Продолжение. Начало в № 7/92
От полюса до Эребуса
Декабрь 1980-го — январь 1981-го
Американская база на Южном полюсе в отличие от остальных станций в Антарктиде защищена от стихии металлическим куполом. Он достаточно велик, чтобы вместить под свои своды восемь сборных хижин с центральным отоплением, и зимой, когда температура падает до минус 80 градусов по Цельсию, его внешние двери закрыты. В таких условиях обычно и зимуют.
Начальник базы Том Плайлер в свое время служил лейтенантом морской пехоты во Вьетнаме и был приверженцем жесткой дисциплины. Начинать второй этап путешествия (предположительно включавший в себя опасный спуск по леднику Скотта) до тех пор, пока Джинни не оборудует радиоточку на полюсе, не имело смысла, и я попросил у Тома разрешения остаться на базе на неделю.
Мы установили две шатровые палатки метрах в ста от купола и приняли любезное приглашение питаться в столовой базы в обмен на мытье посуды и участие в общей уборке. Это высвобождало кое-кого из американцев для более квалифицированной работы.
Под ледяным полом купола змеился длинный туннель, где проходили трубопровод и электрические кабели. С годами там образовалось большое количество льда от всевозможных протечек и утечек, и лед забивал пешеходные дорожки. Однажды я даже сопровождал Тома и двух рабочих (один из них в прошлом пилот Б-52) на уборку льда. Мы были вооружены ледорубами и мешками для выноса осколков. По дороге Том показал мне вертикальную вентиляционную шахту.
— Один наш повар попытался выбрать снег оттуда. Произошел обвал, и его задавило насмерть,— таким было его краткое наставление.
К счастью, мы кололи лед в горизонтальной шахте, но я уже начинал думать, что жизнь под полярным куполом намного опасней, чем на открытом ледяном пространстве: во время путешествия можно провалиться в трещину, зато нельзя утонуть в собственных нечистотах. — Нам приходится следить за инфекцией, — заметил Том.
— Но ведь холод убивает микробы.
— Да, но только снаружи. Кое-кто из наших ученых проводит весь год в хижинах с центральным отоплением либо здесь, либо на базе Мак-Мердо. Ты говоришь, твоя жена собирается привезти с собой собаку? Ей придется оставаться там, в палатке, потому что здесь существует непреложное правило: «Никаких животных на полюсе». Так что не рассчитывай, что я сделаю для вас исключение.
— Пес чувствует себя прекрасно и в палатке. У него длинная шерсть.
— Отлично, — сказал Том, — и вот еще что: опасайтесь замороженных микробов. Они действительно вирулентны здесь, и мы не можем допустить (особенно летом), чтобы ученые теряли драгоценное время из-за болезней. Говорят, что там, в Вашингтоне, вкладывают миллион долларов, чтобы продержать здесь одного ученого в течение года.
Он рассказал мне об одном из методов профилактики. Когда на Мак-Мердо появляется новичок, ему выдают специальный, пропитанный парами йода носовой платок, вернее, набор из трех платков: один, чтобы высморкаться, другой — подтереть нос, третий для рук. По доллару за платок — выходит три доллара за то, чтобы высморкаться.
Ближайшие соседи этой полюсной станции — русские, в 1150 километрах отсюда на станции «Восток». Они держат мировой рекорд по самой низкой температуре — почти — 90° С. Американцы собирались вылететь туда в порядке обмена визитами и даже принимали заказы на «покупки». Была выработана особая бартерная система:
— 1 бутылка русской водки — 1 бутылка американской водки,
— 1 русская кожаная шапка или сапоги — 1 кассетник,
— 1 полный комплект кожаной одежды — 1 пара джинсов или калькулятор.
У нас не было ни водки, ни джинсов, ни калькуляторов, и мы не стали участвовать в сделке.
В Ривингене Джинни и Симон упаковали ценное оборудование и снаряжение, которое понадобится нам в Северном полушарии, и передали все это Жилю для доставки в Санаэ, где Анто рассовал все по ящикам и составил список.
