рамон последовал за агентом Совета трех.

Дож ничем не порадовал его.
— К сожалению, мой друг, в деле Пабло де Арана я не в силах вам помочь. Выдвинутые против него обвинения не ограничиваются только кражей. Этот несчастный передан инквизиторам... — Дон Рамон понял, что последней фразой дож объясняет присутствие при разговоре агента Совета трех. — А в их действия не может вмешиваться даже дож. Между прочим, они потребовали от Ла Хитанильи немедленно покинуть Венецию. И я полагаю, что ваш интерес к ее персоне быстро угаснет. Во всяком случае, надеюсь на это.

На прощание Барбариго мило улыбнулся, но испанец еще долго гадал — то ли в последних словах дожа проскользнула насмешка, то ли ему это почудилось.

Глава 10. Спасение

Кристобаль Колон слонялся по своей комнате, которую он снимал теперь у марана-портного Бенсабата, перебирал в памяти события прошлого и размышлял о будущем. От последнего он уже не ждал ничего хорошего.

Всем недовольный, он улегся на кожаный диванчик. Скромная обстановка комнаты указывала, что ее обитатель не из богачей. Выбеленные стены украшала только овальная картина в бронзовой раме. Изображала она деву Марию. Картину эту Колон купил много лет назад в Италии, и она повсюду путешествовала с ним. Нарисовал ее Аллесандро Филипепи, более известный как Боттичелли. Иногда, в молитве, Колону казалось, что дева Мария на картине оживает, вслушиваясь в его слова.

Мрачно вглядывался он в потолок комнатки, столь несоответствующей его честолюбию. А не поставить ли точку, подумалось Колону. Утром Китанилья прислал ежеквартальное пособие, так что он мог бы купить себе мула и отправиться во Францию, чтобы попытать счастье там. Но кто гарантирует, что и во Франции его не постигнет новое разочарование?

Неожиданно в дверь постучали. Не поднимаясь с дивана, Колон крикнул: «Входите!» — и повернулся к двери, чтобы посмотреть, кто пожаловал. В следующее мгновение он уже вскочил, ибо дверной проем заполнила массивная фигура дона Луиса де Сантанхеля, сопровождаемая стариком Бенсабатом.
— Вы прячетесь от всех, Кристобаль, — в голосе дона Луиса слышался упрек.

Колон пожал протянутую руку.
— Лучше сидеть дома, чем выставлять себя на потеху обезьян,
— Обиделись? — улыбнулся дон Луис.
— Безо всякой на то причины, скажете вы?
— Нет, нет, причины на то были. Но у меня для вас новости. Ваш друг, фрей Диего Деса, прибыл ко двору. Он справился о вас и учинил королеве скандал. С прямотой доминиканца он решился упрекнуть королеву, что она забыла о вас, хотя обещала совсем другое. Маркиза Мойя поддержала его, и вдвоем они так насели на ее величество, что в Саламанку отправили курьера. Он привезет ученых, чтобы те приняли решение по вашей теории. Для вас это новость, не так ли?
— Новость, и чудесная. Впрочем, теперь чудо потребуется и от меня. Как иначе добиться того, чтобы слепые увидели свет.
— Думаю, что это вам по силам, — Сантанхель опустился на диван. Колон остался на ногах. — Как я и говорил, Деса справлялся о вас. Было бы неразумным пренебрегать таким верным другом.
— Я слишком долго отирал стены в приемных. В мире, где о человеке судят по одежке, мне просто стыдно выходить на люди.
— Об этом я позаботился. Бенсабат сшил такой наряд, что вам будет завидовать весь двор. Уж простите, что я сделал это без вашего ведома.
— Если наряд сшит для меня, то, клянусь святым Фердинандом, я заплачу за него.
— Если вы так настаиваете, то заплатите. Из сокровищ Индии, по возвращении. Помоги мне, Господи! Неужели ваша гордость не позволяет принять подарок от старика, который любит вас?

