- Источник:
- архив журнала «Вокруг света»
На третьем этаже Кристианссона и Кванта встретил Колльберг. Он хмуро кивнул им, потом открыл одну дверь и сказал:
— Гюнвальд, пришли те два типа из Сольны.
— Пусть зайдут,— послышался голос из комнаты.
Они зашли и сели. Гюнвальд Ларссон критически оглядел их. Оба полицейских чувствовали, что их ожидает неприятный разговор.
Гюнвальд Ларссон минуту помолчал. Потом спросил:
— Давно вы работаете в полиции?
— Восемь лет,— ответил Квант.
— Вы умеете читать?
— Конечно,— ответил Кристианссон. — Тогда читайте.— Гюнвальд Ларссон подвинул бумажку по столу.
— Вы понимаете, что там написано? Или вам пояснить?
Кристианссон покачал головой.
— Я все же поясню,— сказал Гюнвальд Ларссон.— Это предварительный рапорт обследования места преступления. Из него следует, что две личности, которые носят сорок шестой размер обуви, оставили там после себя сотни отпечатков йог по всему автобусу, и наверху и внизу. Кто, по-вашему, те две личности?
Ответа не последовало.
— Чтоб вам было понятнее, добавлю: несколько минут назад я разговаривал с экспертом лаборатории, и он сказал, что на месте преступления словно целый день резвилось стадо гиппопотамов.
У Кванта лопнуло терпение, и он злым взглядом уставился на Ларссона.
— Вот только гиппопотамы не носят оружия,— мягко продолжал дальше Гюнвальд Ларссон.— А между тем в автобусе кто-то стрелял из вальтера калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра, а если говорить точнее, стрелял с передней лестницы вверх. Кто, по-вашему, там стрелял?
— Мы,— сказал Кристианссон.— Вернее, я.
— Неужели? А зачем?
— То был предостерегающий выстрел,— ответил Квант.
— Для кого?
— Мы думали, что убийца может прятаться в автобусе на втором этаже,— сказал Кристианссон.
— Но там же никого не было! Вы добились только одного: напрочь стерли все следы в этом проклятом автобусе! Не говорю о следах на улице! И чего было еще толочься возле трупов?
— Чтоб посмотреть, нет ли там живых,— пояснил Кристианссон.
Открылась дверь, и вошел Мартин Бек. Кристианссон сразу поднялся, а за ним и Квант.
Мартин Бек кивнул им и вопросительно посмотрел на Гюнвальда Ларссона.
— Это ты так кричишь? Ругань теперь не поможет.
— Поможет,— ответил Гюнвальд Ларссон.— Это конструктивная ругань.
— Конструктивная?
— Конечно, потому что эти два олуха... Эти двое коллег — наши единственные свидетели. Вы слышите? Когда вы прибыли на место преступления?
— В одиннадцать часов тринадцать минут,— сказал Квант.
— А я сидел именно здесь, где сижу сейчас,— сказал Гюнвальд Ларссон.— Мне позвонили в восемнадцать минут двенадцатого. Даже если учтем, что вы возились с радио полминуты и что радиостанция, пока связалась со мною, затратила пятнадцать секунд, все равно остается больше четырех минут. Что вы делали все это время?
— Да...— начал Квант.
— Конечно, вы носились вокруг как зачумленные крысы'
— Не вижу в твоих словах ничего конструктивного,— начал Мартин Бек, но Гюнвальд Ларссон перебил его:
— Погоди. Эти болваны, на протяжении четырех минут уничтожавшие следы на месте преступления, все-таки в самом деле прибыли в тринадцать минут двенадцатого. И не по собственной воле, а поскольку им сообщил о несчастье человек, имени которого они, видите ли, не записали, и мы б его, наверное, не нашли, если бы он сам любезно не пришел сегодня к нам. Ну, так когда вы увидели человека с собакой?
— Приблизительно за две минуты до того, как мы подъехали к автобусу,— сказал Кристианссон, глядя на свои ботинки.
— Выходит, что вы узнали о несчастье в десять или одиннадцать минут двенадцатого. На каком расстоянии от автобуса остановил вас тот человек?
— Приблизительно метров за триста,— сказал Квант.
— Сходится,— сказал Гюнвальд Ларссон.— А поскольку тому человеку семьдесят лет и он тащил за собой больную таксу...
