Счастливые сезоны на леднике Росса

Антарктическое лето кончилось. Мы вернулись домой, чтобы переждать южную полярную зиму, хотя кому-то может казаться странным, что в самой холодной части света так же, как и на других «нормальных» континентах, есть свои зима, весна и, главное, свое лето...

Дома, все это время между сезонами, мы продолжали обрабатывать и изучать данные наблюдений, полученных в прошлом сезоне. Экспедиция доставила нам немало прекрасных бессонных «ночей» и дней, полных труда, — с ожиданиями, разочарованиями и вспышками радости. Минута радости открытия с лихвой перекрывала все мучительные ожидания...

Обработка результатов показала всем участникам Проекта, что только прямое бурение ледника на всю его глубину с отбором образцов и их последующий анализ позволят определить, тает или намерзает лед под ледником Росса. По первоначальному плану Проекта, эта работа должна была быть выполнена самими американцами. Но им в тот раз не повезло. Потратив массу средств и времени, они так и не смогли извлечь образцы льда с большой глубины. Было ясно: чтобы довести их оборудование до состояния, когда оно сможет пробурить ледник, потребуются годы... А время, выделенное на Проект, уже подходило к концу.

Еще в прошлом сезоне, в лагере «Джей-Найн», мы предлагали пробурить ледник своими силами — буром нашего ленинградского коллеги Валентина Морева. Казалось, американцы долгим молчанием отвергли эту идею. Но вот однажды я на своей почтовой полочке в Институте географии Академии наук СССР обнаружил конверт с хорошо знакомым штампом Университета штата Небраска. В письме Джона Клауха, директора Проекта, лежал план исследований ледника Росса в новом сезоне. Один из пунктов его гласил: «Проект-302 — исполнитель Зотиков». Это значило, что сквозное керновое бурение ледника поручается нам. Мы же должны были вморозить у его дна ультразвуковые «зонтики» для более детального изучения процессов, происходящих на под ледниковой поверхности...

Тогда-то в нашей группе появился еще один человек — инженер Юрий Райковский. Юра окончил Московский авиационный институт и три года работал по специальности. Но потом его увлекла романтика полярных стран. Сначала он помогал Валентину Мореву бурить скважины на ледниках Арктики, потом уехал зимовать в Антарктиду. В середине полярной антарктической ночи он, его начальник — тоже инженер — Лев Маневский и водитель тягача ушли на вершину ледяного купола, километрах в тридцати от станции Новолазаревская; организовали маленький лагерь и пробурили таким же буром, как тот, которым собирались работать мы на «Джей-Найн», почти девятьсот метров — одну из самых глубоких скважин во льду Антарктиды. И с отбором керна. А ведь на «Джей-Найн» нам надо пройти только четыреста метров с небольшим. Мы были уверены в успехе.

Джим Браунинг за это время тоже сделал новый бур. Подсчитав количество тепла, которое выделяет его горелка, он обнаружил, что, если бы через те же шланги, по которым он гнал вниз сжатый воздух для своего «реактивного двигателя», пустить горячую воду, много воды, бурение было бы проще, чище, а главное, безопаснее.

Одну из таких скважин сделают специально для нас. И новое «поколение» приборов, которое за эти полгода изготовил Виктор Загороднов, без помех будет опущено в скважину и вморожено у нижней поверхности ледника. Это позволит Виктору начать первые измерения. А в это время Юра Райковский уже будет монтировать свое оборудование. Когда год назад американцы увидели наше буровое устройство, выглядевшее игрушкой по сравнению с их недействующими гигантами, они ахнули. Ведь они не знали, что Валя Морев добился кажущейся простоты десятилетним напряженным трудом. В прошедший сезон Виктор Загороднов показал всем, как легко, словно в масло, идет в лед пустотелая труба бура, залитая спиртом во время спуска и заполненная керном при подъеме. В бур Морева поверили... Сейчас же, как следовало из письма, нас будут дожидаться в лагере «Джей-Найн» восемь бочек первоклассного спирта, который американцы привезут для моревского бура.

Мы надеялись, что наш хрупкий снаряд, пройдя 420 метров толщи, принесет на поверхность драгоценные столбики льда, которые ждут и в Ленинграде, и в Нью-Йорке, и в Москве, и в штате Небраска, Уже разрабатывались планы, как доставить керн нерастаявшим через экватор в США и в СССР.