Колон смутился.
— А теперь только ради вас Диего Деса ставит под угрозу свою репутацию. Этот добрый человек борется не только за вас. Ревностный христианин, доминиканец, он тем не менее маран. Он тоже надеется, что открытие Индии и богатства, которые потекут оттуда, приостановят преследование евреев, — чувствовалось, однако, что в последнем Сантанхель сильно сомневается. — Вы должны встретиться с ним завтра в Алькасаре.

Следующим утром Колон появился в древнем мавританском дворце в великолепии черной с золотом парчи. Насмешники прикусили языки и задумались, увидев, как беседует с ним влиятельный доминиканец, наставник принца. А Диего Деса заверил Колона, что долгое ожидание близится к концу.

Колона доминиканец оставил в прекрасном расположении духа.

В одиночестве Колон пробыл недолго. К нему подошли двое мужчин. Граф Вильямарга, рыцарь ордена святого Хамеса Компостельского, и крупный, цветущего вида мужчина со светлыми волосами и синими, чуть навыкате глазами, которого граф представил как мессера Андреа Рокка, только что прибывшего к Испанскому двору из Венеции.

Несколько минут спустя граф Вильямарга покинул их, и, едва они остались вдвоем, венецианец перешел на итальянский.
— Негоже итальянцам говорить на чужом языке. Тем более что я еще не в ладах с испанским — под суровым взглядом Колона он рассмеялся. — Я надеялся, что вы вспомните меня, мессер Кристоферо, но вижу, что напрасно. Впрочем, моя роль в той истории была совсем маленькой, тогда как вы стали ее героем. Я говорю о морском бое в Тунисе, десять лет назад, когда ваши решимость и мужество привели к разгрому турецкой эскадры. Потом я часто думал о вас. Мне хотелось знать, как идут ваши дела. И представляете мое удивление, когда я увидел вас здесь. Вильямарга рассказал мне о задуманной вами великой экспедиции. Как же я завидую тем, кто поплывет с вами. Какое счастье — стать участником этого незабываемого путешествия! Какая честь служить под командой такого капитана!

Из слов Вильямарги я понял, что их величества готовы дать вам корабли. Но, если есть возможность принять участие в вашей экспедиции... Что ж, синьор, я не слишком богат и не хотел бы упустить шанс умножить свое состояние. У меня хватит денег, чтобы снарядить один корабль. И таких, как я, будет много.

Андреа Рокка замолчал, пристально наблюдая за реакцией Колона. А тому вспомнился Пинсон, обратившийся к нему в Ла Рабиде с аналогичным предложением. Пожалуй, делла Рокка попал сейчас не в ту мишень.

Глава 11. Агенты

В лучшей комнате лучшей гостиницы Кордовы пышущий здоровьем разодетый мессер Рокка докладывал о своих успехах.
— Я засыпал его комплиментами, а он в своем самодовольстве словно и не заметил их. Потом я предложил снарядить корабль для участия в его экспедиции. Если б он клюнул на это, я мог бы попросить его показать карту, и тогда, вероятно, мы нашли бы кратчайший путь к нашей цели.

Он ожидал услышать слова одобрения, но их не последовало. Единственный слушатель мессера, низкорослый, с квадратными плечами мужчина, весьма похожий на обезьяну, более привык ругаться, чем произносить комплименты. Его маленькие блестящие глазки буравили собеседника.
— К черту эти тонкости. Мы получили четкие указания и должны их выполнять.

