Ж арко, душно... Больше тридцати градусов в тени. Старая Гавана пропитана солнцем. Укрыться в прохладной тени деревьев негде: вся растительность — это худосочные пальмочки, растущие из трещин старых домов.
Мой знакомый Умберто опаздывает. А ведь так заманивал, так зазывал меня на «ферию». «Вот увидишь,— говорил,— ярмарку — не пожалеешь! Праздник кубинских мастеров. Спектакль, фейерверк, парад, гала... Это — феерия!..»
Кабачок «Бодегита дель медио», где я прячусь от солнца, похож на десятки других. Но для многих гостей Гаваны это объект паломничества: здесь, говорят, любил бывать Хемингуэй.
Умберто все нет и нет. Смотрю на часы — уже половина второго. На меня поглядывает сосед — замечательный тип мулата: весь шоколадный, а волосы и усы рыжие. Он доброжелательно улыбается. Я пытаюсь завязать разговор.
— Вот, условился с товарищем... Ферию хотел посмотреть...
— Ничего, она только в два начнется. Да и то можно не спешить: сначала не много продавцов будет. Самый разгар — часам к четырем.
— Да ведь хочется все увидеть — с начала и до конца. Когда еще выберусь...
— Выберетесь. Я столько раз уже бывал здесь, а еще раз посмотреть никогда не откажусь. Когда впервые сюда пришел — года полтора назад, потом никак следующей субботы дождаться не мог. И так до сих пор. Сам я из провинции Матансас. Родился в деревне.
— А что делаете в Гаване?
— Учусь. В университете.
— Я тоже — в Московском. А здесь пишу диплом.
— Я по акценту понял. У меня брат учится в Советском Союзе. В Ленинграде.
Несколько минут сидим молча. Тряхнув рыжей шевелюрой, мой собеседник принимает решение:
— Если ваш товарищ не придет, я смогу вам показать ферию. Только сначала — дело. Я там с одним мастером сговорился, он аппликации по коже делает.
— А кто они такие, эти мастера?
— Да разные люди. Рабочие, рыбаки, портные, скорняки, гончары... А в свободное время — да-да, именно в свободное — занимаются любимым ремеслом. Но ремесло это граничит с искусством. Берете меня в гиды?
— Беру! С великим удовольствием.
— Меня зовут Хесус.— Он протянул руку.— А тебя? Андрей? Значит, Андрес. Пошли.
Мы встали, и я, подумав, что Умберто придется ждать, пока я не насмотрюсь на ферию, оставил у бармена записку «для человека, который будет спрашивать «совьетико»: «Скоро приду. Обязательно дождись. Желаю прохладной погоды. Андрес».
От «Бодегита дель медио» до Кафедральной площади, где раскинулась ярмарка, несколько шагов. Улочка узенькая, покрыта брусчаткой, тротуары чисто символические. Типичный уголок старой Гаваны. Поперек мостовой меж двух чугунных тумб протянута цепь. Машин нет. Здание кафедрального собора впереди кажется ослепительно белым — даже глазам больно смотреть.
Людей на площади мало. В дальнем углу, в тени, несколько человек меланхолически потягивают «кронисадо» — напиток из дробленого льда, политого сиропом.
— Ну и где же ферия?
— Подожди. Скоро соберутся...
Возле ограды собора, на самом солнцепеке, высокий седой старик раскладывал на лотке витые розовые раковины, белые, словно сахарные, веточки кораллов, сушеных крабов, кривые акульи зубы. Извлек из сумки и бережно поставил чучело черепахи — в цилиндре и с тросточкой.
— А акульи зубы острые?
Старик достает листок бумаги и без усилия проводит по нему клыком. Листок распадается на две части.
Восхищенный, покупаю горсть зубов акулы, а Хесус уже тянет меня за рукав:
— Это не мастерство. Это для туристов, пойдем...
Солнце палит нещадно. Тени нет, только маленький кружок под ногами, отбрасываемый полями шляпы. Гаванцы все прибывают и прибывают на площадь. От розовых, голубых, зеленых, красных нарядов женщин рябит в глазах. Мужчины элегантны и подтянуты: светлые рубашки, темные брюки и высокие, туго зашнурованные ботинки. Это в такую-то жару! Но обычай есть обычай, и ни один истинный кубинец здесь не позволит себе и не простит другим какие-нибудь сандалеты или сабо.
Проходит полчаса, и уже вся площадь заполнена людьми — продавцами, покупателями. Мелькают разноцветные пончо. Изящными змеями свисают кожаные ремни с замысловатыми пряжками и тонким тиснением. Колышутся на слабом ветерке платья. На земле и на лотках расставлена обувь.
