Отрывок:
Порой опять гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь, — Пушкин, как всегда, гениально объединил гармонию и слезы: слезы — самый точный индикатор красоты. Но вымыслом наш величайший поэт именовал, несомненно, вовсе не фантастическую литературу (она влюблялася в обманы и Ричардсона, и Руссо, — тоже было сказано отнюдь не о писателях-фантастах). Собственно, любая художественная литература, «фикшн», есть литература вымысла, только одни писатели при этом почему-то называют себя фантастами, а другие реалистами. Причем немалая часть последних вообще горделиво настаивает на том, что пишут они Правду. Одну только правду, чистую правду, ничего, кроме правды. Все фантастическое активно презирая. И это не чья-то частная позиция, а весьма авторитетная и даже древняя тенденция.
Человечество уже много раз пыталось покончить с фантазиями. Если пристально вглядеться в далекое прошлое, картина открывается более чем безрадостная — голод, болезни, наводнения, землетрясения... И что, казалось бы, в первую очередь должно было остаться от тех суровых времен нагой борьбы за выживание? Амбары, мастерские, лазареты, дамбы... А археологи находят храмы, статуи — вещи вроде бы заведомо бесполезные. Да и вся человеческая культура с этой точки зрения на девять десятых бесполезна. Естественно, что каждое поколение, оглядываясь назад, видит, что предки тратили силы на служение каким-то глупостям — химерам, фантомам, и, конечно, само хочет быть умнее.
Ровно то же самое происходит, когда одна культура вглядывается в другую — всем собственные фантомы представляются реальностью, а чужие полной чепухой и глупостью: когда одна культура высказывается о других, происходит честный и непредвзятый суд одних предвзятостей над другими предвзятостями, одних иллюзий над другими иллюзиями. Но, видимо, наиболее решительный способ расстаться с фантазиями пришел человечеству в голову в XVIII веке, когда передовые люди окончательно решили жить Разумом. Однако каждый раз, когда человечество решает навсегда покончить с химерами, тут-то и рождаются наиболее чудовищные вымыслы. Под маской реальности и точности возникают самые нелепые и безумные сказки. Как только в XVIII веке решили жить разумом, тут же появились знаменитые химеры «свобода, равенство и братство», породив цепь революций, войн и всяческих потрясений, из которых только где-то в XIX веке удалось понемножку выбраться.
Примерно тогда же возник и философский позитивизм, провозгласивший: если прежде фантазия преобладала над наблюдением, то теперь наблюдение будет доминировать над фантазией. Заниматься следует только тем, что может быть измерено, проверено и использовано. И тогда наконец начнется позитивный период. До этого непомерно долго тянулся период религиозный, метафизический, а вот теперь начался позитивный, царству коего не будет конца, — и Огюст Конт пророк этого царства.
В русской литературе подобным пророком сделался Белинский — каждая громкая сказка, рождающаяся в философии, как правило, находит отклик и в литературе. Белинский выдвинул теорию реализма, согласно которой в своем детстве человечество занималось мифологией — богами, героями, а во взрослом состоянии оно должно будет заниматься исключительно своими собственными делами. И Гоголь, этот неистовый гиперболизатор, по мнению Белинского, есть не что иное, как обнадеживающий признак повзросления человечества. Литература должна нести нам знание и отвечать на важные вопросы бытия, то есть изображать реальность и давать рекомендации, как в этой реальности правильно себя вести. И этому реализму уже не будет конца, наступит этакое тысячелетнее царство реализма.
Но, как водится, лишь только была провозглашена эпоха позитивности, под маской науки родились безумнейшие сказки, определившие самые ужасные катастрофы ХХ века, — я имею в виду марксизм и расизм. Сказки, в соответствии с новейшей модой, обзавелись наукообразием — цифрами, таблицами, формулами... Итоги же всем хорошо известны: Октябрьская революция и Вторая мировая война, из которых мы еще не до конца и выбрались. Такое происходит всякий раз: как только человечество хочет покончить с фантазиями — тут же рождается романтическая реакция. Порой начинающая отрицать не просто конкретные ложные теории, но и самый разум.