К концу весны там ждали южноафриканское судно; оно собиралось забрать Ханнеса и остальных. Дэвид Мейсон тоже должен был прийти с тем судном, чтобы помочь Анто отгрузить наше снаряжение. Оба они возвращались в Лондон, чтобы через несколько месяцев после осмотра, ремонта и переупаковки отправить все это в различные пункты Арктики.
Завершив последний грузовой рейс в Санаэ, Жиль решил взять Анто и Джерри в увеселительную прогулку на русскую базу «Новолазаревская» (это примерно в 500 километрах к востоку на побережье), где еще не побывал никто, кроме советских. Наши полетели без предупреждения, прихватив с собой изрядное количество южноафриканского вина и шоколада «Кэдбери», к большой радости обитателей станции, где все были русскими, если не считать четырех немцев из Восточной Германии, работавших переводчиками.
Немедленно был организован банкет, и начались двенадцатичасовые посиделки с выпивкой. Неограниченное количество русского шампанского, водки и какой-то жидкости, похожей на бренди, но пахнущей ракетным топливом, лилось рекой. Глоточки и пригубливание не одобрялись, хотя наступали и короткие перерывы, во время которых поглощались ужасного вида советские корнишоны.
Когда веселье прошло, начальник базы Игорь Антонович отвел Жиля в сторонку и от души поблагодарил за визит:
— Вы первый иностранец здесь. Теперь «Новолазаревская» превратилась в международный аэропорт. Мы очень благодарны вам.
С помощью русских Жиль и Анто смогли погрузить Джерри на самолет, а затем все трое, в русских медвежьих шапках, полетели обратно в Санаэ. Там Анто распрощался с летчиками, потому что покидал Антарктиду на южноафриканском ледоколе.
21 декабря Джинни с печалью простилась с почти картонным лагерем в Ривингене, бывшим ей домом одиннадцать месяцев. Скоро его заметет снегом навсегда.
Втиснувшись в фюзеляж вместе с Симоном и Бози, она, наверное, лишь гадала, сумеет ли Жиль вообще взлететь, потому что количество груза сильно превосходило рекомендованную максимальную нагрузку. Жиль вообще не делал ничего, если не был абсолютно уверен в том, что это возможно. При взлете он сильно рисковал хвостовым оперением, но все прошло благополучно, и мы получили последний груз, в котором нуждались на Южном полюсе. Даже статистика достижений Жиля изумляет. Каждый килограмм груза, который он доставил с побережья на Южный полюс, обошелся в тринадцать килограммов горючего. Мой список необходимого нам на Южном полюсе, в основном это были горючее и питание, составлял 3400 килограммов груза, и для его доставки из Санаэ пришлось израсходовать 230 бочек с горючим (примерно 46 тонн).
Теперь, когда вся наша группа собралась на полюсе, я решил ускорить развитие событий. Вторая половина нашего путешествия — это 330 километров до кромки высотного плато, 220-километровый спуск вниз по горной долине, ледник Скотта, почти 1000 километров через шельфовый ледник Росса и далее к берегу моря у пролива Мак-Мердо. Лет пять я пытался собрать информацию о маршруте на участке спуска и о леднике Скотта, но даже у Полярного научно-исследовательского института имени Скотта таких данных не было. Казалось, никто так и не побывал там, по крайней мере за последнее десятилетие, хотя я знал, что обстановка в тех краях с годами меняется, как течение на речных перекатах. Карта ледника, составленная по данным аэрофотосъемки, показывает сильно развитые трещины на гребне этого ледника на высоте 2700 метров, там вдоль русла много зон трещин, трещины имеются и у его основания на высоте 150 метров над уровнем моря. Ледник выглядел не слишком заманчиво, иметь с ним дело было небезопасно. Я планировал на переход через него десять суток, решив в конце концов, что если мы будем осмотрительны, то преодолеем его.
Одно обстоятельство вызывало особое беспокойство — как отыскать на месте гребень ледника, находящийся в 300 километрах от полюса. Одно дело использовать солнечный компас на протяжении 1900 километров, чтобы достичь Южного полюса, совсем другое — отыскать гору или какую-нибудь приметную часть ледникового ландшафта, путешествуя от полюса, когда придется двигаться по наклонной поверхности поперек направления на южный магнитный полюс. Олли заметил: «Я был просто поражен тем, что мы сумели определить направление так точно. Когда мы прибыли на место в сплошном «молоке», оказалось, что мы не дошли всего три с половиной мили. При хорошей видимости мы легко бы заметили полюс. Однако меня беспокоит следующая фаза путешествия. Путь до базы Скотта будет гораздо труднее и намного опасней».