И конечно, мы мечтали о том дне, когда перевернем и посмотрим последний цилиндрик керна, потрогаем его донышко — нижнюю поверхность ледника. До сих пор никто не знает, что там — гладкая зеркальная поверхность или же мохнатая, рыхлая, покрытая толстым слоем ветвистых ледяных игл.

Об этом думаем не только мы. Наши американские коллеги год назад пытались сфотографировать нижнюю поверхность ледника, и, я надеялся, теперь они уже построили что-то вроде маленькой подводной лодки для фотокамеры. О подобной лодке они рассуждали много. Предполагали, что она отплывет на несколько метров от нижнего устья скважины, и установленная на ней — объективом вверх — камера сфотографирует нижнюю поверхность.

И как только первый из нас сфотографирует, увидит или потрогает это недосягаемое дно и скажет: «Дно гладкое», всем станет ясно, что, конечно, так оно и должно быть, ведь это следует из теории. Но мы знали и то, что, если бы дно оказалось рыхлым, это тоже следовало бы из теории.

Так было, когда у дна моря быта найдена жизнь, обнаружена теплая вода — после минутного ликования кто-то обронил: «Ну и что? Так и должно было быть». Хотя мы-то знали, что, если бы там ничего не нашли, это тоже так и должно было быть. И испытать эти минуты — счастье, ради этого одного стоило ехать так далеко.

Так думали мы, заколачивая ящики. И вот в ноябре 1978 года наша группа — теперь уже тройка — снова улетала на Юг. Наш путь пролегал по маршруту: Москва — Дели — Сингапур -Сидней, и уже оттуда — в знакомые Крайстчер и Мак-Мердо.

Засыпанный снегом, холодный лагерь «Джей-Найн» преподнес нам на этот раз сюрприз: какие-то девицы с развевающимися волосами, стоя на коленях на сиденьях снежных скутеров, подхватили наши мешки и умчались к постаревшим за год, полузанесенным зимними штормами домикам.

Общий вид лагеря между сугробами разительно изменился. Однако главным отличием были не сугробы, а большое строение, покрытое серебристой тканью, над которым возвышалась черная толстая труба, заканчивающаяся конусом. Это была труба огромного и тяжелейшего парового котла, который Джим Браунинг притащил сюда, на Южный полюс, чтобы кипятить воду для бурения... А рядом с этой, такой фабричной, трубой и серебристой палаткой на фоне неба выделялись четкие силуэты двух пальм, и тут же — мы глазам не поверили — плавательный бассейн с голубым дном, полный горячей воды. Зимний курорт, и только. Пальмы были сделаны из толстой фанеры — списанной, негодной фанеры, как всегда подчеркивал Джон, когда показывал это чудо приезжим гостям.

Оказалось, Джим Браунинг привез пластиковый бассейн, чтобы у него всегда была в запасе горячая вода для бурения. Конечно, работать стало легче и приятнее. Не надо уже было тянуть развернутые «вдоль Антарктиды» шланги. По «вечерам» ребята, свободные от вахт, могли забраться в бассейн и посидеть там час-другой. Это не возбранялось. Вода была такая горячая, что, бывало, подбрасывали в бассейн сугробы свежего снега.

Мы снова заняли свой прежний стол. Нам по наследству досталась прекрасная прозрачная большая палатка, в которой год назад располагались наши коллеги по бурению. Началась лихорадочная гонка, мы готовились к спуску зонтика, ведь, казалось, вот-вот горячая вода уже пробурит ледник насквозь. Но мы забыли, что это «Джей-Найн»... День и ночь клубились из фабричной трубы пар и дым, надсадно гремели помпы лебедок, работали насосы — пробурить насквозь ледник не удавалось. Однажды ночью Джим радостный вошел в кают-компанию.

— Уже пробурили четыреста метров с лишним, осталось работы на час-другой...

Велико было желание не ложиться спать, хотелось посмотреть, как будет пробурен ледник до конца. Но опыт бессонных недель прошлого года говорил: «Нет, наш долг не ждать, а быть готовыми встать завтра ровно в 6 утра и работать весь день...»