— Я наконец начинаю понимать твою мысль,— сказал Мартин Бек.
— Так вот. Я велел старику пробежать это расстояние. С собакой и при всем параде. Он пробежал его три раза. Выходит, что человек увидел остановившийся автобус не позже седьмой минуты двенадцатого. А мы знаем почти точно, что убийство произошло минуты за три-четыре перед тем.
— Откуда вы знаете? — в один голос спросили Кристианссон и Квант.
— Это вас не касается,— молвил Гюнвальд Ларссон.
— По часам следователя Стенстрёма,— пояснил Мартин Бек.— Одна пуля разбила корпус его часов, и согласно экспертизе они сразу остановились. Они показывали три минуты и тридцать семь секунд двенадцатого. Стенстрём был очень пунктуален. А это означает, что его часы шли точно. Давай дальше, Гюнвальд.
— Свидетель шел по Норрбаккагатан от Карлбергсвеген. Автобус обогнал его в начале улицы. Он затратил около пяти минут, чтобы дойти до конца улицы. Автобус преодолел это расстояние приблизительно за сорок пять секунд. На улице человек не встретил никого. Дойдя до угла, он увидел остановившийся автобус на другой стороне улицы.
— Ну и что из этого? — молвил Квант.
— Помолчи,— сказал Гюнвальд Ларссон.— Свидетель не заметил, что окна разбиты, на что не обратили внимания и эти два феномена, когда наконец доползли туда. Зато заметил, что передняя дверь открыта. Свидетель подумал, что произошел какой-то несчастный случай, и поспешил за помощью. Он очень хорошо рассчитал, что быстрее дойдет до конечной остановки, чем сможет выбраться назад на Норрбаккагатан, в гору, и помчался по Норра Сташунсгатан, в южном направлении.
— Почему? — спросил Мартин Бек.
— Потому что надеялся застать на конечной остановке еще один автобус. Автобуса там не было. Но, к несчастью, он встретил полицейскую машину.
Гюнвальд Ларссон окинул Кристианссона и Кванта убийственным взглядом.
— Встретил радиопатруль из Сольны, который свернул за границу своего района на расстояние брошенного камня. Ну так сколько вы стояли с заведенным мотором, переехав передними колесами через границу города?
— Три минуты,— ответил Квант.
— Скорее четыре или пять,— поправил его Кристианссон.
— И видели кого-нибудь на улице?
— Нет,— ответил Кристианссон.— Никого не видели, пока не появился человек с собакой.
— Таким образом, это свидетельствует, что убийца не мог убежать ни по Норра Сташунсгатан, ни на юг, по Норрбаккагатан. Если отбросить, что он прошмыгнул на подворье товарного склада, то остается одна возможность — Норра Сташунсгатан в противоположном направлении.
— А как... откуда вы знаете, что он не спрятался на территории товарного склада? — спросил Кристианссон.
— Это единственное место, где вы не затоптали всего, что можно увидеть.
— О'кэй, Гюнвальд, ты победил,— сказал Мартин Бек.— Браво! Только ты, как всегда, страшно долго все объясняешь.
Эти слова ободрили Кристианссона и Кванта, и они с облегчением переглянулись. Но Гюнвальд Ларссон сразу же сказал:
— Если б в ваших башках было хоть немного ума, вы бы сели в машину, погнались за убийцей и поймали его.
— Или сами погибли,— мрачно молвил Кристианссон.
Гюнвальд Ларссон смерил его презрительным взглядом.
— Теперь надо подумать,— энергично заявил Гюнвальд Ларссон, захлопнув дверь.— Совещание у Хаммара ровно в три.
Мартин Бек, сидевший с телефонной трубкой возле уха, сердито посмотрел на него, а Колльберг проворчал:
— Чего бы ты хотел?
Ларссон не ответил.
Колльберг проследил взглядом, пока тот не отошел от него, и снова уселся за стол.
Мартин Бек положил трубку.
— Чего ты сердишься? — сказал он.
Он поднялся, собрал свои бумаги и подошел к Колльбергу.
— Звонили из лаборатории. Они насчитали там шестьдесят восемь стреляных гильз.
— Какого калибра? — спросил Колльберг.
— Шестьдесят семь — девятимиллиметровые.
— А шестьдесят восьмая?
— Из вальтера калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра.
