Отрывок:
Натка и Славик расположились друг напротив друга у большого, в полстены, окна, в стороне от немногословных работяг. Кофе был горячим, а эклеры прилипали к пальцам.
— Ну? — сказала Натка, осторожно подув на исходящий паром напиток цвета торфяного болота.
Славик вжикнул «молнией» папки, достал общую тетрадь с синей обложкой, открыл ее и вынул сложенные пополам листки.
— Вот, — он положил листки перед Наткой.
Натка отставила чашку и, всматриваясь, начала вслух читать сделанную шариковой ручкой запись: «Пр. Грановского, девятнадцать...»
— Не то, — голос Славика почему-то был очень тихим. — На другой стороне.
— «Жемчужница», клетч. пальто, — все-таки дочитала до конца Натка и бросила взгляд на Славика.
А Славик покосился на мирно пьющих портвейн мужиков.
— Клетч. пальто, — со вкусом повторила Натка и развернула листки. — И что мы имеем в дополнение к «клетч. пальто»? Ага, — она удовлетворенно кивнула. — А имеем мы ноты-фокстроты. До — бордо, ре — тире, ми — а ну-ка, отними... И тэ дэ.
Она взглянула на Славика, как кошка на воробья. Воробей был нахохлившимся и бледноватым, воробей облизывал губы, к которым пристали белые крошки глазури, и озирался на работяг, вновь разливающих по стаканам.
— Это что, «Во поле береза»? — спросила Натка. — Не можешь осилить, Тихомиров?
— Это не «Во поле береза», — глухо сказал Славик. — Это партитура Труб Страшного Суда.
Рыжеватые брови Натки поползли было вверх, под шапочку, но тут же вернулись на место.
— Ну да, — сказала она и отложила листки, покрытые черной вязью нотной записи. — Очень оригинально. Музыка небесных сфер. Хор имени Пятницкого Митрофана Ефимыча. Трубы Страшного Суда. Хохмим-с, Тихомиров.
Славик сложил руки на столе, навалился на них грудью, подаваясь к Натке, и все так же тихо сказал:
— Ты меня выслушай, Нат. Только не перебивай.
— Валяй, — милостиво согласилась Натка. — Ты ж меня угощаешь. Трави, пока я эклер дожую.
И Славик начал рассказывать.
Двоюродная сестра его матери была женой композитора-песенника Георгия Луарсабовича Чачуа. Точнее, уже не была женой — они развелись два года назад. Но это не мешало композитору время от времени приглашать в гости всю свою прежнюю родню, включая и Славика, — Чачуа был человеком удивительно радушным и хлебосольным. Мама Славика, из солидарности с кузиной, такие предложения непременно отвергала, а Славик — нет. Ему нравилось бывать в гостях у дяди Гоги. Хотя бы даже как будущему профессиональному музыканту. А Чачуа жил в одном доме и даже в одном подъезде с писателем Феликсом Александровичем Сорокиным. Именно Феликс Александрович отдал композитору вот эти четыре листочка на предмет определения их ценности в музыкальном, так сказать, плане. Дядя Гога озвучил нотную запись на своем роскошном рояле и не нашел в ней ничего особенного, о чем при случае и сообщил писателю. И поинтересовался ее происхождением — кому, мол, протежирует Феликс Александрович?
— А Сорокин ему и говорит, — совсем уже шепотом продолжал Славик свой рассказ. — Ему, говорит, эти ноты продали. Сказали, что это партитура Труб Страшного Суда. А дядя Гога говорит: на рояле, мол, что-то не очень, надо на трубе попробовать. Ну, в шутку, понимаешь? А я вчера был у него, он вспомнил и мне отдал. Сорокин-то забирать их отказался. Понимаешь?
— Угу, — сказала Натка. — Шутники они оба. Ну и как, уже попробовал?
Славик помотал головой.
— Чего ж так? А! Понимаю. — Натка обличительно наставила на него палец. — Боишься, Тихомиров? И решил меня подключить, так?
— Н-ну, в общем... — Славик потупился.
— Да не в общем, а именно так. Взрослые дяди шутят, а ты веришь. — Если бы существовали на свете кошки с насмешливым взглядом, то Натка была бы сейчас на них похожа. — Детский сад!
Славик поднял голову и тихо, но внятно произнес:
— Ты моего дядю не знаешь, а я — знаю. Ему действительно дал эти ноты Сорокин. И, значит, никаких шуток быть не может.
— Это почему же? — удивилась Натка. — Шибко серьезный этот твой Сорокин? О чем он пишет-то?
— Ты его «Современные сказки» не читала?
— Да я вообще такого писателя не знаю.
— А зря, — веско сказал Славик. — Кое-кто считает, что он инопланетянин. Пришелец.
— Ах, как очаровательно! — изобразила восхищение Натка. — И откуда же у него вот это? — она кивнула на листки.
— Оттуда. — Славик забрал листки, вложил в тетрадь и убрал ее в папку. — Если он прибывший к нам инопланетянин, значит, их цивилизация более развитая, чем наша. А значит, они уже могли изобрести машину времени. Значит, он мог побывать в будущем и собственными ушами услышать Трубы Страшного Суда.
— Значит, значит! — передразнила Натка. — Фантазер ты, Тихомиров, вот что это значит. А по тебе и не скажешь. Только фантазии у тебя какие-то... — Она пошевелила пальцами. — Страшный Суд... Он что, на самом деле будет, что ли? Ты, может, и в бога веришь? Разве комсомольцам можно в бога верить?
— А представляешь, Нат, — Славик, словно не слыша, задумчиво смотрел сквозь нее. — Если и вправду воскреснут...
— И куда их всех девать? Места на земле не хватит. Ты уж не дуди, на всякий случай.
— Для чего ты все дуешь в трубу, молодой человек? — медленно начал декламировать Славик. — Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек... — Он опять опустил глаза к своей так и не тронутой чашке.
— Классные стишки, — сказала Натка. — Оптимистические. Сам сочинил?
— Там, дальше, — Славик, словно не слыша ее, мотнул головой на окно, — за переездом — кладбище. Там мой дед похоронен. Хороший у меня был дед... Возился со мной...
Он посмотрел на Натку. Глаза у Натки были круглые.
— Ты говоришь: места всем не хватит, — продолжал Славик. — Так это если именно те самые Трубы грянут... и над всей землей... А если одна, и негромко... — Он покосился на футляр, лежащий на подоконнике. — Чтоб только один ожил...