Спал я плохо. Ближе к утру яростнее заревели моторы буровой установки. Что-то у них там не ладилось. Надо бы встать и идти на помощь. Но сил не было... Под утро ввалился усталый буровик и еле слышным голосом сообщил, что водяные шланги вместо того, чтобы идти вниз, перехлестнулись на большой глубине. Сейчас их с трудом и риском поднимают. Этика «Джей-Найн» гласила: если тебе сказали об этом, надо идти помогать. Сон как рукой сняло. В пять утра мы трое уже сидели в кают-компании, где молчаливый экипаж доедал свой запоздалый ужин. Оказалось, на этот раз они с подъемом шлангов справились сами.

Так, с трудом, шли дела и в этот сезон. Вот выдержка из моего дневника:

«27 ноября, понедельник. Уже 2 часа дня, но тихо кругом. Вчера перешло для всех в сегодня слишком незаметно. Был аврал. Большинство не спало до в утра. Нам опять не удалось пробурить ледник насквозь. Сначала вроде все было хорошо: горячие шланги спокойно шли вниз, и к полуночи длина спущенных под лед шлангов равнялась предполагаемой толщине ледника. Поэтому все остались ожидать торжественного момента. Но час шел за часом, а ничего не происходило, шланги все так же спокойно шли вниз. Уже их длина превышала толщину ледника на 50, 100, 150 метров, а никаких следов проникновения через ледник в море не было. Значит, вода протаивала скважину не вниз, а куда-то вбок. Наконец на лебедке осталось лишь два витка кабеля. Джим остановил лебедку. Почти наверняка дно ледника было совсем рядом, но он не торопился повернуть барабан еще на два оборота. Это дало бы лишних 5 метров. А вдруг тот, кто наматывал кабель на лебедку, не закрепил его как следует? Ведь он тоже знал, что толщина ледника на 150 метров меньше длины кабеля... Если это так, то кабель сорвется с лебедки, и оставшаяся без поддержки полукилометровая плеть шлангов, полных воды, оборвется под собственной тяжестью и, как кнут, круша все на своем пути, рухнет в скважину.

Джим не говорил этого вслух, молчали и все остальные, ожидали его решения.

Джим приказал начать подъем тяжелой плети: все, встав в линейку, как год назад, старались ослабить натяг шлангов...»

«30 ноября, четверг. Утро. На «рассвете» Джим Браунинг пробурил ледник. Посланы желанные телеграммы начальству. Джон Клаух начал измерения диаметра скважины по всей ее глубине. У нас перестала работать аппаратура для измерения температуры. Во время перелета вышел из строя кварцевый датчик. Заменили...

13 часов. Стали известны результаты проверки диаметра. Оказалось, что скважина опять пробурена не насквозь! Она имеет дно и не имеет выхода под ледник! Как так получилось?

Вывод о том, что скважина пробурена, был сделан в связи с тем, что резко упали температура воды у нижнего конца шлангов и уровень воды в скважине (до уровня моря). Но ведь то же самое могло произойти и в том случае, если бы скважина встретила водоносный горизонт, соединяемый с морем. Но откуда этот горизонт? Джон пытается связаться с Мак-Мердо и остановить победные телеграммы...»

Несмотря на занятость и усталость, настроение у всех было отличное. Общая работа спаивала наш маленький коллектив. И узнавание друг друга было интересным.

Бородатый, заросший Ховард Бреди из Австралии, тот самый геолог, который все время разглядывал в микроскоп скелетики древних микроорганизмов, найденных в отложениях дна моря Росса, оказался не просто Ховардом, а отцом Бреди — католическим монахом и священником монастыря Сокровенного Сердца из-под Сиднея. Ховард имел дипломы бакалавра искусств и теологии, окончил геологический факультет университета в Мельбурне. Скромный и веселый Ховард не отказывался ни от какой, самой черной работы. Он говорил, что может делать все. Это чувство, смеялся он, появилось у него в монастыре. Узнав о его желании учиться в университете, настоятель сказал: «Сначала ты должен выполнить всего одну работу». Ховард согласился. Оказалось, что ему поручили... покрасить стену монастыря. Три года каждый день с утра до вечера без перерывов красил Ховард стену, двигаясь по часовой стрелке. А когда кончил — оказалось, что место, откуда он начал, пора было красить заново...

