Если в Боготе вы начнете расспрашивать о детском труде, то услышите весьма уклончивые ответы: «В сельской местности он кое-где применяется. Но это вполне естественно: когда отец нанимается на сбор кофе, он обычно берет с собой помогать всю семью». На прямой же вопрос, работают ли дети в шахтах, следует категоричное: «Нет, такого не бывает».
Чтобы проверить, как обстоят дела в действительности, я решил поехать на шахту «Эстадио», которая находится возле деревни Кларита, неподалеку от Медельина, второго по величине города Колумбии и центра горняцкого края. Дорога туда идет по очень плодородной местности, похожей на огромный сад. Навстречу то и дело попадаются грузовики с углем, который никак не вяжется с видом бегущей по сторонам зелени.
Но вот автобус останавливается на пыльной площади, окруженной беспорядочным скопищем жалких лачуг, ты выходишь, и первое, что бросается в глаза, это свалившиеся с грузовиков куски угля, которые тянутся жирным пунктиром по обеим сторонам длинной деревенской улицы до самого ее конца. Видно, как вдалеке между дорогой и маленькой речонкой непрерывно снуют мулы. Там-то и находится шахта «Эстадио».
По узкой скользкой тропинке пробираюсь к входу в одну из подземных галерей — зияющей в скале черной дыре высотой не больше пяти футов, откуда доносится глухой стук кайлов. Я осторожно заглядываю внутрь и вижу, как по глиняным ступеням, тяжело дыша, медленно поднимается голый по пояс старик с пятидесятикилограммовым мешком угля на плечах. Он сбрасывает свою ношу на площадку у входа и несколько минут отдыхает.
Наконец он машет мне рукой, и вслед за ним, пригнувшись, я вхожу в шахтную галерею. В правой руке зажата свеча. Вытянутой вперед левой рукой ощупываю неровный свод перед собой, чтобы ненароком не набить на голове шишку. С каждым шагом воздух делается все более тяжелым и затхлым. Внезапно ступени обрываются у небольшого подземного озерка, в черной воде которого маленьким светлячком тускло мерцает отражение моей свечи. Оказывается, озерко образовалось из-за сильных дождей в последнее время. Поэтому пришлось прорубить обходную галерею. Как и в основной, вентиляционных колодцев и опорных стоек в ней нет.
Согнувшись еще больше, пробираюсь дальше. Где-то впереди, футов на 30—40 ниже, слышатся детские голоса. Теперь я понимаю, почему здесь, как мне говорили, работают только ребята от восьми до двенадцати лет: взрослому в такой тесноте просто не повернуться.
И вот я вижу первых малолетних шахтеров. Пятеро черных как уголь мальчишек тащат на металлических санках 50-килограммовые мешки. За каждый такой мешок, перевезенный из забоя к лестнице у входа в шахту, платят семь песо. Работают ребята с пяти часов утра до двух дня с получасовым перерывом на обед. Их сверстники в забое получают немного больше — от 10 до 12 песо за мешок. Для того чтобы попасть туда, мне пришлось ползти ярдов пятьдесят по холодной грязи. Повернуть назад невозможно, пока не доберешься до забоя. Условия, в которых работают там дети, ужасные: они рубят кайлами уголь, лежа на боку или сидя на корточках и спрятав голову между коленями.
Бывают ли на таких шахтах несчастные случаи? Конечно. Прежде всего, пожары. Их не тушат, а просто бросают выработку и начинают вести новую галерею в другом месте. Потом часто происходят обвалы, ибо кровлю в шахтах ничем не крепят. Не меньшую опасность представляют и водяные карманы. Бели при проходке случайно натыкаются на такой карман, вода затопляет всю галерею. И наконец, рудничный газ. Чтобы обнаружить его, нужно специальное оборудование, о котором на шахте не слышали.
Все эти опасности неразрывно связаны с работой в таких кустарных шахтах, и каждая семья здесь рано или поздно платит им свою дань. Однако, когда вы начинаете расспрашивать об этом в окрестных деревнях, все молчат. Единственный несчастный случай, о котором вы услышите, да и то потому, что о нем говорили все, даже «большая пресса», взрыв рудничного газа на шахте «Корона» три года назад. Тогда погибло 48 человек.
В отношении всего остального существует заговор молчания. Ведь рассказать что-нибудь — значит рисковать тем, что сюда понаедут правительственные инспектора. Дети в деревнях прекрасно усвоили это правило. Когда спрашиваешь маленьких шахтеров, сколько им лет, они без колебаний отвечают: «Пятнадцать». На вопрос, когда они начали работать в шахте, вы получаете такой же заученный ответ: «С пятнадцати».
Учительница в школе жаловалась мне, что она ничего не может сделать: «Обычно бывает так. Мальчик ходит в школу. Потом в один далеко не прекрасный день на шахте освобождается место «возчика», в школу приходит отец и говорит, что ребенок заболел и больше учиться не будет».
Родители сами начинали работать на шахте с восьми лет. Почему же их сыновья не должны делать это? В конце концов, они приносят домой восемьсот песо в неделю, а при здешней нищете это тоже деньги. Власти, которые могли бы положить конец этому детскому рабству, предпочитают не замечать его, чтобы не вступать в конфликт с жителями горняцкого района. Не школа, а шахта — неотъемлемое право здешних ребят. Конечно, не дети, а взрослые установили этот закон. Малолетние шахтеры просто не представляют, что может быть по-иному. Они не жалуются, проводя по девять с половиной часов — на получасовой обеденный перерыв наверх никто не поднимается — в подземных норах, где ежечасно подстерегает смерть.
Бенуа Гайземберг («Обсервер»)
Перевел с английского С. Милин