Я решил покинуть полюс, как только Джинни приготовит свою аппаратуру к действию, потому что каждый день задержки увеличивал степень опасности предстоящего пути. Мосты через трещины, уже ослабленные, скоро подтают, а кое-где их уже нет.
Под куполом шли активные приготовления к празднику Рождества, до него оставалось всего трое суток. Чарли и Олли блаженствовали, они подружились со многими американцами. Было очень здорово побыть еще с Джинни, и я испытывал сильное искушение задержаться до Рождества. Джинни не пыталась остановить меня, хотя, как и остальные, опасалась ледника Скотта.
— Кроме того, — сказала она, улыбнувшись, — пожалуй, это лучший предлог для того, чтобы отделаться от по-слепраздничного мытья посуды.
Мы приготовились выступить на следующий день, 23 декабря. С болью в сердце я размышлял о капитане Скотте. Он ушел с полюса шестьдесят девять лет назад, 17 января, слишком поздно даже для летнего времени, чтобы быть уверенным в безопасности. «Все надежды побоку, — писал он, — это будет мучительное возвращение».
На следующее утро меня задержали неожиданные переговоры, пришлось отослать много радиограмм, поэтому я не успел собрать личные вещи и в результате совершил существенную для навигатора ошибку — не прорепетировал в уме свое штурманское задание на предстоящий день, не запечатлел в мозгу нужные азимуты солнца по ручным часам. Этому не было оправдания, потому что видимость была отличная — ясное небо и солнце.
Том Плайлер и окоченевшая группа фотографов-любителей топтались у международной аллеи флагов, отмечающих точное местоположение географического Южного полюса. Я быстро пристегнул рюкзак, поцеловал Джинни и пошел на север. Все направления здесь вели на север, и я прицелился на взлетно-посадочную полосу, совсем забыв, что неделю назад прибыл сюда как раз с этой стороны.
Осознав вскоре свою ошибку, я решил блефануть — совершить «разворот» через левое плечо, чтобы лечь на правильный курс, когда мы окажемся за пределами видимости купола, надеясь, что никто из полярников не заметит этого. В случае удачи они все кинутся обратно в тепло под укрытие теплого купола, чтобы отогреть замерзшие на камерах пальцы, как только мы выйдем из зоны действия их камер.
Но я забыл о Жиле. Вскочив на трактор, он бросился в погоню, чтобы сообщить нам, что мы двинулись обратно в Санаэ. Он летал над полюсом много раз при любой погоде и был не тем человеком, которого легко обмануть.
Я поблагодарил его, но продолжал выполнять «вираж». Отойдя мили на три, остановился и сверился с картой. Примерно в 300 километрах от нас на верхней кромке ледника Скотта торчал одинокий зазубренный пик Хоу. Как подсказывали мне математические расчеты, магнитный пеленг на него был 261 градус, поэтому истинный «меридиан подхода» равнялся 147 градусам западной долготы; он должен был находиться строго под солнцем в 21 час 44 минуты по гринвичскому времени.
Однако фактически солнце прошло этот меридиан с час назад. Поэтому пришлось держать направление вдоль 132-го градуса западной долготы. Я сказал об этом Олли и Чарли, которые были счастливы беззаботно двигаться в любом направлении так, как делали это на пути к полюсу. Даже Олли, блестящий математик, не заметил ошибки, поэтому я продолжал держать 261 градус по магнитному компасу. Поэтому, какую бы поправку я ни взял, все равно мы вышли бы западнее горы, а как только достигнем кромки плато и гора не будет видна, то резкий поворот вправо, теоретически, приведет нас прямо к ней. С тяжелым сердцем, бросая частые укоризненные взгляды на солнце, будто именно оно было виновато в моих сомнениях, я продолжал следовать курсом 261 градус.
