Отрывок:
Снова дрожь. Это уже четвёртый раз — верный признак того, что дом просыпается. Посмотреть на хронометр — так… интервал между волнами двенадцать минут, если всё правильно рассчитал, пробуждение начнётся ровно через два «приступа».
Отсюда, с бетонного бортика старой девятиэтажки, виден почти весь район, хотя теперь-то и видеть нечего — сплошные руины, на месте многих домов даже фундамента не осталось, только горы щебёнки с короной перекрученной арматуры. Тоска. Хотя почти всегда пробуждение — это феерично, это захватывающе, незабываемо и наверняка печально — из тысячи домов выживает только один. Мы проверяли, когда ещё было интересно. Сейчас уже нет.
Сейчас многое неинтересно. Боже! Как быстро можно привыкнуть к… да ко всему. Все-таки, самое здоровое чувство юмора у жизни и у времени, человек уступает им по всем параметрам, хотя, если вдуматься, и в нас есть что-то похожее, но вот цинизма поменьше. В разы, да чего уж там, в сотни раз. У жизни шутки злее и… короче, что ли… (Что-то я запинаться стал, адреналин, спокойнее.) Теперь почти ничто не удивляет. Пугает — это да, настораживает, но чтобы удивляло… Даже представить сложно. Хотя есть вещи, к которым привыкнуть невозможно, но сейчас не об этом.
Не об этом мы думали ещё полгода назад, не о дрожи и не о крови, и не о том, кто мы друг другу — волки или братья? Мысли были самыми обычными, приземлёнными даже, о куске хлеба насущного были мысли, а теперь вот мудрость житейская так и прёт через все щели. Царь Соломон, Чапаев и пустота были правы — всё пройдёт, главное — чтобы не мимо… и лучше через нас, чем по нам. Смешно.
Смешно не то, что с нами произошло. Ведь если вдуматься, проникнуться всем этим сложившимся — плакать захочется. Смешна наша мудрость, заработанная за триста шестьдесят три дня. Я считал, меня всегда интересовало, как скоро мы дойдём до тупика. Дошли. Теперь можно оглядываться назад, потому что вперёд смотреть неинтересно. Могло ли быть по-другому?
По-другому… А это как?
Снова волна дрожи. Надо же, как сильно. Сильный дом, может быть, даже выживет. И это тоже будет красиво. Посмотреть на хронометр — двенадцать, норма. Настя всегда говорила, что дома пробуждаются по чётко заданной схеме, без вариантов. Я ей верил, наверное, потому, что любил и уважал, хотя как можно и любить и уважать одновременно — не понимаю, это из разряда горячечных фантазий. А у меня так было… Наверное, потому, что уважать начал раньше, чем любить, а может, и не было любви, только страсть, уж больно судорожно всё между нами вспыхнуло. Но ходить она меня научила, хотя сама ходила всего месяца три. Но это немного по старым меркам, у нового мира и законы новые, и время течёт по-другому. Так вот, она говорила, что дома всегда чётко подчинены процессу пробуждения и иначе не бывает.
— Запомни, — говорила она, — двенадцать минут, шесть волн — это аксиома нашего мира, всё, что по-другому — враньё.
Погибла она быстро, когда штурмовала Жёлтый. Из нас никто не решился, а она пошла. Я потом много раз думал — почему, даже прикидывал — не из-за меня ли… По всему получалось, что из-за меня, а может, и нет. С ней всегда было так — не поймешь, как ни старайся. Любить можно, а понимать не получалось.
Жёлтый развалился на восьмой минуте предпоследней волны…