Хесус решительно прокладывает дорогу к дальнему углу площади. По пути я на секунду задерживаюсь у картонных моделей самолетов, среди которых в большом почете, я замечаю, наш краснозвездный По-2. Потом останавливаюсь возле пожилой семейной пары, сидящей на низеньких стульчиках и продающей раскрашенные глиняные куколки. Но боязнь потерять Хесуса из виду в этом водовороте людей не позволяет надолго отвлекаться.
Возле колонны собора, под красными, желтыми, бело-черными масками, развешанными на стене, сидел сухонький старичок в красной фуражке с большим козырьком. Хесус протянул ему руку и, кивнув на меня, сказал:
— Хосе, познакомься. Мой товарищ.
Я назвал себя и тоже подал руку. Потом взял брелок — маленькую резную головку, удивительно гладкую на ощупь, с идеальными обтекаемыми формами.
— Пластмасса? — спросил я. Старик обиделся.
— Черное дерево.
— А как же вам удалось в такой маленькой фигурке...
— Это не сложнее, чем в больших.— И он махнул рукой на стенку.
Тут только я разглядел маски по-настоящему. Они оживали на глазах. Лукавые толстощекие, грустные толстогубые, лупоглазые кокетливые, зубастые, сердитые, смеющиеся, плачущие рожицы из дерева смотрели на меня с пытлипым любопытством.
— Вы знаете... — некоторое время я стоял ошеломленный, не зная, как вызнать резчика на разговор,— я немного увлекаюсь резьбой... Не могли бы вы рассказать, как работаете. Может, попозже, когда соберетесь уходить?..
Хосе сразу поднялся.
— Я уже заканчиваю — все заказы отдал. Если вы так хотите... тут неподалеку можно спокойно поговорить, а заодно и выпить хороший кофе.
И он начал снимать маски со стены.
— Отлично,— сказал Хесус.— Я потом зайду за тобой. Где вы будете?
— У «Двух братьев».
Хосе взвалил сумку на плечо, и мы пошли.
Кофе был крепкий и сладкий. С моря уже потянуло прохладным ветерком. Хосе закурил и вопросительно посмотрел на меня.
— Как у вас получается такая резьба? Наверное, зависит от дерева? — спросил я.
— От дерева... Да, многое. Хотя всякая порода по-своему красива. Успех зависит не только от того, что режут, но и как...
— Например?
— Например, тот самый брелок. Пластмасса... В чем-то вы правы: работа неудачная. Не стоило резать из этого сорта такую мелкую вещь. Дело в том, что на черном дереве не видны ни годичные кольца, ни радиальные лучи. Древесина его однородна. И потому на маленькой фигурке не видна фактура, а надо резать так, чтобы подчеркивать строение древесины. Большая маска из черного дерева — другое дело.
— Почему?
— Ну, считайте это моим личным мнением или, если хотите, стилем. Видите ли, сортов черного дерева очень много — от темно-зеленого до черно-бурого. Так вот, практически черная только сердцевина. Внешние же кольца светлые. Это и позволяет в крупной работе использовать оттенки, пофантазировать, «поиграть» с деревом. Можно выгодно сочетать выпуклости и выемки, сделать, например, лицо на черном фоне, а волосы — на светлом. Тут трудно дать практический совет — все зависит от собственного понимания и... куска дерева.
— Вы-то предпочитаете черное дерево?
— Не совсем так. Я люблю с ним работать, но истинно «мое» — красное. Красной древесины много. Американскую секвойю тоже иногда называют красной. Однако лучше всего махагониевое дерево. Оно хорошо полируется, не растрескивается, не коробится. А какая фактура! Радиальные лучи узкие, на торцевом срезе едва заметны. Годичные кольца не выделяются резко, зато очень красиво подчеркивают в продольном срезе плавность линий... Дерево твердое, но хрупкое. Бывает, не под тем углом надавил — хлоп! — и расколол почти готовую вещь. Можно выкидывать.
— Вы только маски режете?
— Нет, конечно. Делаю ступки, спицы, кастаньеты, ножи для бумаги. Здесь с резьбой надо меру знать. Иногда тонкость орнамента может быть во вред практическому назначению вещи. Не правильно рассчитана рельефность украшения — и отлетит кусочек завитка орнамента: вся вещь пропала! А пыль! Забиваясь в узкие щели, она через некоторое время придаст изделию неопрятный вид...
— Ну а все же, как подбираете материал, какие используете инструменты?
— Когда работаешь с ценными породами деревьев, используешь по возможности все, до последнего кусочка. Учитываю направление волокон, наличие сучков. Определяю, где можно смело резать, а где лучше не тревожить... Конечно, хорошие инструменты — залог успеха. Я ведь слесарь в авторемонтной мастерской. Резцы вытачиваю себе сам. С деревом люблю работать с детства, но до революции это никого, кроме родных, не интересовало. А после победы народной власти требовались рабочие руки, было не до забав. Вот только в прошлом году я решился появиться со своими работами на Кафедральной. Вышел — и, оказывается, многих интересует то, что я делаю. Мне заказывают — я стараюсь. Больше двух часов на ферии не задерживаюсь — быстро раскупают.
