Привет, Черепашка!
Вот уже несколько лет я вожу группы в Сахару. Казалось бы, что там: пески да пески! И все-таки каждый раз — как впервые. Впрочем, этот и был первым: в одиннадцатидневную программу уместился маршрут в полторы тысячи километров. Точка начала маршрута — оазис Таманрассет на юге Алжира . Сколько раз, прилетая сюда на самолетах единственной в стране авиакомпании Эр Алжери (), я сходу попадала в объятия друзей-туарегов ! На этот раз свидание задерживается, и только безмятежность моих спутников из группы, расслабившихся в комфортном африканском тепле, примиряет с дурацким сюжетом: приземлившись за тысячу верст от Москвы , ждать встречающих… Ладно, говорят мне, бывает, брось дергаться. В самом деле, что за ерунда, сейчас приедут, просто кто-то что-то перепутал…
На дворе 30 марта и не меньше плюс двадцати пяти, солнце садится, окрашивая теплое небо в голубые и розовые тона. Два джипа и Азуз с Ахмедом возникают бесшумно, будто материализуясь из небытия. Азуз, смеясь, награждает себя парой легких оплеух, обнимает меня за плечи: «Прости, Черепашка, испорченный телефон, напутал!!!».
Солнце село, свет сгущается и синеет, машины съезжают с асфальтированной дороги, ведущей в Там, и переваливаясь, направляются в сторону нагорья Хоггар. Километров через пятнадцать на светящемся небе возникает элегантный силуэт горы Ихарен — приехали… В лагере, кроме повара с помощником, «chef d’expedition» — мой давний друг Дэл, в синей и искусно повязанном белоснежном шеше. Шеш — традиционный головной убор мужчин-туарегов. Собственно, это не что иное, как кусок цветной ткани длиной 3–7 м, который повязывается на голове с разной степенью ловкости. Освоить технику несложно, туареги охотно в этом помогут. Правда, как показывает опыт, процедура заматывания путешественникам довольно быстро надоедает, и большинство носит бейсболки, банданы и шляпки, взятые из дому.
«Привет, Григорий! — улыбается Дэл, опознав знакомое лицо одного из моих спутников. — Как дела?». У Дэла поразительная способность к языкам, от поездки к поездке он потихоньку осваивает русский. Ужин давно готов, впереди — первая для большинства ночь в пустыне…
Грандиозное безлюдье
Ранним утром лагерь почти пуст. Так будет до конца путешествия: фотографировать утреннюю Сахару — захватывающее занятие. Контрастные тени обозначатся чуть позже, а пока желтоватые лучи подсвечивают прихотливо-ассиметричный пик Ихарен и невысокий конус горы Сега. На Ассекрем — вершину высотой чуть более 2700 м — команда уезжает уже без меня: мы с Азузом остаемся на стратегическое совещание по экспедиции Алжир–Нигер .
Потом я узнáю, что окруженная (Tamarix aphylla) и цветущими (Nerium oleander) гельта (небольшое, часто пересыхающее озерцо) Афиляль — место ланч-привала группы — на этот раз была полна воды, а сам путь на Ассекрем (около 80 км) занял почти четыре часа: дожди, пролившиеся на пустыню в начале марта, размыли дороги так сильно, что из двух автомобильных троп, ведущих к вершине, пригодной для езды оказалась только одна.
По коротким репликам вернувшихся на следующий день путешественников я пойму, что с площадки, с которой открывается вид на центральную часть нагорья, именуемую Атакор, суровый красно-коричневый ландшафт с горами-близнецами на переднем плане предстал их взору именно таким, каким его описал (Charles de Foucauld, 1858–1916), живший здесь в крохотной обители:
Вид великолепен… Ближайшие окрестности составляет смешенье причудливых вершин, зубцов, фантастической формы скальных блоков и нагромождений. Грандиозное безлюдье… Ничто не способно описать магию этого густолесья острых скальных вершин, лежащих у твоих ног.
