На пути к лазурному небу

На свете немного курортных городов, расположенных так же удачно, как расположена Ницца. Даже в череде протянувшихся от Сен-Рафаэля к Ментоне и почти непрерывно перетекающих один в другой городков французской ривьеры, с ней может тягаться разве что парочка Антиб-Жюан-ле-пен да Сен-Тропез. Да и то… Альпы подходят в окрестностях Ниццы так близко к морю, что здесь возникает редкий микроклимат — редкий даже для Лазурного берега: в тридцати километрах отсюда, в Каннах может сыпать снег, а тут будет пусть немного ветрено и сыро, зато тепло и даже, возможно, солнечно. Те же горы заставили железную дорогу отойти от берега, и желающие искупаться обитатели городских отелей могут добежать до пляжа избавленными от унизительной необходимости пересекать полотно железной дороги.

Мой последний приезд сюда пришелся на начало мая, и народу на пляже было пока довольно мало. Высокий сезон ещё не начался, и большинство людей на пляже лежали полностью одетыми, едва ли не в пальто. Если где-то и появлялись бесшабашные голые люди, отчаянно кидающиеся в воду, можно было не сомневаться, что это соотечественники. Когда-то у меня была возможность наблюдать за эволюцией загорающих на протяжении целого года, и я с удивлением обнаружил, что приближение сезона тут всегда ожидают «при полном параде», и только с его наступлением обитатели пляжа начинают постепенно раздеваться. Вода согревается только к концу мая — зато потом теплеет очень быстро. Так же быстро она остывает осенью, но и после этого, до самого декабря, энтузиасты загара будут сохранять предельную допустимую наготу, ловя последние теплые лучи.

Но я бы не стал ехать в Ниццу ради здешних пляжей: что за радость загорать и купаться посреди города? К тому же, из-за двух рек, впадающих в море в пределах города, — Вар и Пайон — вода в бухте всегда немного мутная. Мы любим этот город совсем за другое, для нас он давно уже светит отраженным светом: мы любим его за то, что он был любим другими. В XIX веке сюда выезжала зимой царская фамилия, а за ней тянулась вся русская аристократия. Дорожка оказалась протоптанной, и после революции здесь собрался самый цвет российской аристократии. Сейчас большинство его представителей рассеялись кто куда: кто в сырую землю, кто дальше на запад, кто на север, кто до неузнаваемости перемешался с местным многонациональным населением.

Ничто не раскроет историю этого города лучше его кладбища Кокад. Кладбищенский сторож — тоже из семьи русских эмигрантов, хотя язык стал учить, только когда пришел сюда работать. «Вы из России? Родственников, наверное, ищете?» — спрашивает он почти всякого, кто появляется здесь в первый раз. Любит рассказывать и о себе, и о родителях, и о «клиентах». Особенное для него удовольствие обсуждать русскую классику — Достоевского, Чехова, Бунина, особенно Толстого: «Я же знаю всех его героев. Они все лежат тут, у меня: Кочубеи, Раевские, Долгорукие, Волконские тоже есть. Их родственники довольно часто тут бывают. Варвара Оболенская своих тоже навещает. Она сейчас староста в нашей церкви. И Трубецкие — тоже известная фамилия…»

С Ниной Трубецкой я познакомился, когда побывал здесь впервые в 1994 году. Она поселилась в 30 км к северу от Ниццы почти тридцать лет назад, после того как в третий раз вышла замуж. Её муж, Арман Болье (Armand Beaulieu, 1909–2005), был довольно известным историком: он подготовил к изданию несколько последних томов переписки Марена Мерсенна (Marin Mersenne, 1588–1648), написал множество исторических статей и книг. Последняя посвящена семейной истории — в центре её Анна Павловна Философова (Нона Дягилева, 1837–1912), тетка Нины и довольно заметная фигура в русской политической истории.

Нам больше известен брат Ноны — Сергей Павлович Дягилев. «Именно благодаря ему я впервые попала на Лазурный берег, — рассказывала мне Нина. — Я была тогда в пансионе в Италии, и дядя Сережа приезжал меня навещать. Один раз он взял меня с собой в казино Монте-Карло. Мне ещё не было шестнадцати лет, а правилами казино запрещается присутствие несовершеннолетних в игорном зале. Но дядю Сережу в казино хорошо знали и сделали для него исключение — наверное, единственное в истории Монте-Карло». Ещё не зная об этих правилах, мы как-то пытались пройти туда с моей двенадцатилетней дочкой, даже не в игорный зал, а просто пройти в здание, но и это оказалось невозможным.