Но больше всего нас с Виктором удивлял механик Джей из Нью-Йорка. Застенчивый, деликатный, мягкий в манерах, он совершенно не следил за собой и поэтому всегда был пропитан насквозь маслом и сажей. Джей постоянно торчал у рычагов лебедки. Его обычный распорядок в эти огневые дни был такой: 36 часов работы и 6-7 часов сна. И так же, как и Виктор, он брался за все: мог выправить грубое железо и починить электронный прибор. Но больше всего удивляло всех нас то, что Джей получал удивительно маленький, по его квалификации, оклад. «Да, — говорил по этому поводу Джей, — я люблю путешествия, люблю полярные страны, потому готов работать здесь и за меньшие деньги».

Горячая вода наконец протаяла первую скважину через ледник. В нее норвежцы опустили гирлянду термометров и измерители скорости течений в толще воды под ледником. Предполагалось, что эта гирлянда будет передавать на поверхность информацию весь последующий год. Но вскоре выяснилось, что из-за какой-то поломки гирлянды при спуске, ее сигналы невозможно расшифровать. Следующая скважина, как и предполагалось по плану, была протаяна Джимом для спуска нашей штанги и зонтика с ультразвуковыми датчиками. Несмотря на то, что все было проверено и перепроверено, мы сильно волновались. А вдруг аппарат застрянет в скважине? Много чего могло не сработать. Но спуск прошел нормально, и ультразвуковые датчики, смотрящие в горизонтальных направлениях, четко показали момент выхода штанги под ледник. Дрожащими руками Виктор нажал кнопку сброса чехла зонтика — стальной трубы, надетой на сложенные вдоль штанги спицы. Прошло несколько секунд — и дружный всплеск на экране осциллографа сигналов от всех датчиков известил, что чехол сошел и, наверное, еще опускается сейчас, кувыркаясь, на дно моря. Светящиеся на экранах зигзаги устойчивых отражений — сигналов от дна ледника, дали первую информацию о дне ледника Росса. Поверхность его, по-видимому, шероховата и не имеет больших впадин и выступов.

Виктор чуть не плакал от радости. Осталось только следить за тем, как изменяется во времени расстояние от ледяной поверхности до неподвижных спиц зонтика. Теперь мы были готовы начать главную часть работ этого сезона — извлечение керна по всей толще ледника. А для этого надо было установить и смонтировать наш буровой аппарат.

В фанерном полу прозрачной палатки, которую все называли «футбольный зал» из-за того, что в ней раньше стоял большой стол для настольного футбола, мы вырезали отверстие и над ним установили мачту бура. Рядом привинтили к деревянной раме лебедку. Подъем бурового снаряда из скважины осуществлялся электрическим мотором, соединенным с барабаном системой мотоциклетных шестерен и цепей. Сооружение получилось легким и прочным.

Особенно мы гордились «буровым снарядом» — трехметровой трубой из нержавеющей стали, которая, собственно, и пронзала лед. В нижней ее части помещалась электронагревательная спираль, она протаивала кольцевое отверстие во льду так, что в середине оказывался нетронутым столбик льда диаметром восемь сантиметров. При этом труба погружалась в лед под действием собственного веса, а центральный столб — керн — входил внутрь трубы. Когда труба оказывалась полной льда, мы включали лебедку и поднимали керн на поверхность. Опуская трубу бура в скважину, заполняли весь ее объем смесью спирта с водой. При бурении керн входил в трубу и выдавливал спиртовую смесь ко дну скважины.

Это, казалось бы, простое устройство, придуманное Валентином Моревым, спасало нас от главного бича бурения через лед — замерзания талой воды в скважине.

Юра и Виктор сноровисто установили в нашей палатке пустые бочки для приготовления спиртового раствора, сколотили деревянный лоток для будущего керна. 1 декабря 1978 года Виктор включил ток, и при сборе всего народа труба стала медленно утопать в снегу.