Каменный загар
На третий день пребывания в Алжире мы начинаем наше большое путешествие — от оазиса Таманрассет до оазиса Джанет. Это 1300 км: сначала на юго-восток, потом на северо-восток и, наконец, на северо-запад. От Таманрассета до первого нашего пункта — массива Эль-Гессур (массивом в Сахаре называют выветренные остатки плато) — 180 км на юго-восток.
Выезжаем в полчетвертого пополудни: засветло не доехать, ночевать предстоит в Зазер. За два с половиной часа караван из трех джипов проходит километров восемьдесят — вначале по каменистой бурой , затем по пустынным «проселкам» — палевым песчаным вади с густо-зелеными островками тамарисков. Около шести прямо по курсу появляется гора Арреган. Вечернее солнце цепляется за верхушку её треугольного гребня. Вади уходит вправо, Арреган меняет форму, являя себя стрелой, нацеленной в невидимое пока созвездие...
Четвертый день. Апрельское утро в Сахаре располагает к прогулкам: чтобы сэкономить время, трогаемся пешком, машины нас догонят, после того как Дэл с командой снимут лагерь и погрузят вещи и инвентарь. Навстречу шагают две французские пары, возвращающиеся в Таманрассет. Возрастной диапазон нашей команды — 22 (min) — 59 (max), до французов самый старший явно не дотягивает… А вот и машины, наши и встречные. Туареги обмениваются традиционными приветствиями и новостями; пара часов — и мы в Эль-Гессуре. Не без маленького приключения…
Ох Даха! Славный парень и хороший водитель, но — первым обычно едет Дэл. И всегда смотрит в зеркало, если надо, останавливается, ждет, не теряя другие машины из виду и не давая им расползтись по пустыне. На этот раз лидирует Даха, ибо у нас на переднем пассажирском сидении — предписанный правилами национального парка проводник из Джанета, говорливый Алатод. Места, по которым мы едем, нашим водителям отлично знакомы, Алатод не при деле и болтает без умолку, в какой-то момент Даха отвлекается…стоп.
Он смущенно оглядывается — утратил бдительность! — и «по правилам» разворачивается «посмотреть, где остальные». «Остальные», Дэл и Ахмед, уже четверть часа дожидаются нас в Эль-Гессуре. Минут сорок, пока Даха ездит туда-сюда, мы с Кристиной ящерицами пристраиваемся на желтовато-серых глыбах. Полдень. Горячие камни. Акации. Ни души. Беспокоиться не о чем — рано или поздно машина вернется.
К нашему приезду в Эль-Гессуре все уже облазили грот, похожий на готический храм. Сфотографирован первый из множества — белые и красные жирафы. По всей Сахаре их — десятки тысяч, и большинству не одна тысяча лет. Дело в том, что в эпоху в Сахаре был более влажный климат: здесь росли лиственные и хвойные деревья, многочисленные долины, сейчас засыпанные песком, были полноводными реками, как Нил или Нигер. И человеку здесь было довольно комфортно. Но к началу II тысячелетия до н.э. климат изменился, и люди, гонимые наступающими песками, ушли из этих мест.
Урочище Эль-Гессур — южные «ворота» национального парка (Tassili N’Ahaggar), состоящего из массивов-островков, связывающих их вади и «просто» участков пустыни с дюнами и без. В каждом из массивов можно провести не день и не два, дивясь причудливым формам, рожденным песком и ветром. На правом «берегу» Эль-Гессура толпятся блестящие базальтовые столбы. Этот массив вообще блестит сильнее других — это, видимо, и есть «загар пустыни», покрывающая породу тонкая корка окиси железа и марганца.
Планета маленького принца
Впереди — грандиозные каменные кулисы на фоне песков: фантастический Тин Акашакер в знойном мареве (там впервые застрянет наша видавшая виды «Тoйота»). У новичков здесь захватывает дух: одна из каменных башен — точь-в-точь шахматная ладья, а на ее внутренней площадке — цепочки гигантских базальтовых черепах, блуждающих в каменном лесу.