Рокка, однако, гнул свою линию:
— Я и содействовал их выполнению. Но прямой путь может оказаться куда как короче. Шесть дюймов металла между ребер темной ночью, и...
— ...и все пойдет прахом, если карты у него не окажется. Первым делом необходимо выяснить, где она. Он может хранить карту у канцлера, как в Лиссабоне. В этом случае Беатрис должна уговорить его забрать ее и принести домой. Если же карта у него в доме, тогда мы можем пойти прямым путем, как ты и предлагаешь. Мы должны знать наверняка, где она. Ведь один неверный шаг, и можно все погубить. Мессер Саразин дал ясно понять, что человек этот — тьфу, главное — карта. И не след тебе забывать об этом.
— Мы можем не успеть: сегодня я узнал от Вильямарги, что их величества вот-вот ускорят решение дела. Они вызвали ученых из Саламанки, чтобы те высказали свое мнение.

На мгновение собеседник Рокки встрепенулся, но тут же расслабился.
— Королевская комиссия? И ты говоришь мне, что у нас мало времени? Ба! Королевские комиссии ползут к цели, как улитки, и никогда не достигают ее. Комиссия — благо для нас.
— Рад это слышать.
— Сказанное не означает, что мы должны медлить. Так какие отношения установились у тебя с этим мореплавателем?
.
Делла Рокка выложил все до мельчайших подробностей.
— Хорошее начало, — кивнул мужчина. — А теперь дня два нужно подождать,— заговорил он властно. Каждое свое слово он расценивал как приказ, ибо его, Галлиаццо Галлино, лучшего агента Совета трех, назначили руководить всей операцией: он не раз доказывал, что ему под силу дела, о которых инквизиторы предпочитали не говорить вслух.
— Как скажете, — Рокка согласно кивнул. И тут же добавил: — А как наша девушка?
— Она обо всем договорилась с мавром, как, собственно, и ожидалось. Беатрис работала у него раньше и привлекала посетителей в его харчевню. Он рад, что певичка вернулась.

Когда в их комнату вошла Ла Хитанилья, они еще сидели за столом и даже не потрудились встать, чтобы приветствовать ее. Легкой походкой девушка направилась к столу, сняла длинный плащ, села.
— Галлино сказал мне, — произнес Рокка, — что вы уже устроились.

Ла Хитанилья кивнула.
— Все оказалось не так просто, как предполагалось. Многое изменилось с моего последнего приезда в Кордову. Святая палата все более косится на морисков (Мориск — крещеный мусульманин.) и маранов, и Загарте очень боится доминиканцев. Так что он теперь ставит только те спектакли, которые по вкусу Святой палате. Вроде «Мученичества святого Себастьяна». Когда я предложила выступать в перерыве между действиями, он чуть не лишился чувств от ужаса, — девушка невесело рассмеялась. — Но в конце концов не смог устоять перед редкой возможностью заработать приличные деньги. Я буду исполнять роль Ирены, юной христианки, которая спасает Себастьяна от гибели, сама принимая мученическую смерть. Я заменю мальчика, играющего сейчас эту роль, и буду петь над телом Себастьяна под мелодию «Debajo de mi ventana», которую так любили в Венеции.
Глаза Рокки выкатились из орбит.
— Девочка моя, ты закончишь жизнь на костре.
— Не волнуйтесь. К тому же и танец мой будет более чем благопристойный.
— Благочестие в танце! — Рокка испугался еще больше. — Святость в аду!

Ла Хитанилья рассмеялась.
— В Испании мы ухитряемся совмещать несовместимое. Вам следует посмотреть, как танцуют на страстной неделе перед алтарем в кафедральном соборе Севильи. Так что вам волноваться не о чем. А вот Колон... Что он за человек?
— Вспыхивает, как сера, — ответил ей Рокка. — При дворе шепчутся, что он пытался покорить прекрасную маркизу Мойя, но потерпел неудачу. Женщин он не чурается.

Так что работа вам предстоит легкая.
— Легкая? — недоверчиво переспросила она.
— Да, да. В руках такой, как вы, он будет таять, словно воск.