Первые метров тридцать мы «шли» через снег и фирн, керн был насквозь пропитан спиртом, но глубже пошел ледниковый лед, и у нас добавилась приятная забота — осматривать, описывать и упаковывать керн. Неожиданно диаметр скважины почему-то уменьшился — труба бура стала продвигаться с трудом. Пришлось увеличить концентрацию подаваемого на дно скважины раствора спирта, но нас ожидали новые неприятности. За ночь, когда бурение было приостановлено, в скважине образовались кристаллы льда, и спирто-водяная смесь в ней стала походить на манную кашу. Сначала очень жидкую, а потом все более густую. Наконец эта каша стала такой густой, что однажды утром нам потребовалось почти два часа, чтобы бур, включенный на полную мощность, опустился на глубину. Решили дальше не искушать судьбу и не останавливаться на ночь, бурить без перерывов до конца.

Руководителем дневной бригады стал Юрий Райковский, в помощь ему Джон Клаух выделил двух американцев — огромного бородатого Имантса Вирчнекса и черноглазую девушку Мегги Вольф. Мегги училась на биофаке, но прервала учебу и вот уже второй год путешествует. Перед Антарктидой она два месяца скиталась по Индонезии, а потом попала в Новую Зеландию, где и поступила на работу в антарктическую экспедицию «прислугой за все».

Конечно, певунья Мегги не могла сравниться в физической силе с мужчинами, но она внесла в наш «футбольный зал» тот уют, который умеют создавать только женщины.

Ночной, более трудной и ответственной сменой взялся руководить Виктор Загороднов. У него тоже был помощник — студент четвертого курса медицинского факультета из Монреаля, канадец Улдис Аудер. Его Джон нанял работать на «Джей-Найн» в качестве лаборанта, так как он при необходимости мог оказать первую медицинскую помощь и не требовал таких баснословных денег, как настоящий врач. Вторым же помощником был Билл Рейдан — молодой профессиональный менеджер, то есть начальник. Обработал в Проекте как организатор доставки грузов в «Джей-Найн» и должен был взять на себя заботу об эвакуации станции по окончании сезона. Не имея какого-либо технического или естественного образования, он во время основных работ подменял Джона. К нам его Джон приставил для того, чтобы Билл научился тонкостям работы «русским буром». Билл, по-видимому, был хороший начальник, но, к сожалению, несведущий, не имеющий вкуса к технике человек.

Несмотря на такое, казалось бы, большое число людей, занятых в бурении, к концу двенадцатичасовой вахты люди буквально валились с ног. Юра и Виктор колдовали над бочками со спиртом и водой, подбирая нужную концентрацию, стояли за рычагами, поднимали и спускали бур и делали еще многое другое, что должно было обеспечить бурение. Но, главное, я умолял всех не спускать глаз с электрических лампочек, которые бесцветно горели в залитой солнцем палатке. Эти лампочки, дублированные звуковым сигналом и стрелками ампер- и вольтметров, должны были погаснуть, если вдруг прекратится подача электроэнергии или перегорит бур. В этом случае надо было немедленно, любым способом поднять бур хотя бы на полметра вверх от дна скважины, чтобы он попал в спиртово-водный раствор и тем самым был спасен от вмерзания.

Пока оператор всматривался в лампочки, натянутый трос и неподвижные стрелки приборов, я с буровыми помощниками должен был разложить на стеллаже, измерить и описать керн, вырезать из него необходимые образцы для анализов. Остальное полагалось упаковать в пластик и уложить в двухметровые цилиндрические пеналы из толстого, оклеенного сверху серебристой фольгой картона. Потом мы укладывали эти пеналы в большие плоские фанерные ящики по пять штук, засыпая все пустоты снегом, заколачивали ящики и складывали их в автомобильный рефрижератор, который американцы, не доверяя антарктическому холоду, завезли в лагерь «Джей-Найн».

Нас просили ежедневно сообщать на Большую землю о ходе бурения. Мы прошли немногим более половины толщи ледника, когда выяснилось, что спирта хватит еще лишь на шестьдесят метров. И опять помчались телеграммы... Наши помощники, да и мы вроде бы приуныли, но вдруг из Национального научного фонда пришла телеграмма: «Игорь, бури не останавливаясь, мы все здесь на твоей стороне...»