В пять часов вечера в день Рождества я остановился на небольшом подъеме и заметил впереди черную точку. Это была вершина Хоу — первый природный ориентир после 1600 километров пути, лучший рождественский подарок, какого можно было только пожелать. В ту ночь Олли завершил очередное бурение ледовой коры и заменил форсунки в карбюраторах «скиду», чтобы приготовиться к спуску с ледника. На следующий день нас охватило волнение. Я ощущал эту атмосферу нервозности и полагаю, что не лучше чувствовали себя и другие.
Наша аэрофотокарта отчетливо указывала на большое количество трещин. Словно оспины, они покрывали собой всю площадь ледниковой долины. Было не много смысла в том, чтобы заранее прокладывать зигзагообразный маршрут в обход зоны трещин, потому что на пути неизбежно встретятся трещины, не обозначенные на карте, то есть еще более опасные для нас, которые, по мнению составителя карты, были недостойны обозначения на ней; впрочем, они могли просто не проявиться при аэрофотосъемке. Так что лучше уж править навстречу явным опасностям, неустанно сверять пеленги на тот случай, если нас неожиданно накроет «молоком».
Появились серии выпуклостей, идущих с запада на восток, — первые признаки «возмущения» ледяной поверхности. Мы задерживали дыхание, когда проходили по мостам над огромными трещинами, но в общем-то мосты были довольно надежны и легко выдерживали наш вес. Эти первые трещины были не слишком широкими, от одного до шести метров, однако не менее глубокими, чем трещины-убийцы, к которым мы подошли примерно в полдень.
В тот день мы узнали, что такое при — 30 обливаться потом от страха, который словно засел в печенках и ползет по позвоночнику.
Оливер насчитал сорок трещин, ко-ф торые мы пересекли за каких-то двадцать минут. Он шел последним и все еще буксировал двое нарт; мои старые нарты давным-давно сломались и были брошены, а нарты Чарли приказали долго жить еще на полюсе.
К вечеру с восточных впадин приползли волны сплошного тумана. Горный хребет Ля-Грос, к которому мы направлялись по магнитному азимуту 244, скрылся из вида. Вскоре я совсем «ослеп», а мы находились как раз посреди пояса «фурункулов» в зоне трещин восточнее горы Маунт Ели, поэтому я понял, что лучше остановиться здесь и разбить лагерь. Я опробовал окрестности ледорубом, затем Чарли страховал меня на длинной веревке, пока я не расчистил короткую взлетно-посадочную полосу и площадку для палатки. Трещины, словно вены, бежали всюду, и кто-нибудь из нас время от времени проваливался по колено. Мы окрестили их «костедробилками», несколько таких трещин проходили поперек взлетно-посадочной полосы. Туман окутывал нас всю ночь, и Жиль не появился.
Утром поднялся устойчивый, до тридцати узлов (более 15 метров в секунду), ветер с плато. Чтобы найти более безопасное место для Жиля, который должен был доставить нам горючее, я решил выступить, несмотря на полное отсутствие видимости. Оглядываясь на все происшедшее, можно сказать, что я не проявил тогда здравого смысла. Передвигаться по весьма пересеченной местности, не имея возможности обнаружить западни даже у себя под ногами, глупо. Мотивом было желание просто двигаться вперед, ведь мы и так знали, что эти ледники славятся туманами, которые продолжаются целыми сутками и даже неделями. Дожидаться хорошей видимости означало списать немалую часть драгоценного времени. Когда мне все же стало казаться, что я поступил опрометчиво, Чарли послужил для меня отличным барометром. Обычно он выказывал свое неодобрение просто сменой настроения и при этом не произносил ни слова.
Запись из дневника Олли: «Чарли очень сердится, потому что считает, что нам нужно было остаться в палатке, а не мотаться в «молоке» по полю с трещинами. Просто Рэн хотел найти лучшее место для полосы».