— Выстрел Кристианссона в крышу,— констатировал Колльберг.
— Именно так.
— Следовательно, по крайней мере, выходит, что стрелял, наверное, только один сумасшедший,— сказал Гюнвальд Ларссон.
— Выходит, так,— согласился Мартин Бек.
Он подошел к схеме и обвел линией площадку у задней двери автобуса.
— Да,— сказал Колльберг.— Он должен был стоять там.
— Это объясняет, почему Стенстрём не успел выстрелить,— сказал Мартин Бек.
Гюнвальд Ларссон и Колльберг изумленно посмотрели на него.
В комнату ворвался Хаммар в сопровождении Эка и представителя прокуратуры.
— Займемся реконструкцией,— энергично сказал он.— Отключите все телефоны. Вы готовы?
Мартин Бек угрюмо посмотрел на него. Точно так же врывался в комнату Стенстрём, неожиданно, без стука.
— Что там? Вечерние газеты? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Да,— ответил Хаммар.— Весьма бодрящие.
Неприязненно глядя на газеты, он разложил их на столе.
— «Это преступление столетиям— говорит выдающийся специалист по расследованию убийств Гюнвальд Ларссон»,— начал цитировать Хаммар.— «Самое ужасное зрелище из всех, которые мне довелось видеть в своей жизни». Два восклицательных знака.
Гюнвальд Ларссон откинулся на стуле и недовольно насупил брови.
— Ты оказался в хорошем обществе,— заметил Хаммар.— Министр юстиции тоже сказал свое слово: «Надо остановить этот девятый вал беззакония и преступности. Полиция мобилизовала все людские и технические ресурсы, чтобы немедленно поймать убийцу».
Он окинул взглядом комнату и сказал:
— Вот это и есть все ресурсы.
Мартин Бек улыбнулся.
— «Уже теперь сотня наиспособнейших криминалистов со всей страны принимает непосредственное участие в следствии,— продолжил Хаммар.— Такого размаха еще не знала история отечественной криминалистики».
Он швырнул газеты на стол и спросил:
— Где Меландер?
— Разговаривает с психологами,— ответил Колльберг.
— А Рённ?
— В больнице.
— Есть оттуда какие-либо новости?
Мартин Бек покачал головой и сказал:
— Раненого все время оперируют.
— Воспроизведем ситуацию. Колльберг покопался в своих бумагах и начал:
— Автобус вышел из Белльмансру приблизительно в десять.
— Приблизительно?
— Да, весь график городского транспорта нарушился из-за демонстрации На Страндвеген. Автобусы стояли либо потому, что были забиты улицы, или потому, что полиция их не пускала, и так опаздывали, что водителям приказали не придерживаться графика и сразу возвращаться, как доедут до конечной остановки. Мы исходили из предположения, что, наверное, найдутся люди, которые ехали до какой-то остановки как раз этим автобусом. Но до сего времени у нас нет ни одного свидетеля.
— Появятся,— сказал Хаммар. Он показал на газеты и добавил: — После этого.
— Часы Стенстрёма остановились в двадцать три часа, три минуты и тридцать семь секунд,— монотонно продолжал Колльберг.— Есть основания допустить, что именно в это время и раздались выстрелы.
— Первые или последние? — спросил Хаммар.
— Первые,— сказал Мартин Бек.
Он обернулся к схеме на стене и показал пальцем на линию, которой обвел заднюю дверь автобуса.
— Мы считаем, что тот, кто стрелял, стоял здесь,— сказал Бек.— На площадке против дверей.
— Из чего ты сделал такой вывод?
— Из направления полета пуль. Из того, как лежали гильзы.
— Так. Дальше.
— Мы считаем также, что преступник дал три очереди. Первую слева направо и поразил ею несколько лиц, которые сидели в передней части автобуса, тех, которые на схеме обозначены номерами один, два, три, восемь и девять. Единица — это водитель, а двойка — Птенстрём.
— А потом?
— Потом он обернулся, наверное, направо и второй очередью застрелил четыре лица в задней части автобуса, опять-таки слева направо. Он убил номера пять, шесть и семь и ранил номер четыре, то есть Шверина. Шверин лежал навзничь в проходе сзади. Мы объясняем это тем, что он сидел на продольном сиденье с левой стороны и успел подняться. Следовательно, его зацепил последний выстрел.
— А третья очередь?