И вот, когда спирта оставалось еще на несколько часов бурения, из Мак-Мердо — как всегда ночью — прилетел четырехмоторный самолет. На борту у него был срочный груз: две двухсотлитровые бочки чистейшего спирта. Так день и ночь, без остановок, мы бурили вплоть до 13 декабря. Керн все время шел почти одинаковый — однообразный, пористый, без каких-либо прослоек, явно ледникового происхождения.

13 декабря меня разбудили в 5 утра. Случилось короткое замыкание. Бур удалось вовремя поднять. «Сейчас уже вытаскиваем», — сообщил Имантс и ушел обратно в «футбольный зал». Вскакиваю, бегу к буру. «Короткое замыкание могло быть из-за того, что бур достиг горизонтов соленого льда», — думал я по пути к нашей палатке.

На стеллаже для кернов лежал еще мокрый, покрытый коркой льда «раненый» бур, с ним уже возился Витя, отсоединял провода, искал причину аварии. Рядом лежал нижний кусочек какого-то странного, жухлого, как бы губчатого керна, грязного от угля сгоревшей изоляции.

Попробовали на вкус кусочки керна — соленый! Море уже было рядом. Достали новый, запасной бур, тщательно заизолировали все сомнительные места, заполнили спиртом и опустили вниз. И снова сюрприз. Если час назад бур при спуске шлепался о поверхность жидкости в скважине на глубине 65 метров, то в этот раз он ударился о воду на глубине 42 метров. Это значит, что уровень жидкости внезапно поднялся, конечно же, в связи с тем, что в скважину начала поступать откуда-то сбоку морская вода, и поднимался до тех пор, пока не установилось гидростатическое равновесие с морем.

Следующий подъем снаряда принес на поверхность лед совершенно иного вида. Он был серый, солоноватый, пронизанный вертикальными полостями, заполненными рассолом морской воды. Стало ясно: этот лед был образован за счет намерзания морской воды снизу ледника. Такой же лед был извлечен и при следующих подъемах снаряда.

Весть о том, что мы достигли слоя намерзшего снизу льда, сразу облетела лагерь. Было около 11 утра. Виктор спал после ночной смены, а Юра осторожно потравливал трос, давая возможность буру двигаться вниз. Мы проходили четыреста шестнадцатый метр. По нашим подсчетам, оставалось еще несколько метров. Вдруг Юрий испуганно взглянул на меня:

— Кажется, бур перестал упираться в дно!..

— Юра, спокойнее, спокойнее. Подними бур на полметра, — сказал я. — Теперь опусти на метр. Еще на метр.

Нет, бур по-прежнему не упирался о дно.

— А может?.. — Юра не договорил. В это время мы все думали об одном и том же...

— Конечно, Юра, — крикнул я, — давай поднимать скорее. Ура! Мы проткнули ледник! — и побежал будить Виктора. За спиной взвизгнул мотор и застучала мотоциклетная цепь. Юра начал последний подъем. Со всех сторон к «футбольному залу» бежали люди.

Когда наконец снаряд пришел на поверхность, из трубы торчала цилиндрическая, нет, расходящаяся книзу венчиком друза вертикальных кристаллов. Нижние концы этих кристаллов были словно аккуратно подстрижены, образуя плоский торец. Конец керна вылезал из бура так беззащитно, что Виктор, одной рукой придерживая висящий снаряд, другую подставил под венчик, страшась, что он выпадет из трубы и, превратившись в кучку обломков, исчезнет, как видение. Но чувствовалось, что его пальцы не касаются ледяного торца. Виктор потом говорил: он боялся, что прикосновение руки оставит след на драгоценной друзе кристаллов. Кристаллы эти, без сомнения, представляли собой таинственную, никем никогда не виданную, нижнюю поверхность шельфового ледника Росса или крышу подледникового моря Росса.

С предосторожностями извлекли из трубы бура керн. Оказалось, что дно ледника Росса имеет четко выраженную пупырчатую, как бы вафлеобразную поверхность. Каждый из пупырышков был около полусантиметра длиной и представлял собой конец вертикального кристалла; они располагались не хаотически, а удивительно точными параллельными рядами.

Виктор с Юрием осторожно упаковали драгоценный кусок льда в пенал, а мы с Джоном пошли писать длинную телеграмму в Москву и Вашингтон...