Глава 12. У Загарте

В сопровождении говорливого мессера делла Рокка Колон гулял по садам Алькасара. Венецианец старался все более расположить к себе Колона. С лестью он не перегибал, зато с присущим ему красноречием критиковал придворных, столь мало внимания уделяющих его спутнику. Вполне естественно, что мессер, большой любитель наслаждений, вспомнил и об испанских женщинах.
— В их жилах смешалась кровь Востока и Запада, создав совершенство, смертельно опасное для таких мужчин, как мы.
— Они не более опасны, чем все остальные женщины, — возразил Колон.

Делла Рокка доверительно взял Колона под руку.
— Только когда они не хотят потакать нашим желаниям. И вот в этом обвинять испанских женщин я не могу.
— Естественно, если вы их находите более очаровательными, чем живущих в иных краях.
— А вы — нет? Если так, позвольте обратить вас в свою веру. Здесь, в Кордове, я знаю жемчужину, с которой едва ли кто сравнится за пределами Андалузии. Вы бывали в харчевне Загарте? Нет? Впрочем, это неважно. Сегодня мы можем убить двух зайцев. Во-первых, вкусно поужинать, а во-вторых, посмотреть спектакль, который ежедневно играется у Загарте. Моя жемчужина исполняет
в нем главную роль.

Так что во второй половине дня Рокка и Галлино, которого представили Колону как соотечественника и купца, повели последнего по Калье де Альмодовара. Вокруг шумела улица. Толпился простой люд, среди которого прокладывали дорогу добротно одетые купцы и гордые идальго.

Пробираясь сквозь толпу, Колон и венецианцы подошли к харчевне Загарте. Привратник, завидев венецианца, гостеприимно распахнул створку ворот, а из глубины харчевни уже спешил сам Загарте, маленький смуглый мо-риск, с пронзительным взглядом, в белой рубашке и белом же фартуке.

Непрерывно тараторя, Загарте вел своих гостей по просторному двору, укрытому зеленым пологом от прямых солнечных лучей.

Подмостки для актеров соорудили в конце двора. К ним вплотную примыкали дюжина или больше рядов скамей, на которых уже сидели зрители; часть их, что победнее, стояла за скамьями. Напротив подмостков, в побеленных боковых стенах на первом и втором этажах, темнели окна отдельных кабинетов: всего их было восемь — для тех, кто желал пообедать в уединении и мог себе это позволить. В один из таких кабинетов на первом этаже, у самой сцены, мориск и ввел своих гостей. Здесь посредине комнаты стоял большой стол с четырьмя стульями. Еще один столик, для посуды, притулился у стены.

Устраиваясь поудобнее, Рокка болтал без умолку, Галлино, наоборот, молчал, не обращая внимания на говорливого соотечественника. И Колон задался вопросом: а с какой стати привели сюда этого зануду?

Наконец раздались удары гонга, требующие тишины, зрители приумолкли, и спектакль начался.

Зрители, разгоряченные игрой Хитанильи, исполнявшей роль юной христианки Ирены, после окончания спектакля громко выкрикивали ее имя и забрасывали сцену золотыми и серебряными монетами. Колон, который следил за ее танцем и пением, подавшись вперед, откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.

Рокка, пристально наблюдавший за ним, рассмеялся.
— Ну? Я прав? Доводилось ли вам видеть в своих путешествиях такую женщину?
— Великолепно, — согласился Колон. — Божественно.

Появился Загарте в надежде, что дорогие гости хорошо отдохнули и теперь готовы отужинать. Рокка велел подавать.
— Если твой ужин окажется таким же съедобным, как Ирена, в нашем друге ты найдешь влиятельного покровителя.

Маленький мориск поклонился.
— Мы не стали бы возражать, если бы ты пригласил несравненную Ирену поужинать с нами, а, синьор Кристоферо?

Колон, дотоле стоявший в глубокой задумчивости, поднял голову, глаза его заблистали.
— О! А это возможно?
— Для нее это большая честь, — ответил мориск.

Продолжение следует

Перевод В. Вебера