По счастливой случайности «молоко» рассосалось через час после выступления. Это было весьма кстати, потому что наш кошмарный путь вел вниз по длинному синему коридору, который извивался, понижаясь, а потом закончился тупиком — шестиметровым ледяным «пузырем». Со всех сторон нас окружали, по-видимому, бездонные трещины, поэтому мы поехали назад по собственным следам до ответвления коридора и попытались пробиться снова. Этот лабиринт, ограниченный со всех сторон скрытыми западнями, в конце концов отпустил нас, потрясенных увиденным, но целых и невредимых, всего в пяти милях от хребта Гардинер. В бинокль мы увидели снежные склоны, которые южнее этого скалистого хребта казались плавными и надежными.
Сразу после полудня мы достигли подножия хребта и разбили лагерь рядом с предполагаемой взлетно-посадочной полосой. Пейзаж к востоку и югу был весьма впечатляющим. Утесы головокружительной высоты маячили перед нами в морозной дымке, как призраки, однако их вершины были увенчаны тем золотистым светом, который наблюдается только в полярных областях, где над обширными снежными полями, утопившими под собой всю землю, воздух особенно чист.
Скалы, сложенные мелкозернистыми вулканическими породами с мощными жилами пегматита, отражали солнечные лучи и имели вид помпезный и величественный. Верхние отложения, состоящие из песчаника и сланца, были прослоены полосами лигнита, где просматривались окаменевшие стебли древних растений. Ниже, в затемненных моренах, виднелись окаменевшие древесные стволы до полуметра в диаметре — свидетельство некогда теплого климата. Редкие пятна лишайника, самого южного, впрочем, как и самого северного растения в мире, лежали на полярном граните.
Это Богом забытое место, свидетель прошедших тысячелетий, казалось, хотело доказать, что наши суетные дела — всего лишь мгновение в вечности. Мои мысли блуждали, и я не мешал им. Было совсем неплохо немного расслабиться после долго сдерживаемого глубокого стресса, который мы испытали в верхней части ледника. Однако подъем еще на 1800 метров, где нас наверняка подстерегали неприятности, был впереди.
Жиль вместе с Джинни прибыл с полюса. Мы забрали двадцать четыре полные канистры, отдав пустые. Затем они облетели ледник, чтобы разведать опасные зоны. Жиль был осторожен и, конечно, не увидел всего, зато был точен в описании препятствий и дал несколько дельных советов. Я отметил карандашом на карте как можно подробнее места расположения трещин, которые он передал мне по радио. Позднее я узнал, что, не желая беспокоить Джинни и обескураживать нас, он решил не расписывать в слишком мрачных красках все то, что увидел на самом деле.
По мере того как ледник сужался, устремляясь потоком вниз между чередующимися горными хребтами, к нему подключались ледовые притоки из многочисленных боковых долин. Места слияния боковых ледников с основным представляли собой зоны сильно изломанного льда, преодоление которых вызывало у нас громадные трудности. Там, где лед был стиснут голыми скалами и протискивался сквозь узкие проходы, нам тоже было нелегко. Одно такое дефиле, тянувшееся миль пять, было, по мнению Жиля, непроходимо. Он предложил нам свернуть в боковую долину через выпирающий горбом проход, который, по его словам, «выглядел прилично».
После этого полета экипаж самолета и базовая группа ушли с полюса, чтобы совершить долгий перелет на базу Скотта в проливе Мак-Мердо — последнюю радиоточку Джинни в Антарктиде.
Рано утром 28 декабря, в сплошном «молоке», при порывистом ветре до сорока узлов (примерно 20 м/с), мы обогнули восточный склон хребта Гардинер и ехали километров двадцать вдоль ледника Клайн к пробивающимся сквозь туман очертаниям Дэвис Хиллз. Здесь ледники Скотта и Клайн сталкиваются с безмолвной, но яростной силой, создающей на протяжении нескольких миль сверкающий хаос. Мы осторожно крались по относительно ровному льду рядом с мореной до тех пор, пока морены, ледовые бугры и трещины восточнее нас не слились с аналогичными образованиями на главном потоке ледника Скотта.
Я остановился, не доходя нескольких метров до первого снежного моста — трехметровой полосы желтоватого осевшего снега, и развернул свою тщательно размеченную карту. Мои кожаные рукавицы были уже сильно изношены и вытерты до блеска. Мощный ветер, поднявшийся с утра, подметал лощину и заодно вырвал у меня карту из рук. Она зацепилась за камень, и я прыгнул за ней. Страховочная веревка туго натянулась, и я упал на спину. Драгоценная карта упорхнула вдаль, как осенний листок. Я попытался впопыхах запустить двигатель, но обращаться так со «скиду» — ошибка. Сзечи не сработали.
