Радости и горести «антильской бабочки»
На Карибском острове Гваделупа легко встретить не только креолов и мулатов, но даже индийцев — потомков иммигрантов XIX века
Тростник — сахар — ром. Различные вариации тропического нектара: от кокосового пунша до возбуждающего средства «лошадиное копыто». Антильские рыночные прилавки богаты всевозможными алкогольными напитками и «чудодейственными» средствами, вылечивающими от... всего. Фото автора |
О бесполезности дат на Гваделупе
На террасе, увитой лианами и , робко сходятся в дрожащем на полу узоре тени пальмовых листьев, шустрый шмыгает в заросли , а колибри, зависнув анфас перед гибискусом, пробует венчик игольчатым клювом. Где-то справа, в нагромождении зелени, шуршит , а может — мангуст. Распаренное, как в турецком , сознание лениво фиксирует парящую в небесном индиго птицу, делает крен и скользит по холму, чуть вздрагивает листвой хлопчатника и, опадая, цепляет опухшие от мякоти .
На Гваделупе отменили не только зиму, но и весну, провозгласив вечное лето: август плавно перетекает в май, неспешно, но верно размывая в памяти тоску среднерусских осенних широт. Сначала пытаешься цепляться за даты — уловить смену привычных сезонов, не забыть про свои и чужие праздники, дни рождения. Но после года кружения земли вокруг стабильно жаркого светила все отправные точки превращаются в абстракцию. И тем не менее 90% населения этих ярко раскрашенных тропиков до сих пор помнят страшные испытания, выпавшие на долю их предков, привезенных на остров из Африки в качестве рабов. Здесь эти испытания называют blesse — «рана», «боль», «страдание».
Первые невольничьи суда с африканскими рабами начали прибывать на с 1635 года, во времена правления (Louis XIII le Juste, 1601–1643). Занимались этим сначала голландцы-протестанты, гонимые из Бразилии португальцами-католиками. Протестанты обладали ценнейшей информацией: знали, как и из чего добыть сахар. Оставалось только найти руки, которые смогли бы под палящим солнцем подрезать сахарный тростник. К сахару добавим табак, хлопок, и кофе. Умирающие от голода, усталости и побоев рабы и знать не знали, что где-то за океаном нарумяненные мамзели в это время изящно помешивают серебряной ложечкой кусочки бурого сахара в терпком кофе.
У меня в памяти всплывает заброшенная кофейная плантация — особое место в самом сердце Гваделупы, где blesse чувствуется особо. Место, в котором поселилась сама история острова, этого маленького осколка Франции, на котором творились большие беды. Добраться до плантации непросто. Горы, почти вертикальная узкая дорога, а если «повезет» — еще и дождь, особенно частый здесь, на тропической верхотуре, где каждое проплывающее облако считает своим долгом оросить вечнозеленые джунгли.
: выжить в любых условиях. Мангровые леса растут в прибрежных песочно-илистых зонах, там, где соленая вода смешивается с пресной: смешение, взаимопроникновение, появление нового. Как и приспособившееся к морской стихии дерево, современная Гваделупа — это наслоение и взаимодействие рас, культур и традиций. Фото автора |
Отправная точка путешествия — правое из «крыльев» Гваделупы (сверху остров похож на расправившую крылья бабочку), равнинный и сухой остров Гранд-Терр. Конечный путь вояжа – затерянная среди влажных тропических склонов острова Бас-Терр горная долина, где спит заброшенная кофейная плантация.
На гваделупских сторонах
Острова-«крылья» Гваделупы разделяет узкий морской перешеек, поросший вдоль берегов мангровыми лесами. Этот перешеек — своего рода порог, граница, за которой начинается самое интересное — бананово-тростниковые переливы холмов постепенно переходят в лесисто-гористые пейзажи, которые упираются прямо в небо на высоте полутора километров. Местный действующий вулкан Суфриер радует глаз туриста, но заставляет креститься островитян. Молодой и своенравный, вулкан лаву из себя еще не извергал, а вот удушливые серные газы исходят из его глубоких расщелин постоянно.