— Вновь вперед, на этот раз справа налево,— сказал Мартин Бек.
— Минутку,— перебил его Хаммар.— Сколько времени необходимо было на эту стрельбу? Выпустить очередь вперед, обернуться, выстрелить назад, вновь направить оружие вперед и заново зарядить его?
— Поскольку мы еще точно не знаем, какое оружие было у преступника...— начал было Колльберг, но Гюнвальд Ларссон перебил его:
— Около десяти секунд.
— Как он выбрался из автобуса? — спросил Хаммар.
Мартин Бек кивнул Эку и сказал:
— Это твое задание. Прошу.
Эк пригладил седые волосы, откашлялся и начал:
— Открыта была передняя входная дверь. Вероятнее всего, что убийца вышел через нее. Но чтобы открыть ее, ему сначала надо было пройти по салону, протянуть руку над водителем и повернуть ручку.
Эк снял очки, протер их платочком и подошел к схеме.
— Здесь изображен автомат для открытия дверей. Ручка, которая открывает и закрывает двери, размещается слева от руля, впереди, и немного наискосок от бокового окна и может иметь пять разных положений.
— Что-то я не могу понять,— сказал Гюнвальд Ларссон.
— В горизонтальном положении, или в первом, обе двери закрыты,— спокойно продолжал дальше Эк.— В положении втором, одно движение вверх, открывается задняя дверь, в положении третьем, два движения вверх, открываются обе двери. Ручка поворачивается также вниз, положения четвертое и пятое. Одно движение вниз — открывается передняя дверь, два вниз — вновь-таки открываются обе двери.
— Подытожим,— сказал Хаммар.
— Итак,— сказал Эк. — Человек, стрелявший от задних дверей, должен был пройти к переднему сиденью, наклониться над водителем, который лежал на руле, и повернуть ручку в положение четвертое. Тогда открылась передняя дверь, именно та, которая осталась открытой, когда прибыла полиция.
Мартин Бек сразу ухватился за нитку.
— Ив самом деле, есть признаки, которые показывают, что последние выстрелы были сделаны тогда, когда преступник двигался по проходу в переднюю часть автобуса.
— Чисто окопная тактика,— заметил Гюнвальд Ларссон.— Круговая.
— Гюнвальд минуту тому назад весьма метко прокомментировал, что он ничего не понимает,— сухо сказал Хаммар.— Это свидетельствует о том, что преступник был ознакомлен с автобусом, разбирался в его приспособлениях.
— По крайней мере, Умел открывать двери,— уточнил Эк.
В комнате наступила тишина. Хаммар наморщил лоб. Наконец он сказал:
— Следовательно, вы считаете, что кто-то встал посреди автобуса, перестрелял всех, после чего пошел себе прочь? И никто не среагировал? И водитель ничего не заметил в зеркальце?
— Нет,— сказал Колльберг.— Не совсем так.
— А как?
— Кто-то сошел задней лестницей с верхнего этажа автобуса со снятым с предохранителя автоматом,— сказал Мартин Бек.
— Кто-то, кто сидел там какое-то время один,— прибавил Колльберг.— Кто-то, кто выжидал удобного момента.
— Водитель может знать, что на втором этаже есть пассажиры? — спросил Хаммар.
— На лестнице вмонтирован фотоэлемент,— ответил Эк.— Он передает сигнал на счетчик, который размещается на щитке управления. После каждого, кто проходит наверх передней лестницей, счетчик прибавляет единицу. Таким образом, водитель все время знает, сколько пассажиров сидит наверху.
— А когда автобус остановился, счетчик показывал нуль?
— Да.
Хаммар немного помолчал, затем сказал:
— Уж очень все кажется продуманным. Сумасшедший убийца так обстоятельно не может планировать своих поступков.
— Неужели? — сказал Гюнвальд Ларссон.— А тот сумасшедший в Америке в прошлом году застрелил с башни свыше тридцати человек. И точно все рассчитал. Даже взял себе еду.
— Да,— сказал Хаммар,— но одного он не рассчитал.
— Чего именно?
— Как оттуда выбраться,— ответил за Хаммара Мартин Бек.
Через семь часов, в десять вечера, Мартин Бек и Колльберг все еще сидели в Доме полиции на Кунгсхольмсгатан.
Следствие не стронулось с места.
