Отрывок:
Влияние кинематографа фантастично.
Недавно поймал себя на том, что ищу обоснования тотального всевластия кино в современном мире. Изменение подхода было принципиальным – прежде я искал опровержения этому, так как идея мне, в общем, не особо нравилась. И вдруг я эту не особо нравящуюся мне идею принимаю чуть ли не как отправную точку, как нечто фундаментальное и не подлежащее сомнению. И начинаю искать основания для того, чтобы с этим обстоятельством примириться.
При том, что найдено было море аргументов «контра», из их суммы выросло уверенное, хотя и такое нежеланное «про».
Ушло время, когда можно было обманывать себя и других, называя кино всего лишь «одним из жанров» искусства: кинематограф имел наглость постепенно вобрать в себя все остальные жанры (от живописи и театра до компьютерных игр), причём никакой другой жанр не смог ответить ему тем же. Успех в кинематографе стал de facto критерием успеха любого деятеля искусства – писатель считается по-настоящему популярным, если его книги экранизируют; композиторы, пишущие музыку для кино, известны несравненно шире, чем композиторы, пишущие музыку для аудиторий концертных залов; гениальный актёр, играющий только в театре, не может сравниться по популярности с недоучкой, удачно засветившемся в телесериале и приглашённом на главную роль в блокбастер.
Безусловно, речь не об искусстве как таковом (искусство как таковое ценно само по себе, самим актом творчества), а о его влиянии на медиа-среду современной цивилизации. Гениальность художника никак не зависит от того, работает ли он для кино, от этого зависит всего лишь то, как скоро и под каким соусом его талант станет известен и начнёт окупаться. Но это взгляд со стороны художника. Если же взять ситуацию в целом, то влиянию кинематографа в современном мире альтернативы не находится.
Родившись как удачно приспособленное для ярмарочной забавы техническое новшество, которому даже его создатели прочили ну два, ну от силы три года популярности у публики, синематограф к концу XX века стал загадочно могущественнен. Выход на экраны очередного голливудского блокбастера становится событием, вполне сравнимым по информационному «весу» с революцией в какой-нибудь стране третьего мира. Более того: интересных революций всё меньше, а блокбастеры поставлены на поток и выходят каждую неделю, иногда по несколько штук разом (при этом аккуратно деля между собой целевую аудиторию, чтобы не столкнуться лбами у кассы). Рецензии на выходящие в прокат фильмы занимают существенную часть «культурных» разделов еженедельных газет и новостных телепрограмм; плюс интервью с режиссёрами и актёрами, плюс сообщения о начале работы над новыми фильмами, плюс непрекращающиеся подсчёты сборов...
Добавьте к этому грандиозную систему создания и продажи «звёзд». Кто бы мог предположить в самом начале XX века, что о «кинонатурщиках», имена которых в тогдашних скупых титрах и не всплывали, через сто лет будут писать в газетах если и не чаще, чем о политиках первого ранга, то, во всяком случае, с гораздо большим обожанием? А о масштабах известности и говорить-то не приходится: былая популярность самой Сары Бернар и в подмётки не годится нынешней популярности, извините меня, Памелы Андерсон!
Попробуйте вспомнить тему, которой в глобальной информационной среде удаляется больше внимания, чем кинематографу.
Чем больше я думаю о людях, чьими трудами выстроена мировая киноиндустрия, тем больше мне хочется горевать и восторгаться.
Чем дальше, тем чаще мне кажется, что наша цивилизация становится цивилизацией кино.
И только.
Кинофантастика занимает в этом глобальном медиа-балагане одно из главных мест. Во всяком случае – одно из самых заметных. И дело даже не в том, что в списках самых кассовых фильмов всех времён она решительно преобладает (хотя это тоже момент интересный и показательный), а в интереснейшем сочетании свойств фантастики и кино. Синематограф изначально обладал свойством визуальной достоверности, которого письменная литература практически лишена. Движущееся изображение воспринимается зрителем как реально существующее здесь и сейчас, причём ощущение достоверности не зависит от того, насколько фантастично разворачивающееся на экране действие.
Фантастика и кинематограф нашли друг друга в демонстрации публике чудес. Фокусничество Мельеса было просто забавой, но вскоре спецэффекты стали применяться для решения куда более серьёзных художественных задач. Достижения немецкого киноэкспрессионизма не были бы столь грандиозны без визуализации фантастической темы: «Кабинет доктора Калигари», «Голем», «Усталая Смерть», «Носферату», «Фауст», «Метрополис» и другие немецкие фильмы взрывались, как эстетические бомбы. В Советской России Лев Кулешов сформулировал свой принцип монтажа, который сам по себе стоил всех достижений Мельеса. Бунюэль во Франции устроил эстетическую революцию своим «Андалузским псом». Голливуд, поняв на чужом примере невероятный потенциал фантастики на экране, десятилетие за десятилетием волнами накатывал на тему, оставляя чуть ли не за каждым шедевром скользкий улиточный след продолжений и подражаний, единственным художественным значением которых была не прекращающаяся технологизация и удешевление спецэффектов.
[...]