Дорога извивается лианой в лесной чаще. Позади остались деревянные хибары с гофрированными крышами из металлолиста, невысокие, изъеденные влажностью домишки столичного Пуант-а-Питр (), городские лавчонки сирийцев, ливанцев, индусов, кафедральный собор, синагога, индуистский храм, испуганные взгляды нелегалов-гаитян, неспешная прямая походка антильских красавиц, черносмольные продавцы кокосового сока, , , цветастые ткани, мелочи, побрякушки, , китайские тряпки и тапки, чистильщики обуви, тронутые (то ли солнцем, то ли) городские шуты и пророки, крикливые разносчики двухстраничных газет, малышня всех оттенков кожи, улыбки, французская и речь, смех и ритмы тамтамов… Мимо, читатель, мимо! Мы уже в джунглях.
Ветки бамбука смыкаются над головой, образуя дрожащий лиственный тоннель. Солнечные лучи еще проскальзывают сквозь легкую листву, но чем дальше в лес, тем гуще мрак, сочнее цвета, выше папоротник. Вокруг — кладезь тропиков, с сотнями видов растений, райское место для ученого люда. Представляю, с каким наслаждением предавались в XVII веке описаниям и зарисовкам местной флоры и фауны первые французские этнографы и ботаники: монахи Раймон Бретон (, 1609–1679), Жан Батист дю Тертр (, 1610–1682) и, конечно, священник (Jean-Baptiste Labat, 1663–1738) — миссионер, инженер и солдат, построивший один из лучших фортов острова, очень пригодившийся колонистам в 1702 году, во время очередной стычки с англичанами.
«Eсть вулканы, чьи провалы древним ранам под стать...» (, Aimé Fernand David Césaire, 1913–2008). Кратер действующего вулкана Суфриер: на склонах этой горы часто прятались беглые рабы нег марон (креольск. — nèg mawon). Лунный пейзаж — контраст с прибрежным туристическим раем: лазурью воды и теплом песка. Фото автора |
Свобода или смерть
Военные столкновения с Англией, надо заметить, часто беспокоили французов в этой части света. В 1759 году британцам все же улыбнулась удача, и они захватили Гваделупу. Но продержались недолго: через четыре года остров вновь стал французским. В 1794-м, воспользовавшись во Франции, британцы снова высадили на остров десант, но были отбиты. Обороной руководил комиссар , Виктор Юг (, 1761–1826), впоследствии провозгласивший на Гваделупе отмену рабства.
Однако наслаждаться долгожданной свободой островитянам пришлось недолго. В 1802 году Наполеон (Napoléon Bonaparte, 1769–1821), поддавшись уговорам своей супруги (Joséphine de Beauharnais, 1763–1814), кстати уроженки соседнего Антильского острова — , решает восстановить на Гваделупе рабовладение, которое просуществует до 1848 года. Генерал (Antoine Richepanse, 1770–1802) с успехом выполняет задание. Портит ему настроение только командир батальона — мулат Луи Дельгрес (Louis Delgrès, 1766–1802), не желающий подчиниться императорской воле. Пока жители Гваделупы успевают прочесть воззвание Дельгреса к народу — «Последний крик невинных и отчаявшихся» — бунтарю с верными ему людьми удается скрыться в лесу у подножия вулкана Суфриер.
И этот чудесный растительный «учебник ботаники», этот удивительный в своем разнообразии лес вдруг мигом превращается во враждебную, непроходимую чащу с ее сыростью, грязью под ногами, комариными полчищами, сплетенными в сети лианами, присосавшимися к стволам многометровых деревьев . То ли лист слетел с ветки, то ли зверь шмыгнул в ночь, то ли злой мертвец , то ли колдун сукуньян выжидают в тени, то ли дуло ищет свою жертву. Не разжечь костра, не позвать на помощь. Да, лес прокормит, да, в горных реках можно добыть пресной воды, здесь можно собрать фруктов, можно без сетей наловить рыбы, ведь антильцы знают, какие растения усыпляют рыбу в воде, как можно без ножа добыть освежающий кокосовый сок… Да, лес прокормит. Но надолго ли? Некоторое время Дельгрес и его ближайшие сподвижники верили в победу, однако, так и не дождавшись подкрепления, в отчаянии покончили с собой у подножия вулкана, в местечке Матуба.