Раненый, находящийся в Каролинской больнице, был все в таком же тяжелом состоянии.
После полудня заявили о себе двадцать свидетелей. Как выяснилось, девятнадцать из них ехали другими автобусами. Остался единственный свидетель, восемнадцатилетняя девушка, которая села на площади Нюбру и проехала две остановки, а там пересела в метро. Она сказала, что с нею вышли из автобуса еще несколько пассажиров. Водителя она опознала, но это было все.
Колльберг нервно ходил взад и вперед, все время поглядывая на дверь, словно надеялся, что вот сейчас она дернется и кто-то ворвется в комнату.
Мартин Бек стоял перед схемой на стене. Он заложил руки за спину и покачивался с носков на пятки — эту привычку он приобрел давно, еще когда был патрульным полицейским, и никак не мог от нее избавиться.
В этот миг в комнату вошел Хаммар.
— Завтра получите пополнение. Новые силы. Из провинции — Хаммар сделал короткую паузу. Затем многозначительно добавил. — Это считается необходимым.
— Кого? — спросил Колльберг.
— Завтра прибудет какой-то Монссон из Мальме. Вы его знаете?
— Я встречал его,— сказал Мартин Бек, не обнаруживая никакого энтузиазма.
— Я тоже,— сказал Колльберг.
— А еще они хотят направить к нам Гуннара Альберга из Муталы.
— Парень что надо,— вяло сказал Колльберг.
— О других я не знаю,— сказал Хаммар. — Кто-то, кажется, приедет из Сундсвала.
— Ладно,— сказал Мартин Бек.
— Если, конечно, вы сами не разгрызете этого орешка раньше,— угрюмо сказал Хаммар.
— Конечно,— сказал Колльберг.— Что мы имеем? Факты свидетельствуют о том, что вчера вечером кто-то застрелил в автобусе девять человек. И что преступник, следуя известному международному примеру сенсационных массовых убийств, не оставил никаких следов, поэтому его не поймали. Он, конечно, мог наложить на себя руки, но если это и сделал, то мы ничего не знаем. У нас две существенные путеводные нити: пули и гильзы могут привести нас к оружию, которым пользовался убийца, а раненый может прийти в сознание и сказать, кто стрелял. Поскольку он сидел в самом конце автобуса, то мог видеть убийцу.
— Так,— сказал Хаммар.
— Это немного,— молвил Колльберг.— А особенно если Шверин умрет или окажется, что он утратил память. Он очень тяжело ранен. Мы, например, не знаем причины преступления. У нас нет ни одного порядочного свидетеля.
— Свидетель еще может найтись,— сказал Хаммар.— А причину убийства не трудись искать. Массовые убийства совершают психопаты, а основанием для этого часто служат их болезненные представления.
— Вот как? — сказал Колльберг.— Меландер знакомится с научной стороной дела. Наверное, скоро у него будут выводы.
— Наш лучший шанс...— сказал Хаммар и посмотрел на часы.
— Это внутренний розыск,— докончил за него Колльберг.
— Именно так. Из десяти случаев девять кончаются изобличением преступника. Не засиживайтесь долго. Это ничего не даст. Лучше, чтобы вы завтра были хорошо выспавшимися. Спокойной ночи.
Хаммар ушел, и в комнате наступила тишина. Через несколько секунд Колльберг, вздохнув, сказал:
— Что, собственно, с тобой творится?
Мартин Бек не ответил.
— Стенстрём? Да, конечно. Подумать только, сколько я этого парня ругал за все годы! А теперь он убит.
— На подмогу к нам прибывает Монссон,— сказал Мартин Бек.— Ты его помнишь?
Колльберг кивнул.
— Человек с зубочисткой,— сказал он.— Вообще-то я не верю в целесообразность массового поиска. Было бы лучше, если мы одни занимались расследованием. Ты да я и еще Меландер.
— Ну, Альберг, во всяком случае, неплох
— Без сомнения,— сказал Колльберг.— Но сколько убийств он мог расследовать в Мутале за последние десять лет?
— Одно.
— Вот именно
Вновь наступила тишина. Потом Мартин Бек посмотрел на Колльберга и спросил:
— Что делал Стенстрём в том автобусе?
— Вот именно,— сказал Колльберг.— Какого черта ему было там находиться? Может, из-за девушки? Той медсестры?
— И брать на свидание оружие?