Нина больше в Ницце не живет. После смерти мужа её перевезли в дом престарелых под Парижем какие-то люди, которых она называет «бандитами» и утверждает, что они говорили по-русски и везли её туда против воли. Теперь она пишет мемуары, скучает и ждет столетнего юбилея в будущем году. «У меня почти не осталось друзей, — жалуется она. — Они все умерли, их дети тоже умерли, да и внуки уже состарились».

Между тем, страницы русской истории и литературы на улицах Ниццы по-прежнему кажутся абсолютно живыми. Вдруг из-за домов мелькнут сусальным золотом маковки — не Василий Блаженный, конечно, — Николай Угодник, но по стилю близко. Когда-то тут служил вторым священником Александр Ельчанинов (1881–1934), одноклассник Павла Флоренского и автор замечательных «Записок». Экзотически выглядящее название улицы оборачивается непривычно записанным латинскими буквами словом «Царевич». Натыкаешься на магазин «Матрешка», «Казачок» и «Изба», к которому приставлено по правилам французской грамматики L артикля. Старые гостиницы до сих пор указывают в своих рекламных проспектах, какие русские аристократы в них любили останавливаться.

Считается, что именно русские сделали Ниццу шикарным курортом. Сначала стали искать место для военной базы на Средиземноморье и выбрали Вильфранш-сюр-мер. Уже в наши времена, кстати, тут была американская военная база, — значит, место было выбрано правильно. При этом двору так понравился здешний климат, что сюда стали приезжать, спасаясь от русских зим. Прямой поезд из Петербурга даже называли — «поезд великих князей». А когда императрица Александра Федоровна в 1857-м открывала бульвар своего имени, по какому случаю на нем была выстроена триумфальная арка из живых цветов, тут уже жило несколько сотен наших семей тех самых толстовских героев.

Русские покупали лучшие участки в Ницце и строили роскошные виллы, заметные и сейчас своей непохожестью на дома богатых итальянцев и французов. Чем не похожи, так сразу и не поймешь, — наверное, родная азиатчина пробивается даже сквозь готику и генуэзский ренессанс. Их и сегодня называют по именам былых владельцев — «Апраксин», «Кочубей», «Лобанов-Ростовский». В «Кочубее» ныне Музей изящных искусств Ниццы (Musee des beaux arts), который, кстати, интересно посмотреть — собрание стоит того. В замке барона фон Дервиза, окруженном парком Вальроз, — естественнонаучный факультет местного университета. Барон был большим оригиналом — из своего имения перевез на корабле настоящую деревянную избу, и стоит она тут вдали от родины уже больше века. Фон Дервиз любил музыку, и заказал русскому архитектору театр на четыреста зрителей, место которых по большей части занимала лишь его семья, слуха которой услаждал вечерами оркестр из 70 музыкантов. Иногда он давал званые вечера, на которые стремились попасть — оркестр славился на всю Европу. В казну Ниццы после благотворительных балов перечислялись огромные суммы золотом.

Впрочем, огромные суммы перечислялись не только русскими аристократами и не только на проведение балов. Один из лучших видов на город открывается с горы Монт-Гро, на которой расположены корпуса Обсерватории Лазурного берега (Observatoire de la Cote d’Azur). Туда от вокзала Ницца-Рикье (Nice-Riquier) ходит совсем крошечный автобус, но можно добраться и пешком по очень живописной тропинке, проходящей сквозь Музей виноградарского искусства (музей, естественно, под открытым небом).

Строили обсерваторию в XIX веке на деньги Рафаэля Луи Бишофсгейма (Raphaёl Louis Bischoffsheim, 1823–1906). Молодой отпрыск семьи известных филантропов страстно увлекался астрономией как любитель и то и дело выдавал различным обсерваториям небольшие суммы на покупку оборудования для наблюдений. По-настоящему развернуться он смог только после смерти отца в 1872 году. На окрестности Ниццы его внимание обратил его друг Морис Леви — весьма известный в те времена астроном, работавший в Парижской обсерватории.