Итак, карта была потеряна. Комментарий Жиля хранился теперь только в моей голове. К счастью, я всегда возил запасные карты и навигационные инструменты на вторых нартах. Чарли достал их, и я восстановил предложенный Жилем маршрут, который проходил вдоль изогнутого гребня — линии разграничения между двумя сходящимися узкими ледяными потоками. Мы последовали этим путем, благодаря судьбу за то, что не оказались ни правее, ни левее, потому что густые тени огромных трещин виднелись по сторонам, напоминая темные полосы на шкуре тигра.
Километра через два поле с трещинами закончилось. Затем постепенно мы повернули на северо-восток, и ледник Скотта отступил, чтобы развернуть перед нами захватывающую панораму гор, ледяных полей и необъятного неба. Мир словно зарождался у наших ног, простираясь метров на 600 вниз до самого горизонта, где наше «шоссе» скрывалось между скалами горы Уолш и пиками, именуемыми Органная труба. Все еще придерживаясь середины ледника, мы прошли за хорошее время миль тридцать, пока, в непосредственной близости от горы Денауро, под нами не обвалилась целая серия подтаявших снежных мостов. Понятное дело, все мы пережили сильный шок. Как обычно, Олли, едущему в хвосте, пришлось весьма туго. У меня не нашлось времени, чтобы выразить ему свое соболезнование, потому что очень скоро мне предстояло обнаружить долину, открывавшую доступ к рекомендованному Жилем обходу.
Не доезжая четырех миль до дефиле между скалой Гардинер и горой Рассел, я остановился, чтобы проверить сведения Жиля с помощью бинокля. Лед между грозными скалами впереди был накрыт тенью, но тем не менее я сумел разглядеть, что там царил хаос. Не успели мы свернуть на левый фланг ледника, как под нартами Чарли обрушился широкий снежный мост. Я видел, как Олли старался выудить подвешенный над пропастью груз, но не сделал в их сторону ни шага назад по опасным следам, дожидаясь, пока в этом не возникнет абсолютной необходимости; я просто остался сидеть там, где был, и наблюдал за ними до тех пор, пока они не вернулись на маршрут. Мы поднялись более чем на 30 метров к широкому высокогорному проходу, где ветер продувал насквозь нашу одежду и раскручивал снежные вихри на поверхности гранитной крепости горы Рассел и его старшей сестры-близнеца Гардинер. К западу от нас виднелась компания зазубренных первобытных пиков, которые, словно копья, пронзали небо; они будто хвастались перед нами необъятностью своих закованных в ледяной панцирь торсов. Вокруг, словно змеи, извивались реки льда, своими названиями напоминая о героической эпохе полярных исследований: Амундсен, Аксель Хейберг.
С этого перевала мы поднялись еще выше к северу, пока в конце концов не вошли в долину с крутыми склонами, ведущую обратно к леднику Скотта. Чарли, который всегда следил за тем, чтобы не выдавать эмоций ни по какому поводу, написал:
«От такого спуска на голове шевелились волосы. Слишком круто для нарт, которые старались забежать впереди «скиду», иногда дергая мотонарты в сторону и даже назад на широких подтаявших снежных мостах. Некоторые мосты были изъедены трещинами, они были готовы обрушиться по малейшему поводу, как перезревшие яблоки на дереве. Сумеем ли мы спуститься, знает только Бог. Мы расположились лагерем на синем льду».
Я не хотел останавливаться, однако гребень сжатия и трещины блокировали нижнюю часть долины поперек от одной стены утесов до другой. Мы ехали почти четырнадцать часов и покрыли расстояние, которое планировали пройти за пять суток. Оставался единственный способ выбраться из долины — продвинуться вперед и выйти на ледник Скотта. Выспаться на надежной поверхности можно было только здесь, на темно-синем отполированном льду выше области сжатия. Вокруг валялись вмерзнувшие в лед камни — результат камнепадов, а ветер завывал в созданной природой трубе, но мы очень устали и спали крепко.
