Отрывок:
1986, август
Душно... Было по-питерски душно. Воздух, густо замешанный на утреннем тумане с Невы, дневном смоге, вечернем запахе прогретого асфальта и ещё на чём-то неуловимом, крепко обнимал прохожих.
С улицы Салтыкова-Щедрина Славка повернул на Литейный. Позади остались величественный Дом офицеров, похожий на торт Преображенский собор, памятник Некрасову, кружевной фасад Центрального лектория. На углу, на пересечении Невского с Владимирским — буква Г сорок девятого дома. Красноватые стены, полукруглые окна и тяжёлая дверь — вход в «Сайгон».
Уже лет двадцать строгие мамы заклинали подросших сыновей и дочерей держаться подальше от этого злачного места. Начиная с конца шестидесятых здесь собиралась питерская богема. Художники, писатели, музыканты, наркоманы и фарца, студенты и просто бездельники — молодые и не очень. В «Сайгон» шли стиляги, хиппи, рокеры, рафинированные кочегары и дворники. Мальчики и девочки из хороших семей тянулись в «Сайгон», как сельдь на нерест. Сюда убегали от одиночества. Здесь писали стихи, читали конспекты, обменивались самиздатом, влюблялись и собирали деньги на выпивку.
Мамы заклинали, а дети, разумеется, поступали по-своему. Новые и новые поколения юнцов протирали штаны на низких подоконниках «Сайгона», которые использовались как скамейки. Сидя на них, пили кофе и вели умные беседы, узнавали о квартирниках и глазели на своих кумиров.
Славка толкнул тяжёлую дверь и шагнул вперёд, прищуриваясь. Жёлто-белым светили и подмигивали засиженные мухами длинные лампы дневного света. Похожие на паруса шторы наполовину закрывали окна. Зал казался вдвое больше, оттого что отражался в дальней зеркальной стене — говорили, что за ней прячется конторка с многочисленными микрофонами.
У стойки Славка разглядел Боба и направился туда, лавируя между столиками и редкими ещё посетителями. Жизнь в «Сайгоне» начиналась после пяти, когда приходили завсегдатаи. По утрам в кафе заглядывал случайный люд, с полудня до часу завтракали книжные спекулянты-перехватчики с Литейного. Затем обычная публика пила кофе — часов до четырёх. Сейчас вечер только расходился, набирал градус.
Славка добрался до стойки и хлопнул Боба по плечу. Тот обернулся всем корпусом, распахнул руки, заголосил комично:
— Сколько лет, сколько зим!
— Пойдём за столик, пока свободно, — предложил Славка.
— Пошли. Ты с нами, Пат? — повернулся Боб к стоявшей рядом девице, которую до этого загораживал от Славки.
Девица оказалась... Ох, и оказалась! Славка даже сглотнул непроизвольно. Стриженная «под пажа», высокая. Тоненькая, но не тощая — изящная, как фарфоровая фигурка, сахарно-белокожая.
— Я тебя здесь не видел раньше, — сказал Славка, едва уселись.
— Видел. Но не замечал. Я была с Вольдемаром.
— Вот как? — Вольдемаром звали модного скульптора, специалиста по бюстам вождей. — И где Вольдемар?
— Кто знает, — Пат пожала плечами и вдруг взглянула на Славку в упор чёрными, в пол-лица глазами. — Я больше не с ним.
Славка чувствовал, как тонет к чёртовой матери в этих глазищах, как затягивает омут неведомого и знакомого откуда-то, почти родного.
— Споёшь? — подняла бровь Пат.
Славка кивнул. Боб молча подал ему гитару. Пальцы легли на привычные гриф и деку. И что-то включилось само собой. Славка был аккордом и словом, нанизывал мир на струну и повелевал им. Он целовал в губы жизнь и чувствовал, знал — всё ещё будет, будет...