С сугубо астрономической точки зрения, выбор, видимо, был не очень удачный: Ницца входит в пятерку крупнейших городов Франции, над городом постоянно поднимаются испарения, в которых к тому же рассеивается свет городских улиц. В конце XIX века ситуация, очевидно, была получше, но не намного. На строительство обсерватории Бишофсгейм потратил полтора миллиона франков — колоссальная сумма по тем временам. И несмотря на то, что проводить наблюдения здесь сейчас почти невозможно, наличие в истории города этой обсерватории переоценить трудно. Она сразу превратилась в памятник себе самой и всем прочим обсерваториям Франции. Достаточно упомянуть, что её главным архитектором стал тот же самый Жан Шарль Гарнье (Jean-Louis-Charles Garnier, 1825–1898), который строил парижскую Opera, а конструкцией большого купола занимался Густав Эйфель (Alexandre Gustave Bonnickausen, 1832–1923), тоже отличившийся в том же Париже. Благодаря их работе Ницца постепенно превращалась в город ученых, профессоров и студентов. Полюбили город и художники — любой туристический маршрут тут должен пройти через Национальный музей Шагала и Музей Матисса.

Формальное открытие местного университета относится к 1965 году. Однако он был сформирован из некоторого числа небольших учебных заведений, считавшихся «университетскими», из-за чего некоторые известные ученые стали профессорами университета до его открытия. Так, один из самых известных французских математиков Жан Дьедонне (Jean Dieudonne, 1906–1992) занимал кафедру математики с 1964 года.

В один из своих приездов в Москву Дьедонне жаловался на тяжелую жизнь француза в Нью-Йорке: «Чудовищный город! Вы можете себе представить, там даже нет приличных кондитерских! Мне приходилось печь себе пирожные самому». И его вполне можно понять: такое высокое кондитерское искусство, как в Ницце, вряд ли где-нибудь ещё можно встретить. Даже Париж заметно уступает ей по качеству своих пирожных. Остановившись в пустующей квартире своих знакомых в Старой Ницце, практически напротив нового красного здания Музея современного искусства, я не ленился каждое утро доходить до лучшей, как мне говорили, в городе кондитерской на бульваре Жана Жореса, чтобы получить к завтраку горячий ещё круассан и свежее пирожное.

Главное неудобство моей жизни здесь заключалось в необходимости таскать на пятый этаж свой велосипед, причем иногда по два раза на день. Но жаловаться, конечно, грех — ничто так не украшает жизнь в Ницце, как наличие собственного транспорта. Пешие прогулки и по Старой Ницце, и по Английской набережной, и по месту наибольшего скопления исторических достопримечательностей Симьезу (Cimiez) безусловно приятны, но только Английская набережная из конца в конец семь километров. А путь от побережья в Симьез — мало того, что неблизкий, так ещё и все время в гору.

Автобус компании Sunbus представляется мне неоправданно дорогим. Ещё большее возмущение вызывает дороговизна такси. Мне как-то рассказывали, что нынешний профсоюз таксистов ведет свою историю от профсоюза извозчиков. Они привыкли тогда возить богатых русских аристократов, на смену которым пришли ещё более богатые американские дядюшки и тетушки, а к ним теперь добавились и еще более богатые русские банкиры. Пятиминутная поездка от «Галереи Лафайет» до Симьеза за пятнадцать евро кажется верхом расточительства. Машина, взятая на прокат, сразу выводит человека за пределы Ниццы: весь Лазурный берег тогда оказывается одним большим населенным пунктом, в котором именно Ницца — наименее приятный для поездок квартал. Машин везде много — все ими так заставлено, что не проедешь. Извечные трудности с парковкой: мало того, что негде ставить, так ещё и платить приходится столько, что уж лучше на такси ездить.

Зато велосипед для жизни в Ницце идеален. С ним и прогулки по набережной гораздо приятнее, и восприятие города расширяется за пределы обычного туристического пятачка, ограниченного портом и Старой Ниццей на востоке, рю Гамбетта и «Кочубеем» на западе и кварталом музыкантов на севере. Квартал музыкантов — «мюзисьен» — так называют не потому, что все они здесь жили, хотя, наверное, многие из них тут бывали, а потому, что их именами названы улицы — Паганини, Берлиоз, Гуно… Кстати, именно на рю Паганини, напротив местного собора Нотр-Дам, лучший китайский ресторан города — мы бывали в нем ещё с Ниной и Арманом.

Человек с велосипедом может легко забраться далеко на север, туда, где уже начинаются горы, в фешенебельный район Nice-Nord. Поднимаясь по дороге, уводящей из города, его можно увидеть совсем в другом, нежели с Монт-Гро, ракурсе. И только оттуда, сверху будут видны импозантные виллы неопознаваемых знаменитостей, спрятанные за высокими утопающими в зелени заборами и украшенные садиками и бассейнами. Поднимаясь на велосипеде вверх, то и дело замирая от невероятной красоты открывающихся пейзажей и приближающегося лазурного неба, можно уже в который раз неожиданно убедиться — сразу за городом начинаются Альпы.