В новом ракурсе — выразительный и завершенный, как планета маленького принца, — предстает передо мной массив Тагельмамет. В этот раз мы располагаемся на возвышенности, разглядывая марсианский ландшафт, словно из центральной ложи. Неофиты фотографировали закулисье: красные пески, маленькие горькие арбузики на зеленой делянке, каменного великана без головы, воздевшего к небу длинные каменные ручищи…
На пятый день, двигаясь к Джанету по сложной кривой, соединяющей здешние ландшафтные достопримечательности, мы проезжаем 90 км до скального града Тахаггарт. Остановившись там два года назад, мы пристроились в западном секторе гигантского эллипса под огромным каменным деревом. Тогда, отойдя от лагеря, я долго карабкалась на дюну, а, взобравшись и переведя дух, вспомнила мудрый пассаж из книги немецкого теолога Гисберта Гресхаке (), точно подметившего: пустыня, как никакое иное пространство, всегда указывает читающему эту книгу бытия самый короткий путь. Зайди я с тыла, я поднялась бы наверх за пару минут — надо было только взбежать по твердой породе, сдерживающей сзади гору песка, и сразу шагнуть на кромку дюны… Впрочем, то, что отвлекло меня тогда от обходной тропы, было поразительно: на склоне дюны в открывшемся меж скал пространстве на фоне песка отчетливо просматривался каменный женский профиль.
Подступы к массиву Тахаггарт джипы штурмуют словно танки. Сеанс : повар Мохаммед закапывает Кристину в горячий песок, сочувствующие шагают с осторожностью и, дивясь говорящей голове, поят её из бутылки. Здесь растут скалы-деревья, стоит скала-храм, взгляд сразу отыщет скалу-бутылку. В километре–другом от лагеря ветер изваял бюст женщины, смотрящей вдаль. Отсюда глазу открывается панорама зубчатых вершин среди песков, залитых ярким солнцем.
Гонец итальянских туристов, стоящих у западной стены Тахаггарта, выписывает на вечер Алатода. Но даже удалившись, этот неугомонный дух не оставляет нас в покое: далеко за полночь по долине, окруженной частоколом каменных деревьев, мечется упругое эхо импровизированного барабана…
По «Садово-Тафассасетной»
День шестой. Теперь мы движемся из массива Тахаггарт в вади Иссален и дальше в сторону Джанета. Каменистая поверхность словно черепаший панцирь. Остановка. Алатод машет руками: вон, вон, видите, Абора! До горы Аборы, ориентира для редких ныне караванов, отсюда ещё километров сорок. Она возникает справа по курсу — огромный гладкий плавник каменной рыбы цвета темного шоколада, не похожая ни на одну из возвышенностей, разбросанных по пустыне на десятки верст вокруг. Если хроники не врут, сюда праздные россияне ещё не забредали. Александр, штурман экспедиции, шелестя картами, предвкушает визит к колодцу в вади Иссален. Увы! После ланча в тени акации в штурманском дневнике остается запись: «От колодца осталось поваленное паводком (!) бетонное кольцо с датой 1965».