Хлопнула входная дверь, и я увидел Хесуса. Он подошел, улыбнулся:
— Поговорили? Ну, пошли, Андрес, я тебе еще кое-что покажу. До следующей субботы, Хосе.
И снова закружилась, зашумела разноголосая ферия.
Совсем рядом раздается странный, ни на что не похожий мелодичный звон. Оглядываюсь. Продавец возле лотка позванивает в колокольчик. Самое любопытное — колокольчик глиняный!
— Что за чудеса! — восклицаю я по-русски.
— Вам нравится? — так же по-русски откликается продавец. Видя мое удивление, поясняет: — Я шесть лет учился в Москве на инженера. Сейчас дороги строю. Язык, как видите, не забываю. Я очень люблю Москву. Это город моей юности. До сих пор иногда снятся ее улицы.
— А колокольчики — неужели...
— Это наше, старинное кубинское ремесло. Я занимаюсь лепкой с удовольствием. Конечно, как и в каждом ремесле, здесь есть секреты. Например, нужно найти особую глину. Но самое трудное — обжиг. Недодержишь — звона не будет, глухой удар, тусклый. Передержишь — лопнет при обжиге. Извините, покупательница ждет.
Появился Хесус и с возгласом: «Куда же ты пропал?!» — ухватил меня за рукав.
— Подожди, Хесус, очень интересный человек...
— Поговоришь с ним через неделю. Тут аукцион начинается!
— Какой?
— Увидишь.
Солнце уже скрылось за домами, но небо пока светлое, бездонно-голубое. С моря потянул ветерок — легкий, пряный и даже будто солоноватый на вкус. И еще пахло горячим асфальтом, нагретой древесиной, бананами и цветами дерева с пышным названием — «волшебница ночи». Захотелось хоть на секунду вырваться из этого круговорота красок, лиц, голосов, остановить мгновение и полюбоваться, как на Гавану нисходят сумерки. Но мой спутник уже втискивается в толпу оживленно жестикулирующих людей. Здесь продают картины кубинских художников на африканские темы. Вокруг переговариваются, спорят, обсуждают. Цены растут, распродажа идет быстро. Незаметно пролетел час. Вот и последнюю картину уносит рослый мужчина. Видно, очень доволен. Рядом с ним, держась за штанину, семенит дочка-кроха, может быть, впервые в жизни приобщающаяся к искусству.
Вечером меня ждет работа, и я прощаюсь с Хесусом.
— Может, останешься? Сейчас ансамбль будет играть, потанцуем...
— Нет, Хесус. Меня уже ноги не держат...
У самого выхода с площади, возле устья той улочки, по которой я несколько часов назад вошел в ферию феерию, стоял лоток. До продавца оставалось шагов двадцать, и в темнеющем воздухе я не мог разобрать, что же там такое. «Фантастика какая-то», — подумалось. Над лотком висели светящиеся шары. Штук пять, все разных размеров. Свет был рассеянный, тускловатый. Подходя ближе, я споткнулся.
— Осторожнее! — крикнул продавец.
— Побольше бы таких лотков, как ваш, и ферия могла бы продолжаться до утра,— пошутил я.
— Да, когда стемнеет, мой товар самый заметный.
Я взял шар в руки. Это был светильник из соломки, внизу — небольшое отверстие, чтобы вставлять лампочку. Соломинки переплетены так плотно, так хитроумно, что материал похож на ткань из толстых ниток. И никаких распорок, никакого каркаса. Словно фантастический плод светился в моих руках.
— Ловко сделано! — Продавец застенчиво улыбается.— А что вы еще делаете?
— Корзиночки, вазы... Но в основном светильники. Они пользуются большим спросом. Купите?
— А удлиненной формы можно?
— Тогда в следующую субботу приходите, сделаю.
— Приду,— сказал я.— Обязательно приду...
В дверях «Бодегита дель медио» юно ша перебирал струны гитары. Было совсем уже темно, только высоко-высоко светились розовые облака. В дальнем углу сидел Умберто и что-то рассказывал очаровательной худенькой девушке. Я подошел.
— Извини, Умберто. Тебе, кажется, пришлось немного подождать?
— Ну что ты! — Он широко улыбнулся. — Я сам недавно пришел. Пойдем, покажу ферию. Там сейчас музыка будет, весело. Самое интересное...
— Давай отложим на недельку, — сказал я. И подумал: «Как жаль, ведь ждать придется целую неделю. Целых семь дней...»
Гавана — Москва
А. Костин
