Человек и его дело

Жизнь! Это самый великий дар природы, и только от человека зависит, как он его использует. Миша, Михаил Михайлович Комаров полюбил летное дело. Все его стремления, все порывы были направлены на то, чтобы овладеть искусством летчика, летчика-испытателя!

Солнечным утром голландский парусник подошел к безымянному острову. Земля! Островок встречал зеленью и тишиной. Но лица матросов были сумрачны. Не глядя друг другу в глаза, они спустили шлюпку. Передали гребцам с рук на руки стонущего человека. Сильного, молодого, его убивала какая-то болезнь.

«Во имя прогресса советской науки о космосе, изучающей тайны вселенной для блага всего человечества, Академия наук СССР заложила 18 марта 1966 года специальную астрофизическую обсерваторию на горе Семиродники Зеленчугского района Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края РСФСР, выбранной Главной астрономической обсерваторией АН СССР.

Каким станет Полесье! Что станется с заболоченным «царством туманов», раскинувшим сейчас свои владения на два с половиной миллиона гектаров! Лучше всего об этом говорят цифры плана мелиорации гигантской низменности.

Утро. Розоватое октябрьское солнце лежит над самым горизонтом, скупо освещая лагерь дрейфующей станции «Северный полюс-18». Сегодня нам предстоит последнее погружение под лед в полукилометре от лагеря станции.

— Отличная каша, — Ян Эмс улыбнулся, ощетинив усы.      Улыбка украшала лицо Висвалда, делая его словно принадлежащим другому человеку — кому-то немолчаливому, веселому и легкому, такому, каким он не был. И жаль, что Эмс улыбался редко.

Летом Надя Старкова приезжала из интерната в Морошечное. Теперь от Морошечного и следа не осталось, балаганы рассыпались, сгнили, огороды скрылись под зарослями кустарника, и даже рыба в речке забыла об отцовских сетях.

Мы стартовали почти крыло в крыло и почти весь маршрут треугольника пролетели вместе. Я говорю «почти», потому что перед самым финишем Ефименко все же ухитрился вырваться вперед. Я устремился за ним в погоню, но было поздно. Когда мой планер со свистом пересек линию финиша, Ефименко уже был на земле.

Я следил за подготовкой необычного перегона из Москвы. С Украины — с самого Черного моря «ракеты» шли своим ходом. Азовское море, Дон, Волга, Кама... До Перми летели на своих крыльях, а в Перми, на заводе «Памяти Дзержинского», с кораблей сняли крылья. Теперь до сибирских рек — до Оби и Иртыша — через горные хребты, путь почти в тысячу километров «ракетам» предстояло преодолеть на колесах.

Молния выхватила из темноты кипящий океан, осветила бурлящие потоки воды и корабельные надстройки. Яркий режущий свет, треск — и через секунду снова ночь. В ходовой рубке, как ни вглядывайся в иллюминатор, ничего не видно. Только рев волн и глухие стонущие звуки. Ощущение такое, что откуда-то из глубин поднимается гигантская энергия, выталкивает воду океана, а вместе с ней и судно.

Осень, такая в Приморье ясная и светлая, обернулась вдруг ненастными днями. Сильных ливней не было, но низкие тучи, вытянутые длинно и нескладно, раздерганные ветром, неслись над сопкой со скоростью бегущего невесть куда бесконечного поезда. Порой дождило.

Там, где охристая, сочащаяся ручьями тундра круто обрывается перед Ледовитым океаном, на узкой полоске побережья раскинулся маленький лагерь — единственный населенный пункт на много километров. Деревянный домик, палатки и бревенчатая баня, построенная из плавника, с печью из валунов. Это Ванькина губа, восточное побережье моря Лаптевых.

Они выехали в пустыню на трех машинах. Надо проехать по трассе будущей дороги: проект проектом, но листы синек и докладные записки не все могут рассказать о том, где им придется жить и работать.

Белое, белое, белое... И так на десятки километров, по обе стороны пути, только поля в белом и серое сверху, да рыжеет кое-где не присыпанная снегом стерня, да еще телеграфные столбы мелькают, и рябят в глазах щиты снегозадержательных линий.

В полярную ночь каждый день бывает час, когда город становится синим. Сине-черными кажутся горы, возвышающиеся над ним, синим ветром наполняются улицы, синева скрывает тундру, убегающую от города. Снова загораются фонари, окна домов (они и гасли на какой-то час), и город выплывает из синевы, как корабль, у которого зажжены сигнальные огни.

Пустыня Кызылкум изменилась с тех пор, как я впервые увидел ее. Здесь по-прежнему можно заблудиться. Но уже не от бездорожья, а от обилия дорог.

Иногда, встречая меня в поселке, Клим Аккан еще издали машет мне руками, и я знаю, сейчас он скажет: «Приходи, будет репетиция». Об этом же извещают листочки бумаги, прикрепленные к столбам, к стене клуба. «Сегодня состоится репетиция чукотско-эскимосского самодеятельного ансамбля». Эти объявления пишет сам Клим Аккан, заведующий клубом и художественный руководитель.

На вершине сопки деревья робкие, невысокие. Ветер по-весеннему томительный внизу, здесь веселее, резче Он сухо шелестит прошлогодней травой.         Тында отсюда хорошо видна особенно ее центральная улица Красная Пресня — на пологом склоне сопки, на противоположном берегу реки. Из города доносится гул машин, снующих по улицам и мосту через реку Тынду, рокот тракторов, далекий лай собак и хозяйственный стук сцепляемых на станции вагонов.

Настоящим кузнецом станешь тогда, когда сумеешь выковать розу,— говорил старик в деревенской кузне на берегу речки Странницы. Леонид запомнил эти слова. Но немало воды утекло с тех пор, пока он стал ковать розы.

В новый район отряд переезжал хмурым туманным днем. Время от времени приходилось вылезать из вездехода и брать азимут: в кабине компас безбожно врал.

Я застал Идриса Мамеда Гусейновича Ахунд-заде в тот момент, когда ученый собирался в дорогу. Через несколько часов он улетал в Сухуми, в Центральный институт субтропических культур.      — Можете называть меня Идрисом Максимовичем,— сказал он,— как наши специалисты в Афганистане...

Поднимаясь к зданию кораблестроительного института со стороны лимана, я задержался на высоком косогоре, залюбовался водной гладью. Вдали в солнечных лучах белел одинокий парус...

Близость пустыни первым уловил Владыкин. Не по карте. И даже не по легкому, но уже ощутимому дыханию осенней Гоби, а по искореженному ветрами карагачу, низкорослому кустарнику, каким-то чудом державшемуся за темно-серую щебенку. — Скоро, ребята, скоро! — И бородатое лицо нашего начальника отряда, наверное, впервые за трое суток пути прояснилось.

— Ну что... пофантазируем? — по-свойски подмигнул мне Анатолий Мысов. Он переминался с ноги на ногу, как застоявшийся конь, выказывая всем своим видом полную готовность ехать, двигаться, лететь куда глаза глядят. Только бы не оставаться дома! Опостылело ему это вынужденное домашнее сидение с бесконечным мытьем посуды, подметанием полов и разглядыванием редких прохожих за окном.

Гроза в ту ночь была страшная. Ничего похожего не помнили X даже старики. Жителям села Хабас Зольского района Кабардино-Балкарии вполне могло показаться, что небо трещит по швам и вот-вот обрушится на землю. Сильный ветер «сталкивал» невидимые в темноте тучи, молнии сверкали с интервалом в считанные секунды. И, словно устав от этой толчеи, тучи разразились сильнейшим градом.