— Возможно. Чтобы придать себе солидности.
— Он был не из таких,— сказал Мартин Бек.
— Однако он часто таскал с собой пистолет. Чаще, чем ты, уже не говоря обо мне.
— Да. Когда был на службе.
— Я видел его только на службе,— сказал Колльберг сухо.
— Я тоже. Но нет сомнения в том, что он погиб первым в проклятом а в тобусе. А все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытянуть пистолет
— Это свидетельствует о том, что он их расстегнул заранее,— задумчиво сказал Колльберг.— Необходимо учесть.
— Да.
— Хаммар что-то такое говорил на сегодняшнем воспроизведении ситуации.
— Да,— сказал Мартин Бек.— Он говорил, что в чашей версии что-то не вяжется: сумасшедший не действует с таким подробно разработанным планом.
— И какие отсюда следуют выводы?
— Стрелявший не сумасшедший, или скорее это убийство не ставило целью вызов сенсации
— Чушь! — Колльберг сердито передернул плечами.— Стрелял, конечно, какой-то психопат. Из всего, что мы знаем, можно сделать один вывод: он теперь сидит перед телевизором и наслаждается эффектом. То, что Стенстрём был вооружен, ничего не доказывает, поскольку мы не знаем его привычек. Возможно, он был в обществе той медсестры или ехал в какой-то ресторанчик или к приятелю. Может, он поссорился со своей невестой или поругался с матерью и ездил автобусом, так как идти в кино было уже поздно, а больше было некуда деваться.
— По крайней мере, все это можно проверить,— сказал Мартин Бек.
— Да. Завтра. Но есть одна вещь, которую надо сделать немедленно Прежде, чем ее сделает кто-то другой
— Осмотреть его письменный стол в Вестберге,— сказал Мартин Бек.
— Просто поразительно, как ты умеешь делать выводы,— сказал Колльберг.
Он запихнул галстук в карман и начал одеваться.
Дождя не было, но стоял туман, и ночной иней припорошил деревья и крыши домов. Видимость была плохая, и Колльберг тихонько ругался, когда машину заносило на поворотах. За всю дорогу до полицейского участка в южном районе города они перебросились только двумя фразами. Колльберг спросил:
— Как ты думаешь, те, которые совершают массовые убийства, уже были преступниками и раньше?
— Сплошь да рядом. Но далеко не всегда,— ответил Мартин Бек.
В участке на Вестберге было тихо и безлюдно, они молча перешли вестибюль, поднялись по лестнице, на втором этаже нажали на соответствующие кнопки цифрового замка и зашли в кабинет Стенстрёма.
Колльберг на мгновение заколебался, затем сел и потянул за ящики. Они были не заперты.
Комната была совершенно лишена каких-либо особых примет. Только на подставке для ручек лежали две фотографии Стенстрёма. Мартин Бек знал почему. Стенстрём впервые за много лет должен был получить свободные дни на рождество и Новый год. Он намеревался поехать на Канарские острова, даже заказал билеты на самолет. Фотографии он сделал для нового паспорта.
«Вот и поехал»,— подумал Мартин Бек, глядя на фотографии.
Стенстрём казался моложе своих двадцати девяти лет. У него был ясный, открытый взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые даже на фотографии казались немного непослушными.
Когда он только что пришел к ним в отдел, кое-кто из сотрудников посчитал его несколько наивным и ограниченным. Такого мнения придерживался и Колльберг, который часто подтрунивал над новым сотрудником. Но это было раньше. Мартин Бек вспомнил, как они однажды поссорились с Колльбергом из-за Стенстрёма. Мартин тогда спросил:
— Какого черта ты все время цепляешься к парню?
И Колльберг ответил:
— Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он стал хорошим полицейским.
Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции — красивый, с приятными манерами, натренированный, спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами.
Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол.
С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет он научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции, возмужал, преодолел неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, мать переехала в Вестманланд.
Мартин Бек должен был знать о Стенстрёме почти все, но на самом деле его знания были ограниченными.
Порядочный парень Честолюбивый, настойчивый, ловкий и сообразительный. А с другой стороны — немного робкий, все еще несколько наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто не без этого?
Может быть, у него был комплекс неполноценности? Например, перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём стоял в двух метрах и взвешивал, что ему делать.
Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?
Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.
Наконец осталась только одна вещь — серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый.