На следующее утро мы пили кофе молча, предчувствуя опасность. Ветер стих, стало теплее. С плоского края нашей лагерной площадки на синем льду мы двинулись по крутому склону, «скиду» буксовали, нарты выходили из-под контроля, мы то и дело нажимали на тормоза. Преодолев последний склон, я направился к подножию горы Гардинер, надеясь обойти ледопад. Однако выхода не было. Склон горы Рассел казался непроходимым, поэтому мы рывками въехали в сам ледопад. В одном месте подтаявшая, напоминавшая изъеденную червями доску стена словно раскололась надвое, и узкий, напоминающий коридор проход вывел нас к главному руслу ледника.
Гуськом мы осторожно миновали это место, и вот тогда-то начались настоящие игры. Что это был задень! Вечером Олли записал: «Слава Богу, что с этим покончено; никогда в жизни не испытывал ничего подобного!»
Повсюду был сверкающий лед, гладкий, как стекло, почти непроходимый для машин на резиновых траках. С нашим сцеплением было трудно делать неожиданные повороты и лавировать между трещинами. Однажды двое нарт Олли упали разом в соседние трещины, заставив его «скиду» внезапно остановиться чуть ли не на краю третьей. В одном особенно опасном месте трещины чередовались в среднем через два метра, и две трети их были вообще без мостов. Другие же мосты настолько подтаяли, что могли выдержать только одни нарты, да и то пришлось протаскивать их на большой скорости.
Из дневника Чарли: «Спуск был кошмаром, который я даже не берусь описывать. Кое-кто подумает, что нам далось это легко, потому что в общем-то мы спустились быстро. Все, что я могу сказать,— пускай попробуют сами. Рэн и Олли были напуганы не менее моего, хотя и не признаются в этом. Вот почему Рэн ехал вперед без остановок. Олли петлял из стороны в сторону, стараясь избежать худшего. Ему не слишком-то удавалось это, и на одном из верхних уступов мы очутились в самой середине главной зоны сжатия. Огромные глыбы льда и синие ледяные купола парили над нашими головами, покуда мы скользили по лабиринту потрескавшихся коридоров; нас словно загнали в ловушку. Мои нарты преодолели по диагонали трещину шириной метра два с половиной и провалились на мосту. Траки царапали лед, «скиду» вело вбок, и нарты стали скрываться из вида. Мне повезло. Кучка рассыпчатого белого снега позволила тракам снова зацепиться — и я сделал рывок вперед. Нарты вырвались наверх и, наконец, перевалили через кромку трещины...»
Я мог бы рассказать о сотне и даже более подобных случаев во время спуска. Каждый из нас мог бы сделать это — но зачем? Те, кто не побывал здесь, кто не испытал смертельного страха, когда снег проседает под тобой, кто не видел ряд за рядом синеватые тени трещин на огромном поле, кто не преодолевал их час за часом, тот не может представить себе, что это такое.
Может быть, появись мы там раньше, было бы больше снега и все складывалось бы намного удачней.
В одном месте пришлось пересечь с запада на восток склон ледника, потому что иного пути не было; мы ехали параллельно линиям трещин, и малейшая неосторожность могла привести к тому, что «скиду» и нарты полетят вниз. В этом случае на спасение рассчитывать бы не приходилось. В конце концов, мы завершили этот переход вдоль воображаемой линии, между пиками Кокс и западной оконечностью пиков Органной трубы. Это было последнее кошмарное нагромождение льда к юго-западу от горы Занук — серии вздыбленных ледяных волн, похожих на зыбь в Южном океане. Посредине каждого закругленного гребня были складки-карманы с предательскими швами трещин. Олли пришлось особенно тяжело. Потом пошли отдельные трещины, до двадцати метров шириной, однако между ними было достаточно большое расстояние, и мы могли собраться с мыслями.
Тянулись часы, но особенности здешнего пейзажа не торопились исчезать: странной формы валуны, унесенные льдом на много километров от места камнепада, мощный приток ледника Албанус, склоны с застругами ниже горы Сталман и, наконец, обнаженные скалы на пути к мысу Дурхам, за которым не было уже ничего, кроме Тихого океана. Мы прибыли на шельфовый ледник Росса.
