Отрывок:
Электронные часы показывали пять утра.
Будь стоиком, сказал я себе, разглядывая мерцающую дату.
Я даже не выругался. Если верить электронным часам (а почему не верить?), я вернулся из «Кобры» совсем недавно. По электронным часам получалось, что я буквально полчаса назад вышел из «Кобры» и вот — дома. Правда, на башмаках осталась грязь пригорода, я был немыт, одежда помята, опять же, тетрадь лежала на столе…
Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Я вынул из бара бутылку коньяка и плеснул в чайную чашку, ничего другого под рукой не оказалось.
«Черный аист».
Наверное, приносит негритят.
Нёбо обожгло. Я набрал Пашин номер.
— Ой, Сергей Александрович!
— Здравствуй, Ойлэ. Паша у тебя?
— А меня Паша учит всегда-всегда быть вежливой, — затараторила писательница. Наверное, хотела укорить меня за поздний (или ранний?) звонок. — Он, когда звонит, всегда-всегда спрашивает о здоровье. Но вы можете не спрашивать, у меня все хорошо.
Она радостно засмеялась:
— Что-то вы по голосу подвисший.
— Устал. Не спал долго.
— Еще бы! — таким сладким голоском могут говорить только очень ядовитые змеи. — Вы ведь не один ушли. Паша все видел. Он вроде пьяненький, а наблюдательность у него, как у Бунина. Нет, нет, Сергей Александрович, я не спрашиваю, с кем вы ушли. Какое мне дело, правда? Просто Паша все видел. А вы всегда такой сдержанный, — все же не выдержала она. — Ну, почему вы ушли с такой…
Я не позволил Ойлэ подыскать нужное определение.
— Разве я ушел из «Кобры» не один?
— Ой, не надо, Сергей Александрович. Паша все видел. Там внизу вас ждала эта…
Я снова не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:
— Можно мне поговорить с Пашей?
— Сейчас, сейчас, — заторопилась Ойлэ, она прямо вся горела. — А эта ваша… Она же не умеет одеваться… Ой, Сергей Александрович, у нее, наверное, трусики из общепита. Ой, простите, из бутика для бедных, да? И спину ей лучше закрывать…
— У нее красивая спина, — вступился я за Кору.
— Ну да. Пластические операции иногда помогают. Но ненадолго. — Я слышал, как Ойлэ на другом конце провода щелкает белоснежными клыками. — Вот вам, например, почти всю кожу сменили, вы все равно мужчина. И тату можно нанести куда угодно, вот спросите у Паши, где у меня маленький лепесточек…
— Иногда лучше стихи на спине, чем лепесточек на заднице.
— Ой, вы видели? — обрадовалась Ойлэ. — Ну да, мы же вместе были в сауне! У меня лепесточек на левой ягодице. Я нисколько не стесняюсь. Он там на месте, правда? Всего только лепесточек, нежный и легкий, — вкрадчиво укорила она меня. — А у этой вашей… Ну ладно, ладно… У этой вашей на спине целая поэма Пушкина! «Анчар»! Кто такое будет читать ночью?
— Не все следует делать ночью, — сказал я наставительно.
— Ой, а вы любите при свете?
— Перестань. Позови Пашу.
— Он перезвонит.
Ожидая, я закурил и сел у окна.
Снова шел тихий дождь. Он шуршал, копошился в листьях.
Глядя на развернувшуюся над городом дрожащую туманную сферу, я подумал, что меня можно показывать в цирке. Скажем, представлять зрителям, как некое совершенно бесполезное существо, навсегда потерявшее, а может, никогда и не имевшее своей экологической ниши. У таракана — кухонная щель, у бобра — запруда, у птицы — гнездо, все окружены себе подобными, только я живу в мире, который не подчиняется никаким обычным законам. У меня время течет иначе. У меня даже глюки бессмысленные, что-то вроде непреднамеренных ошибок в программе. Или, может, я сам — такая программа, дающая сбои, мрачно подумал я, выпуская облачко теплого дыма. Может, я сам всего лишь неудачный компьютерный вирус, написанный, запущенный, но никак не успевающий надежно встроиться в чужую программу? Баг. Так, кажется, называют повторяющуюся ошибку. Я — баг. «Вкручивание лампочек — аппаратная проблема». Это само собой. Все началось с лекции доктора Григория Лейбовича. Нет, вспомнил я, скорее, со звонка Лисы.