Колльберг повертел его в руках.
— Очень старательно заклеен.
Он пожал плечами, взял нож для бумаг и разрезал конверт.
— Ага,— сказал Колльберг.— Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.
Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.
— Это его невеста,— почти беззвучно сказал Мартин Бек.
— Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.
Мартин Бек по обязанности начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и даже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.
Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.
— Она дьявольски хороша! — восторженно сказал он, продолжая просматривать снимки.
— Что ж, завтра ты сможешь увидеть ее воочию,— сказал Мартин Бек.
— Да,— сразу погрустнел Колльберг.— Не очень веселая будет встреча.
Он собрал фотографии и сложил их в конверт.
Они потушили свет и вышли из кабинета.
— Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? — спросил Мартин Бек уже в машине.— Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.
— Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстулльсбру встретил радиопатруль с двумя парнями, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.
Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Колльберг уже ожидал на перроне. У них с Беком была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.
Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгагатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.
За углом, когда они уже свернули на Эстётагатан, Колльберг спросил:
— Не слыхал, как там с раненым?
— Перед выходом я звонил в больницу. Операция удалась настолько, что Шверин еще жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.
— А есть надежда, что он придет в сознание?
Мартин Бек пожал плечами.
— Кто его знает. Будем надеяться. Они шли по Черховсгатан, пока достигли дома номер восемнадцать.
На табличке жильцов внизу стояла фамилия «Турелль», но на дверях квартиры на втором этаже была прибита белая карточка с надписью тушью: «Оке Стенстрём».
Открыла им невысокая девушка, Мартин Бек по служебной привычке отметил, что ее рост — метр шестьдесят.
— Заходите,— сказала она, закрывая за ними дверь.
Голос у нее был низкий и хрипловатый.
Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и голубую вязаную спортивную рубашку.
Она молча выжидательно постояла, пока Мартин Бек и Колльберг пристраивали на полочке шляпы рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Затем все пошли в комнату.
Оса Турелль села в кожаное кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, и Мартин Бек с Колльбергом тоже сели. Пепельница на длинном столике была полна окурков.
— Думаю, вы понимаете, что нам непременно надо как можно быстрее поговорить с вами,— сказал Мартин Бек.
Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла сигарету и глубоко затянулась. Ее рука чуть дрожала.
— Да, я понимаю,— наконец сказала она.— Это хорошо, что вы пришли. Я сижу в этом кресле с тех пор... ну, когда мне сказали... Все сижу и стараюсь понять... стараюсь понять, что это правда…
Ни Мартин Бек, ни Колльберг не знали, что сказать. В воздухе висела гнетущая тишина. Наконец Колльберг откашлялся и глухим голосом проговорил:
— Фрекен Турелль, можно вас спросить кое-что о Стенстр... об Оке?
Оса Турелль медленно подняла на него взгляд.
— Скажите мне, как все это произошло? — спросила ома.
— О'кэй,— ответил Мартин Бек и закурил сигарету.
— А куда Оке ехал? — выслушав его рассказ, спросила Оса,— Почему он оказался именно в этом автобусе?
Колльберг посмотрел на Мартина Бека и сказал:
— Мы надеялись узнать об этом у вас.
Оса Турелль покачала головой.
— Я не имею никакого представления.
— А вы не знаете, что он делал раньше, в течение дня? — спросил Мартин Бек.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Он целый день работал. Вы же должны были знать, какая у него работа.
Мартин Бек какую-то минуту колебался, потом сказал:
— Последний раз я видел его в пятницу. Он заходил на работу перед обедом.
Она встала и прошлась по комнате
— Но он же работал и в субботу и в понедельник. Мы вышли вместе в понедельник утром. А вы тоже не видели Оке в понедельник?
Она посмотрела на Колльберга. Тот покачал головой и спросил:
— Он не говорил, что поедет на Вестберг? Или на Кунгсхольмсгатан?
Оса минуту подумала.
— Нет, не говорил ничего. У него было какое-то дело в городе.
— Разве он никогда не рассказывал о своей работе? — спросил Мартин Бек.
— Рассказывал. Но о последнем задании он молчал, Я даже удивилась. Обычно он рассказывал о разных случаях, особенно если было что-то тяжелое и запутанное. А на этот раз...
