Отрывок:
Мне было двадцать четыре года, когда это началось.
Отлично помню тот теплый киевский сентябрь, самое его начало. Робкая прохлада вечеров — предвестница осени. Выжженные солнцем деревья, уставшие от жары уже начинают сбрасывать летнее и готовиться к холодам. Особо мерзнущие люди, перестраховки ради уже влезли в однотипные кожаные куртки и тщательно потели днем, убеждая всех вокруг (а себя в первую очередь) в том, что ветер-де уже холодный, осенний, продувает вдоль и поперек.
Осенние закаты над Брест-Литовским в сентябре — самые красивые. Разлитая в небе кровь нависала над впившимся в Святошин проспектом. Помню, каждый год клятвенно обещал друзьям, что в следующем году, прямо с первого января, каждый вечер буду приходить на Воздухофлотский мост и фотографировать закат. Потом сделаю альбом, и это будет супер. Лет с восемнадцати обещал. До сих пор, кстати, эта идея не умерла во мне. Наверно, в каждом человеке должно быть обещание, которое он никогда не выполнит.
Знакомые, соседи, друзья поприезжали с дач, отпусков, морей, островов — кто откуда. Снова веселый, но жесткий дворовой футбол. Пятое сентября до сих пор помню. Вышли практически все, кто вообще мог хоть как-то пнуть мяч, отличить его от любого другого круглого предмета. Даже Танкер протиснулся сквозь дыру в заборе, подплыл своим огромным телом к нам, напросился и стал в ворота, гад. Закрыл всю раму — фиг попадешь. Людей хватило на четыре команды, играли до двух голов в одни ворота.
Рубились в тот день как-то особенно дико, пару раз чуть не дошло до драки. Ноги-руки в ссадинах, в глазах — страшный огонь, не уступал и уступок не ждал никто. Рваные штаны, пыль столбом, в воротах стояли либо самые отчаянные, либо самые плохие и невостребованные, типа Танкера. Мы проигрывали, я рвался к воротам, и тут Зюзик в прыжке влетает мне ногой в бедро. Зюзик был единственный, кто играл в настоящих бутсах. С изуверскими стальными шипами.
Я отлично помню удар, потом поле, пыль, и игроки резко дернулись вправо и ушли чуть вверх. Головой я въехал в единственный еще не выкопанный столб от когда-то ограждавшей поле сетки-рабицы, потом боль и жар в ноге — отключился. Пока все вокруг спорили, что делать — бить ли осторожно по щекам, облить ли водой, бежать за нашатырем или звать дядю Женю-врача из соседнего дома, я постепенно пришел в себя. Голова по-пьяному гудела, что-то теплое бежало по правому бедру. Странно, боли было не так много, как должно было быть. Она была мягкой, практически нежной, и не увеличивалась, а постепенно уменьшалась. Над ухом виновато бубнил Зюзик, и в расплывшихся красках неба то проявлялось, то смазывалось его красное, шевелящее губами лицо. Мир становился четче, наплывал на меня, и одновременно с ним наплывал чей-то вибрирующий, только что родившийся, крик. Я приподнялся на локте. Крик шел справа. Все повернулись туда.
В песке, в воротах, катался Танкер. Кричал. Хватаясь то за ногу, то за голову. В поле моего зрения вдруг ворвался дядя Женя, бегущий со всех ног. Танкер был его сыном — единственным, не очень любимым, ругаемым и изредка поколачиваемым, но все-таки единственным. Посмотрев в мою сторону, дядя Женя нахмурился.
Мое правое бедро было разорвано шипами до мяса. Точно так же, но непонятно чем, было разорвано правое бедро Танкера. На моей башке был стесан достаточно большой кусок кожи с волосами, и то же самое было на голове Танкера. Только часть моих волос осталась на проклятом ржавом столбе, а кусок скальпа толстячка... а фиг его знает, где он был.
Помню, как дядя Женя, как раз шедший с работы, поливал перекисью наши раны. Мне было щекотно, Танкер же орал, как мучимый всеми чертями ада. Оба одинаково перебинтованные, мы похромали каждый к себе домой. Ему рядом, мне через квартал.
Через пару дней дядя Женя зашел ко мне. Он не любил излишнюю грубость ни в жизни, ни на футболе и считал, что грубияна всегда надо наказывать — так или иначе. Оказывается, дядя Женя потом подробно и дотошно расспросил ребят о том, что произошло. Все как один — 19 человек в один голос — подтвердили, что Зюзик влетел мне прямой ногой в бедро (вообще удивительно, что ничего не сломал мне), я пролетел метра два и врезался башкой. Ни я, ни Зюзик, ни Черемуха (дичайшей грубости игрок) — никто другой Танкера не трогал. Более того, это подтвердила какая-то бабка, выгуливавшая свою мерзкую псинку как раз рядом с полем. Откуда, почему на Сашке (так, как оказалось, звали нашего Гаргантюа-вратаря) оказались такие же раны, как на мне, — никто понять не мог.