Ладно, решил я. Завтра получу из ремонта машину.
Методично, квартал за кварталом, объезжу все пригороды, разыщу Кору.
При мысли о Коре холодком трогало спину. Красная блуза, синяя юбка — Кору видно издалека. Красный платок, туго охватывающий темные волосы. Расслаивающееся время, черт побери. Светлая беретка, длинное платье с белым воротничком. Где одеваться студентке-вечернице, как не в бутике для бедных? А еще там проходит железная дорога, это сразу упрощает поиск. И там некий чудак, кашне в рябчик, разъезжает на доисторической «эмке». На чудака сержант Дронов не тянул, но мне не хотелось нервничать.
Я молча курил.
Часы сбили меня с толку.
Получалось, что каким-то образом я потерял… чуть ли не сутки.
Целые сутки выпали из моей жизни! Я их не забыл, я помнил каждую деталь, но по часам получается — я только что вернулся из «Кобры».
Длинная комната.
Вопросы сержанта. Клеенчатый диван, конская колбаса.
Где же это я побывал? Что думать об этом? Необоснованный запрос. Того и гляди, перед глазами качнется мерцающий флажок — Invalid request.
Но вместо флажка прозвучал звонок.
Паша малость протрезвел, но не намного.
— Зачем пугаешь мою соавторшу?
Я не успел ответить. Он восторженно заорал:
— Эта позорная девка еще у тебя?
— О ком ты?
— Ну, что еще за косяк?
— Слышал анекдот о двухголовом малыше?
— О двухголовом? — пораженно откликнулся Паша.
Не знаю, что он там подумал. Анекдот достаточно старый.
В кунсткамере случайно оказались «чайник», квакер и программер. На полке — банка с заспиртованным двухголовым малышом. «Чайник» говорит: «Блин! Программа совершила недопустимую ошибку». Квакер возражает: «Брось! Это монстр из quake! Из него полигоны лезут!» А программист смеется: «Дураки! Просто ошибка в коде». На всякий случай спрашивают заглянувшего в кунсткамеру пользователя: «Ты в сети живешь, все знаешь. Что это там в банке?» Пользователь посмотрел. «Да это же два умника подсоединились к сети под одним логином!»
Паша заржал:
— Позорная ситуация!
— Ой! — подключилась к разговору Пашина соавторша. — А вы слышали…
Паша прикрикнул на Ойлэ. Соавторша заплакала. По-моему, притворно. Паша стал кричать громче. Ойлэ заплакала громче, уже непритворно. Я медленно повесил трубку. В конце концов, я и без Паши догадывался, что судьбы человеческие невероятны.
Дотянулся до тетради.
Да, в конце листы выдраны.
Но вырвал их не я. По крайней мере, ничего такого не помню.
Дождь за окном. Шуршание дождя, шуршание песков. Холод ночной пустыни. Вареное мясо застывает в руках, губы покрываются холодным жиром, фитиль вгорает в свечу. Дрожащая рука затворника тянется к пище, значит, физическое тело еще не отошло. В далеком храме звучат трубы невиданной длины. Смуглые люди в грязных овчинных кафтанах. Винтовки с рогатками. Сердца чернее угля и тверже камня. Из темноты крики «Ки-хо!». С другой стороны отвечают «Хой-хе!». Подрагивает, дергается дряблая кожа на спине старой кобылы. Фыркают яки. Бесшумно крутится Дуйнхор — колесо времени. Многим доводилось встречать снежных людей. Карлик постанывает: «Я болен». Помешивает указательным пальцем воду с ячменным порошком цампу.
Как понять всё?