24 пары носков и винчестер
До заброшенной кофейной плантации остается последний отрезок пути. Узкая дорога забирает резко вверх, на крутых поворотах, где двум машинам не разойтись, приходится предупредительно сигналить. Жители придорожных домиков поворачивают головы вслед незнакомой машине.
Развалины одной из ромоделен на соседнем с Гваделупой острове (тоже французском). Иногда рабы, мстя хозяину, бросали рядом с его домом (или рядом со зданием ромодельни, мельницы) плод «проклятого» фигового дерева (инжир), чьи мощные корни со временем раскалывали самые крепкие камни. Фото автора |
Останавливаюсь рядом с деревянной сторожкой у крутого обрыва. Далеко внизу приглушенно клокочет горная речка. Чтобы обрести полную, почти абсолютную (со скидкой на птичьи чик-чирики и шум собственных шагов) тишину, надо снова взбираться вверх. Но на сей раз пешком, по неширокой тропинке. Влажность в этой горной чаше еще выше, а шаги даются труднее. Остановка — вдох-выдох — разряженный воздух, барабанная дробь в висках, бешеный тамтам вместо сердца, и солнце выжигает на сетчатке горный хребет, штыри пальм, какие-то развалины и неестественно яркую зелень.
От невольничьих бараков здесь ничего не осталось. Зато дом плантатора стоит. В нем теперь расставили кое-какую мебель в колониальном стиле, по углам — огромные вазоны с живыми экзотическими цветами. На деревянный стол водрузили фарфоровую супницу, на журнальном столике оставили стопочки — в напоминание о вечерних возлияниях 55-градусного рома. Добавлял ли хозяин в напиток для антималярийной профилактики, как это принято делать, — неизвестно.
Оглядываюсь вокруг. Плетеное кресло из с подколенниками — выдвижными полочками, на которые уставший хозяин мог полулежа водрузить свои утомленные к концу дня лодыжки. Над хозяйской кроватью противокомариная вуаль, под кроватью — фарфоровый, как супница в гостиной, ночной горшок. Мимо меня дефилирует неизвестно откуда взявшаяся туристическая белая пара. «Я бы тоже хотела иметь прислугу!» — вдруг говорит белая мадам, окидывая взором салон рабовладельца. Смотрю им вслед и почему-то вспоминаю прочитанные в одном старинном издании советы французам, отправлявшимся в колонии. Особенно трогательно выглядел список необходимых вещей:
24 пары носков, 10 разноцветных рубашек, 5 подштанников, 5 ночных сорочек, 2 черные бабочки, 2 — белые, 20 носовых платков, 2 шелковых шейных платка, 1 пара высоких «неаполитанских» ботинок, фетровая шляпа, 3 куска мыла, пояс кожаный для денег, браунинг, винчестер.
Но, прибыв на Антилы, колонизаторы обзаводились еще некоторыми нужными «причиндалами» вроде пыточного сапога, колодок, железных обручей и плеток для, по выражению той белой мадам, «прислуги».
Возвращаясь с Антильских островов, корабли везли в Европу сахар, кофе, какао, ром… Знала ли тогдашняя французская интеллектуальная элита, какой ценой давались рабам эти товары? Знала, но либо закрывала на это глаза, либо относилась к проблеме двояко: рабство — не лучшая форма социального бытия, но для «диких» народов вполне приемлемо. До конца XVII века тема рабства французскими философами практически не затрагивается, особенно после заявления епископа (Jacques Bénigne Bossuet, 1627–1704):
Осуждать рабство […] равносильно осуждению Святого Духа, который устами Святого Павла приказывает рабам пребывать в их состоянии.
