Отрывок:
Папин нос уныло нависает над губами, шепчущими безнадежно:
— Спи, малыш, спи…
На папином носу большие очки, из-за которых глаза за стеклами кажутся маленькими, далекими, и малыш стаскивает их с носа, удивляется, что глаза у папы выросли:
— У… у-у-у!
— Спи, малыш, — повторяет папа, поправляет очки, зевает, прикрыв рот ладонью. — Спи-и-и…
Мама, свернувшаяся калачиком на диване, подтягивает в унисон:
— Спи-и-и…
Малыш хихикает, так у них, у родителей, получается смешно мычать. Папа сонно моргает:
— Определенно — зубы. Это зубы. Ты смотрела?
— Угу, — лепечет мама, натягивая одеяло.
— Показались?
— Угу…
— Зубы! — блещет папа улыбкой, сверкает очками. — У нас — зубы! Урра!
— У? — мама приоткрывает один глаз и смотрит на папу, едва слышно проговаривает: — Что за зубы?
Папа сонно смотрит на маму, улыбка его вянет:
— Спи, солнышко.
Он смотрит на часы, бубнит:
— Полтретьего, — трясет кудрявой головой, словно не верит себе, — полтретьего…
Подхватывает малыша на руки:
— Спи, малыш, спи…
И бродит по комнате, покачиваясь, словно заводной бегемотик.
Малыш видит, что веки у папы закрыты; следит, не покажутся ли папины глазки между ресниц, присматривается, не моргая, но скоро становится скучно, и он глядит в потолок, где колышется папина тень. Это тоже скоро становится скучно. И малыш хнычет.
Папа, не отрывая глаз, заводит заунывно:
— Котыку сирэ-энькый… котыку билэ-эгнькый… нэ ходы по ха-а-ати… нэ буды дытя-а-ати… а-а-а… а-а-а…
Малыш вздыхает. Как надоела эта песенка. Как надоела…
Закрывает глаза, как папа, и морщится, и зевает, покачиваясь в отцовских руках, как в лодке, и, кажется, уплывает куда-то.
Уплывает…
Открывает глаза. Вокруг темно, но он еще на руках, ему тепло и уютно, только пахнет неприятно сыростью и гнилью.