Уставшие, как собаки, мы расположились лагерем на высоте всего 150 метров над уровнем моря, и там провели день, занимаясь ремонтом, переупаковкой, а для Олли подошло время очередного бурения.
В последний день 1980 года мы двинулись точно на север, чтобы совершить 80-километровый переход прочь от трещин у подножия ледников. Лед был превосходным для езды, однако его подтаявшая поверхность сильно затрудняла дело, когда нужно' было сдвинуть нарты с места. Снег, разбрасываемый в стороны нашими «скиду», попадал на одежду, и солнце растапливало его, потому что температура воздуха поднялась до +1° С.
Лицевые маски и свитеры были уже не нужны. Жизнь стала отчавти более комфортной и свободной. Продолжая следовать в северном направлении, я повернул влево и лег на 183-й градус по магнитному компасу, на тот курс, которого мы придерживались уже девять суток. Я считал, что так мы избежим встречи с целым комплексом неприятностей, под общим названием трещины Стиархед, которые вскоре скрылись слева за горизонтом, и на плато не осталось ничего, кроме льда.
Однажды мы попали в «молоко» и задержались на восемь часов. Жиль вылетел с базы Скотта, потому что у нас кончилось горючее.
Из дневника Жиля: «Сегодня мы с Симоном вылетели в наш последний снабженческий рейс к Рэну. Мы чуть было не отказались от полета из-за встречного ветра. Он дул со скоростью семьдесят узлов, и у нас ушло пять часов на то, чтобы пролететь 670 километров, а обратно — всего два часа, поэтому не стоит жаловаться».
На пятые сутки мы проделали семьдесят пять морских миль за десять часов. Солнце сияло вовсю, и я правил на штормовые облака, которые были к западу от нас. Затем мы разбили лагерь. Олли заснул во время бурения, а Чарли — за приготовлением пищи.
На седьмой день мы пересекли 180-й меридиан, который в этой точке служит Международной демаркационной линией времени. Суточная скорость увеличилась — мы стали проходить по 91 морской миле (168,5 км), расходуя всего по галлону бензина на каждые восемь миль (или около 31 литра на 100 км). На девятый день, несмотря на состояние атмосферы, близкой к «молоку», мы проехали сто морских миль (185 км), столько же на десятый день и в полдень увидели сначала белое грибовидное облако на горизонте чуть правее по курсу: это был Эребус. У подножия этого вулкана высотой 4023 метра находилась наша цель — база Скотта.
Ко времени наступления сумерек в пределах видимости появились два других объекта, получивших известность после экспедиций Скотта и Шеклтона, полуостров Мина-Блафф и Блэк-Айленд (Черный остров).
10 января, проехав 170 километров, преодолев по пути несколько сложных трещин, больших и малых, мы разбили лагерь на оконечности острова Уайт. За два часа до подхода к базе Скотта на «скиду» Чарли забарахлил цилиндр. От самого Ривингена Олли тащил за собой запасной двигатель. И вот наступил момент, когда он все же понадобился. Олли закончил смену двигателя лишь к полуночи.
На следующий день в шесть вечера Роджер Кларк, начальник новозеландской базы, выехал навстречу нам на собачьей упряжке. Он провел нас по морскому льду, распугивая по пути миролюбивых тюленей и пронзительно вопивших поморников, к мысу Прам, где на берегу моря ютились деревянные домики базы. Вскарабкавшись повыше на скалы, около шестидесяти новозеландцев наблюдали за нашим прибытием, и одинокий волынщик, одетый в килт, заиграл ностальгический мотив «Эмейзин грейс». К нам спустилась Джинни, держа Бози на поводке, дабы уберечь его от скорой расправы местных лаек.
За шестьдесят семь суток мы пересекли Антарктиду, однако вся экспедиция не проделала еще и половины пути: как по времени, так и по расстоянию.
Продолжение следует
Ранульф Файнес | Фото Брина Кэмпбелла и Симона Граймса | Перевел с английского В.Кондраков