— Дело в том, что он не мог ничего особенного рассказать,— сказал Колльберг.— Последние три недели были исключительно бедны происшествиями. Мы сидели фактически без дела.
Оса Турелль пристально посмотрела на него
— Зачем вы это говорите? По крайней мере, у Оке последнее время было полно работы...
Рённ посмотрел на часы и зевнул.
Потом перевел глаза на кровать, где лежал забинтованный мужчина. Затем задержал взгляд на аппаратуре, которая поддерживала жизнь потерпевшего, и наконец на медсестре, только что сменившей пустую бутылку в капельнице.
Рённ уже не один час сидел в этой антисептической, изолированной комнате с холодным светом и голыми белыми стенами.
Вместе с ним в палате находилась личность по имени Улльхольм, которую Рённ до сего времени никогда не встречал и которая, однако, оказалась одетым в штатское платье старшим полицейским инспектором.
Даже простодушному Ренну Улльхольм казался безгранично нудным и тупым.
Улльхольм был недоволен всем — начиная от зарплаты, которая для него была очень низкой, и кончая начальником полиции, не умевшим навести у себя порядок. Он возмущался, что детей в школе не учат послушанию и что даже среди полицейских нет настоящей дисциплины. Причину увеличения преступности и падения нравов он видел в том, что полиция не имела фундаментального военного образования и не носила шашек.
Однако сильнее всего он набрасывался на три категории людей, которые Рённу никогда не сделали ничего плохого и о которых он никогда не думал, а именно: Улльхольм ненавидел иностранцев, молодежь и социалистов.
Улльхольм на все явления имел свою безапелляционную точку зрения и без умолку разглагольствовал на разные темы.
— Смотришь на эти безобразия, и помимо воли хочется убежать на природу. Я б с удовольствием выбрался в горы, если бы всю Лапландию не опоганили лопари. Ты ж понимаешь, что я имею в виду, а?
— Моя жена саамка,— сказал Рённ.
Улльхольм сразу нахмурился, замолчал и отошел к окну. Он стоял там часа два, печально глядя на недобрый, изменчивый мир вокруг.
Рённ подготовил два четких вопроса, которые хотел задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот. Первый: «Кто стрелял?» И второй: «Как он выглядел?»
Рённ сделал еще и другие приготовления, а именно: поставил на стул портативный магнитофон и перевесил микрофон через спинку стула. Улльхольм не принимал участия в этих приготовлениях, он ограничился тем, что время от времени критически посматривал на Рённа от окна.
Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра вдруг наклонилась над раненым и быстрым нетерпеливым движением руки позвала к себе обоих полицейских.
Рённ быстро схватил микрофон.
— Думаю, что он приходит в сознание,— сказала медсестра.
Лицо раненого стало меняться. Веки и ноздри задрожали.
Рённ протянул микрофон.
— Кто стрелял? — спросил он.
Никакой реакции. Рённ подождал несколько секунд и повторил вопрос:
— Кто стрелял?
Губы больного шевельнулись, и он что-то сказал. Рённ переждал две секунды и вновь спросил:
— Как он выглядел?
Потерпевший ответил и на этот раз, уже несколько отчетливее.
В комнату вошел врач.
Рённ уже раскрыл рот, чтоб повторить второй вопрос, когда мужчина на кровати повернул голову в левую сторону. Нижняя челюсть у него отвисла.
Рённ посмотрел на врача, и тот серьезно кивнул ему, складывая инструменты.
Подошел Улльхольм и сердито сказал:
— Ты что, в самом деле не можешь больше ничего от него добиться?
Потом громко обратился к больному:
— Слушайте, господин, с вами разговаривает старший полицейский инспектор Улльхольм...
— Он умер,— тихо сказал Рённ Улльхольм вытаращил на него глаза и бросил только одно слово:
— Идиот!
Рённ выключил микрофон и понес магнитофон к окну. Там он осторожно перемотал ленту указательным пальцем правой руки и нажал на кнопку воспроизведения записи.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Самалсон.
— Ну и что это нам даст? — сказал Рённ.
Улльхольм секунд десять зло, с ненавистью смотрел на него, а затем сказал:
— Что даст? Я обвиню тебя в служебной халатности. Ты же понимаешь, что я имею в виду, а?
Он повернулся и вышел из комнаты. Его шаг был быстрым и энергичным. Рённ грустно смотрел ему вслед.
Продолжение следует