Карнавальные шествия, наряду с устным фольклором и музыкой, были одним из немногих развлечений для невольников. Во время костюмированного действа рабы могли даже подшучивать над своими хозяевами. До сих пор карнавал на Гваделупе — одно из событий года, требующее длительной подготовки. Фото автора |
В эпоху ( Charles-Louis de Seconda, Baron de La Brède et de Montesquieu, 1689–1755) первым в своем труде «» осуждает рабство как таковое, правда, тут же соглашается с (Ἀριστοτέλης, 384–322 до н.э.), утверждая, что в некоторых странах рабство обусловлено «естественными причинами». Такое двоякое отношение можно, наверное, объяснить тем, что Монтескье сам был акционером одной из компаний, промышлявших продажей чернокожих. Отдавал ли философ себе отчет в том, что приходиться пережить пленникам при транспортировке с континента на континент? Вот как описывает плавание невольников (Édouard Glissant) в своей книге «Поэтика соотношения»:
Сумрак ужаса наступил с насильственным отрывом от родных земель, от покровительствующих богов, общинной опеки. Но это было только начало. Переселение можно вынести, даже когда оно сражает наповал. Полнейший мрак ужаса наступил с применением пыток, с вырождением всего человеческого, с многочисленными невообразимыми издевательствами. Представьте себе сотни две людей, загнанных в закрытое пространство, едва ли вмещающее в себя треть. Представьте себе блевотную массу, тела без одежды, кишащих клопов, трупы под ногами, и еще умирающих, но уже тронутых разложением людей. Представьте себе, насколько это возможно, красную горячку опьянения при подъеме на палубу, карабканье на воздух, почерневшее солнце на горизонте, головокружение, ослепление небом, слипшимся с морем. Двадцать, тридцать миллионов человек, депортированных в течение более чем двух веков. Нескончаемый измор, почище апокалипсиса.
«Гваделупский парадокс»
Пожалуй, первое, что удивляет заплывающих на Гваделупу чужестранцев — смешение рас и культур, уживающихся на столь небольшом острове. В разноэтнической толпе Пуант-а-Питра можно разглядеть и белых потомков рабовладельцев беке (сохранивших, кстати, в своих руках нити экономического правления), и иссиня-черных темнокожих, и мулатов с их сложившимся тонколиким , и светлокожих шабенов с едва уловимыми негроидными чертами, и ливанцев, сирийцев, иудеев, гаитян, итальянцев, китайцев, доминиканцев… Но главная неожиданность для путешественника — это часто встречающиеся индийские лица.
Индусы прибывали сюда в XIX веке из и для работы на опустевших плантациях, когда рабство было отменено. При всем непростом отношении к ним креолов, индийцы смогли не только выжить в тяжелых условиях и адаптироваться к островной жизни, но и привнести в местную культуру свои традиции, начиная от кухни, песен и танцев и кончая религиозными обрядами, которых теперь не чураются даже местные католики. Последние, кстати, в случае проблем со здоровьем или сложностей в личной жизни не считают зазорным заручиться поддержкой не только у или , но и у нагоняющих всеобщий страх и ужас колдунов. На Гваделупе вообще во многих домах часто можно встретить и распятие, и изображение индийских божеств. А вот про свой фетиш хозяин вряд ли расскажет. Чем вам не «странническое сознание», по выражению Эдуара Глиссана? Островное, но вместе с тем пластичное, состоящее из разных культурных наслоений, сознание, которому чуждо затвердевание, укоренение в каком-то одном из культурных пластов.
Школьная дружба, невозможная триста лет тому назад... Среднегодовой прирост населения на Гваделупе составляет 1,04%. Рождаемость — 16,5%, смертность — 6%, детская смертность — более 9 человек на 1000 новорождённых. Средняя продолжительность жизни 77,4. Фото автора |
В этом и состоит «гваделупский (и шире — антильский) парадокс». Оторванный от метрополии, остров произвел на свет нечто совершенно оригинальное, взять хотя бы креольский язык, возникший на основе старофранцузского и африканских диалектов. Здесь все европейское, африканское, восточное модифицируется, подстраивается под местный климат, убеждения, традиции, почву.
...Я возвращаюсь с кофейной плантации. Осоловелое под вечер солнце высвечивает спину необъятного чешуйчатого монстра — море копошится в своих глубинных пожитках, лениво слюнявит берег и вот-вот перевернет новую страницу дня.
Вера Колесина, 20.07.2010
Новости партнёров