Вода, если копнуть, совсем неглубоко: сфотографировав выгравированного на сером камне круторогого буйвола, я ловлю объективом идущего впереди меня к стоянке Дэла: на плече у него полная 20-литровая канистра. К закату мы добираемся до эрга Килиан — протяженной, но невысокой песчаной гряды. Близ нашего лагеря пасется многочисленное верблюжье стадо. Именно там Володя поймает изысканный и лаконичный кадр: мехари цвета слоновой кости на фоне зависшего над горизонтом бледного солнечного диска…
На нашем пути — Тенере де Тафассасет. Тенере на языке тамашек означает «пустыня». Тафассасет — название некогда протекавшей здесь реки, а ныне вади. Тенере де Тафассасет — обозначение, синонимичное названию «Садово-Самотечная», то есть «часть Тенере в зоне вади Тафассасет». Мы ныряем в нее, как в пространственный туннель, песок и небо сливаются в розоватой дымке, машина летит в никуда, ни кочки, ни былинки, только твердь — и свод небесный. Неземной свет плещется за бортом, Алатод против обыкновения не произносит ни слова, и только кисть его правой руки, поднятая так, чтобы Даха мог её видеть, слегка движется вправо-влево, корректируя направление. Пространство сгущается в табличку-маркер, поставленную здесь французскими геологами c какими-то данными… Тормозим прямо перед ней! Даха, похоже, опять увлекся — вокруг нас только желтая планета. Мы ждем, пока из туннеля выпадут две отставшие машины — и взлетаем вновь, чтобы после промежуточной посадки у гор Готье, возникающих средь пустыни, будто , к вечеру приземлиться у Алидеммы…
Мистерия Сахары
Ландшафт Тадрарта уникален. Предполагалось, что мы двинемся туда, на границу Алжира, Ливии и Нигера, сразу из Алидеммы, чтобы затем подняться в расположенный в 300 км к северу оазис Джанет. Но введенные недавно правила потребовали предварительного визита в городок-оазис и заполнения уведомлений в бюро национального парка. Волшебный путь был пройден дважды, туда и обратно. Это примерно 350 км, холодный ветреный вечер у въезда в Тадрарт, четыре ночлега и три дня, проведенные на перекрестье обширных сухих водотоков и в «кулуарах» вади Ин Джарен.
Дюны Тадрарта окрашены во все оттенки меда... Мы бродим по ним, увязая в песке, сидим на гребне, скатываемся вниз, прикидываем высоту в «гришах» — Григорий поднимается минут сорок пять, и пока он идет, медленно, но без остановок, с методичностью испытателя экспедиционного снаряжения, решение тригонометрической задачки дает результат — 120 м…
Посреди песчаного цирка Уан Зауатен вздымается ввысь диковинный каменный трезубец. Пристроившись вечером за кромкой дюны, поет Ахмед; по стенам пещеры бродят пятнистые жирафы, пляшущие человечки охотятся и пасут коз. Валентина сидит на полосатом матрасе-шезлонге, опершись на гранитную стену, за её плечом бежит куда-то веселый ушастый слоненок. Под Гришиной палаткой ловят змею, умертвивший её Мохаммед, играя извитым древесным корнем, исполняет медитативное танцевальное соло. В гроте с двухкомнатную квартиру бродят по стенам красные коровы размером с мышь. Ваня, самый молодой и самый сдержанный из нас, методично пополняет свой банк фотодокументов…
День двенадцатый. Мы возвращаемся в оазис по дну реки Ин-Джарен с многометровыми каменными берегами, последние 50 км до Джанета усталые джипы идут по шоссе. В ночь перед вылетом пустыня пытается удержать нас песчаной бурей. Пробившись сквозь сухую туманную взвесь, мы останавливаемся в вади между городком и аэропортом...
...Кассета ехала от Москвы. Под музыку, звучащую словно из глубины времен, фары двух джипов синхронно дают свет на самую гениальную из скальных гравюр, которую мне пока довелось увидеть в Сахаре. И по тому, как молчат мои спутники, я понимаю, что все получилось…
Тогда — увы, пока единожды! — мне удалась мистерия, театральное действо, так органично вписывающееся в космичное пространство пустыни. Дэл и Даха, внимательно меня выслушав, сработали точно и технично. Вечно озабоченные состоянием аккумуляторов, они, тем не менее, заглушили двигатели. Воздух был густым от клубившегося вокруг песка, и под звуки бамбуковой флейты мы смотрели… нет, мы — созерцали, а смотрела на нас именно она — «Плачущая корова», выразительнейший контррельеф с романтичным трогательным именем. Позднее я нашла у Штридтера версию названия, более соответствующего действительности — «Коровы на водопое». Животных там и в самом деле несколько, они тянутся вниз, к воде, которая когда-то текла в этом вади, и брызги на одной из морд, очерченной изящным контуром, через сотни лет оборачиваются каплей-слезкой: ушедшее в толщу времени существо словно оплакивает давний зеленый мир этих широт.
