Фото: СМАГИН МАКСИМ/CARTOONBANK.RU
Я сейчас читаю книгу венгерского автора Иштвана Харгитэ «Марсиане в науке» (Martians of Science) про пятерых физиков: Теодора фон Кармана, Джона фон Неймана, Юджина Вигнера, Лео Силарда и Эдварда Теллера. В ней рассказывается о пяти великих венграх, внесших существенный вклад в то, как выглядит наш мир сейчас, начиная с авиации и кончая атомными бомбами и компьютерами. Обратил внимание, что все они, когда думали о своей карьере в начале XX века, решили, что нужно получить практические профессии, например инженера. Даже фон Нейман, великий математик, написавший диссертацию по аксиоматике теории множеств, параллельно, по просьбе отца, учился в Цюрихе на инженера-химика.
Им пришлось избрать этот путь, потому что перспектив занятия чистой наукой не было никаких. Если человек посвящал себя науке, то лишь потому, что без науки он не мог жить. Не имеет значения, был ли он при этом хорошим или плохим человеком, — мог быть и плохим. (Известно, что многие действительно выдающиеся физики в Германии 1930-х годов были активными нацистами.) Но раньше не было никаких внешних причин заниматься наукой. Главной мотивацией был интерес к научным исследованиям.
Что же случилось дальше? В США и СССР началась работа по созданию атомной бомбы, в эти исследования были втянуты и другие страны. До власти наконец дошло, что наука нужна, что от нее большая польза. Понадобилось много специалистов в физико-математических дисциплинах, и наука из элитарной (точнее — эзотерической) деятельности стала массовой профессией.
Кого же мы видим в науке наших дней? Для некоторых она бизнес, и они занимаются саморекламой, гадят конкурентам, делают неуместно красивые презентации и проч. Естественно, люди бизнеса не только этим занимаются, но основной для них является деятельность по продаже своего продукта. В данном случае интеллектуального. А надо (в науке), чтобы все-таки поиск истины, да?
Есть те, для кого наука — суррогат политики, им нужна власть и влияние. Наука — не место для таких людей, им надо было идти в настоящую политику, где они решали бы важные социальные проблемы. Получается же, что сидит такой человек в каком-нибудь институте, он там великий вождь и учитель, и перед ним двадцать человек ходят на задних лапках. Это маленькие тиранчики для домашнего использования.
Вместе с тем в науке есть люди, которые — вы будете смеяться — занимаются именно наукой, получают выдающиеся результаты, потому что они просто любят это дело. Самые важные научные результаты у тех, чья психология радикально отличается от «ученых-бизнесменов» и «ученых-политиков». Я не хочу сказать, что последние — чистый балласт в науке, в лесу должен быть всякий зверь. Но все-таки в основном наука делается людьми из третьей когорты.
Поэтому вопрос в том, как организовать научное сообщество, чтобы те, кто может и хочет работать в науке, могли работать и чтобы им не мешали «бизнесмены» и «политики». В этом смысле самое важное — это поддержка небольших научных групп, работающих над конкретными проблемами. Настоящий ученый должен получить свободу творчества и финансовую независимость. Без этого невозможно говорить о каких-то реформах науки в России. Если ничего не будет изменено в этом смысле, про остальное можно забыть. Можно выделять на «науку» миллиарды, ставить в научно-исследовательских институтах золотые унитазы, но ничего по сути не изменится.
